ad absurdum

На теле Сое расцветают десятки сине-фиолетовых цветов – синяки не сходят с ее тела, сколько она помнит себя. Лет с двенадцати сбрасывать с плеч одежду, осматривать спину и касаться этих цветков кончиками пальцев у нее входит в привычку, и слуги почти ничего не говорят ей, когда застают за этим занятием. Они лишь бросают непонятные взгляды для юной девушки и шепчутся за спиной, за дверьми о том, какой, должно быть, страшный Предначертанный у их принцессы. Но Сое пугает не столько эта синева на бледной коже, сколько мысль о частых стычках этого человека. Кто захочет добровольно себя калечить и истязать? Неужели его преследуют? И Сое принимает это слишком близко к сердцу: все эти тяготы незнакомого ей человека, рисуя суровый образ мужчины, повидавшего на своем веку немало. Иногда – в особенно погожие дни – она теряет сознание. Ни с того, ни с сего без чувств падает на глазах у слуг наземь, пугает этим половину двора, а другую доводит до белого каления. Кто бы мог подумать, чтобы молодая сильная и здоровая девушка вот так легко подвергалась солнечному удару. Девушка терпит все, скрывает все синяки под одеждой и – годам к пятнадцати – учится прятать их даже на лице за слоем косметики. Она становится неотразимой молодой принцессой, усладой для глаз брата и слуг, и сложно представить, чтобы кому-то не пришлась по душе Сое: черноволосая, зеленоглазая с жемчужной атласной кожей на виду. Она пытается выглядеть соответствующе, ждет своего Предначертанного, но мыслями об этом не делится ни с кем – боится, что не поймут, скажут, что слишком цепляется за Судьбу. Сое Токугава с упоением ждет встречи с ее Предначертанным, чтобы наконец-то помочь ему обрести дом и заботу, как она считает, в которых он нуждается. Она придумывает себе историю, мечту, в которой становится его защитницей и самым дорогим человеком. И в свою шестнадцатую – роковую – весну, в период смуты и душевных терзаний она понимает, кто это. Окита Сого стонет и хрипит, сражаясь с пиратом из Харусаме, удивительно ловким и проворным молодым человеком. А Сое только и может, что с ужасом наблюдать за кровопролитным боем, стараться не закричать от взрывающейся острыми вспышками боли и молиться ради победы защищающего ее рыцаря. Отчаянная мысль «Вот он, мой Предначертанный – Окита-сан» врезается в голову, заполняет собой все, что можно, но все-таки не вытесняет страх за собственную жизнь при том раскладе, если рыжеволосый пират победит Сого. Сое стискивает кулачки, еле слышно шепчет «Давайте, Окита-сан», когда пират с протяжным диким воем впечатывает Окиту в стену. И Сое – вопреки всем ее опасениям за позвоночник – ничего не чувствует. Она молит Сого о том, чтобы тот поднимался, не заканчивал свою жизнь таким образом, когда пират – с чудовищной, нечеловеческой силой – несется к нему, чтобы нанести последний сокрушающий удар. Но Окита – хитрый, расчетливый – выставляет перед собой сломанный меч, податливо и мягко входящий в сжатую в кулак кисть пирата. Сое не удерживается, вскрикивает от боли, падает на колени, хватаясь за руку, которой внезапно коснулась острая боль. В пылу боя никто не замечает этого, но Сое – чьи зеленые глаза неустанно и жадно следят за противниками – с ужасом понимает, что ошибалась. И вот ее Предначертанный: жадный до битв и чужой крови, влюбленный в боль других и предсмертные хрипы жертв. Сое бы заплакала – долго, навзрыд, протяжно, – но слишком хорошо понимает, что для слез еще не время. Она продолжает следить за боем ровно столько, сколько хватает Сого, берущему реванш, довести ее до потери сознания от отголосков чужой – пиратской – боли. А просыпается она в безопасности – в тепле и уюте, созданных на скорую руку – и первым делом спешит узнать о бое Окиты Сого и того неизвестного пирата Харусаме. Сое получает добрые вести – оба выбираются из боя живыми, хоть и покалеченными, – чтобы после этого окунуться с головой в новое горе: смерть любимого брата сводит ее в постель от тоски и муки. Она не знает, что может чувствовать сейчас тот пират – Камуи, так его зовут, – потому в своей жизни это, наверное, первая боль, которая по-настоящему принадлежит ей. До этого она старалась беречь себя – тот человек и так страдает, так зачем же ему добавлять еще больше боли? И когда ей кажется, что все ее мысли теперь будет занимать только этот человек, в ее жизнь непрошено, незвано врывается другой – Нобунобу Хитотсубаши. Она помнит его имя – брат иногда ронял его в разговорах, вскользь упоминал, – но видеть этого человека ей удавалось не так часто. У Нобунобу глаза холодные – почти что неживые, – и Сое точно знает, что это не глаза доброго человека. Это глаза предателя, убийцы, узурпатора. Он хочет от нее верности, клятв и обетов, Сое хочет плюнуть в душу, выцарапать ему глаза и повыдирать медные волосы. Но для Нобунобу Хитотсубаши она улыбается, говорит о надеждах и желаниях Токугавы Шигешиге, надеясь не получить презрительный комментарий в память о брате. Именно в первый раз, когда имя брата неловко соскальзывает с ее губ в прошедшем времени в разговоре с новым сегуном, в глазах Нобунобу Сое замечает неприкрытую печаль и туманное сожаление. Тогда она даже впервые думает, что мертвые глаза этого человека способны на выражение эмоций, что сам Нобунобу способен чувствовать. Жизнь сводит Сое с удивительными людьми – с живыми монстрами, сделавшимися таковыми из-за физической силы или душевных ран, разъедающих их долгие годы. И принцесса – сколько ей уже, семнадцать? – не судит никого из них. Ее судьба – неопределенная, туманная, странная, зависящая от воли нового сегуна – пока что становится для нее на первый план. Такой ее – отвергнутой миром, забытой другими – и находит в старой резиденции Камуи. Он проникает туда под покровом ночи как вор, пришедший за своим, но в ее покои заходит как гость, которого ждут. В ее изумрудно-зеленых глазах он не находит страха или ужаса. В них плещутся гордость и четкое осознание того, кто стоит перед ней и в чем заключается его цель. – Не боишься, принцесса? – скалится Камуи, заглядывая в изумрудные омуты. Сое спокойно отводит глаза, зажигает свечу на столе и отвечает: – Нет. Вы ведь пришли не за моей головой, Камуи-сан. Камуи улыбается – приторно-сладко, фальшиво, натянуто, – и нутро у Сое неприятно скручивается в ком. Все ее усилия не причинять ему боль столько лет катятся к чертям – этот человек сам искал боли, – и Сое отвечает ему взаимной чужой улыбкой. Слова сами складываются в предложения, фразы и просьбы, из которых завязывается беседа – не светская, а просто нужная им двоим. Они не спрашивают о жизни друг друга, потому что и без слов понятно, что она живет в клетке, а он проводит свою в скитаниях и сражениях. – Бесстрашная принцесса хочет приручить дикого зверя, – смеется Камуи посреди разговора. – Дикий зверь хочет получить бесстрашную принцессу, – парирует девушка, и Камуи скалится, потому что сам отлично понимает, что она права. Сое знает, что, когда забрезжит рассвет, Камуи уйдет и чем ближе солнце, тем скорее с его губ соскользнет цель его визита. И еще никогда она не хотела, чтобы новый день, несущий новые страдания и боль – не наступал. – Но пора заканчивать, солнце вот-вот взойдет, – говорит Камуи, наконец. – Эта связь доставляет нам двоим некоторые неудобства. И я не могу допустить, чтобы кто-то из моих врагов знал, чем можно контролировать мою боль. Он улыбается, говоря жестокие вещи, и скалится, когда признается в том, что Сое его главная слабость. Ей кажется это почти милым, потому что он, похоже, давно принимает решение, как поступить в этой ситуации, но, сталкиваясь с ней лицом к лицу, теряется как мальчишка. И Сое в который раз берет жизнь и судьбу в свои руки, придвигаясь к Камуи ближе и шепча, что все понимает. Девушка заглядывает в голубые глаза Камуи, думает, что наверняка ей больше никогда не доведется встретить его, если она так просто отпустит своего Предначертанного, и отчего-то чувствует незнакомое сожаление, чувство тоски по почти чужому человеку. Свет свечи не позволяет бороться с неловкостью, и Сое пользуется этим, чтобы затушить ее, отвести глаза от Камуи и спрятать внезапно накрывшую ее смущение. Это оказывается сложнее, чем ей кажется. Но ладони Камуи почти сразу же ловят ее отвернувшееся лицо, и ято впивается в ее губы жестким требовательным поцелуем – символом того, что боль им не нужна, чтобы найти друг друга. Он покусывает, мнет мягкие девичьи губы, но не встречает сопротивления, а лишь такую же ответную жадность. Он целует ее дольше, чем нужно – и Сое кажется, что он тоже испытывает это глупое сожаление, – но отстраняется слишком резко и быстро для того, чтобы она произнесла это сожаление вслух. Камуи в спешке поднимается и скользит взглядом к окну, через которое пришел, а Сое, знающая все и желающая его удержать, прикасается пальчиками к его плечам. Она боится, что он оттолкнет ее руку, если она схватит его, попытается остановить, поэтому решается на кое-что, способное его задержать, но не удерживать насильно. – До встречи, Камуи-сан, – шепчет она и целует-клюет в щеку. Сое ловит его оскал, улыбку маньяка и знает, что навестить ее он захочет. Захочет, но все равно не придет. Он будет тем чудовищем, которое чурается своих слабостей и старается забыть о них, чтобы в чужих глазах выглядеть неуязвимым и непобедимым. А наутро Сое узнает, что еще одно чудовище желает ее видеть – сегун Нобунобу проделывает огромный путь ради встречи с ней и откладывает кучу дел государственной важности. Распивая с ним чай, она держит спину прямо, гордо – совсем, как говорил ей брат – и не снимает маску учтивости и покорности. Глаза Нобунобу совсем не такие, как при их первой встрече – они уже не мертвые, они отчаявшиеся, впитавшие в себя всю горечь сегунской доли. Ей становится почти жаль его, потому что кто, как не она, знает, какова на самом деле на вкус его жизнь. Но вслух с ее губ срываются только дежурные фразы, необходимая лесть и эфемерные признаки ее сильного характера. – Я знаю, что Вы обо мне думаете, Сое-химе, – говорит Нобунобу, сжимая в руках чашку горячего чая, но словно не смея отпить из нее. – Вот как, сегун-сама, – отвечает девушка, не поднимая на него своих изумрудных глаз. – Надеюсь, что Вы не сделаете ложных выводов о моей верности Вам, новому сегуну, на плечах которого теперь покоится судьба нашего государства. Нобунобу криво усмехается, и Сое в этот момент даже поднимает на него свои глаза – уставшего, печального, слабого. Он приходит выказать очередное сожаление по ее брату, делает воспоминаниями и словами больнее, чем Камуи с его маниакальной жаждой битв и боли, делающих его живым. Он завуалированно пытается вымолить у нее прощение, но не получает ничего, кроме чашки чая, к которому так и не притрагивается. Новый сегун приходит к ней чаще, чем требуется, и Сое почти готова подумать, что рядом с ним совсем нет людей, которым он способен довериться, и потому ищет спокойствия в ее обществе. Но ей, молодой девушке, кажется, что ему поделом было оказаться чудовищем среди зверей, злых и ненасытных. Хотя мысль, что и его сожрут эти проклятые звери, совсем Сое не радует. Нобунобу причиняет ей боль своим присутствием, своими речами и попытками стать лучше, чем он мог бы быть. Он хочет прыгнуть выше головы, достать до Шигешиге, и, если Сое может это сделать, она ему поможет, потому что все-таки видит, что ему не плевать на то, что будет с этой страной. Он не может выдавить из себя и слова, но Сое чувствует инстинктивно его боль и переживания – для этого ей не нужны слова. И когда начинается та страшная война, когда за ее спиной появляется новая верная тень – Нобуме Имаи теперь ее телохранитель, – Сое не отрывает заплаканных глаз от неба, где среди звезд затерялся непутевый сегун, ищущий прощения и просветления. Он не решается заговорить с ней даже сейчас, но Сое это и не нужно. Она говорит сама, говорит все, что всегда хотела сказать. – Прости меня, Сое-химе, – произносит он из космоса. И Сое отвечает: – Ни за что не прощу, если не вернетесь живым. Если… пожалуйста, возвращайтесь на Землю… Нобунобу-сама. Слова теряются, и Сое плачет, потому что знает, что ее голос дает ему силы идти дальше и бороться за всех тех, кто остался на Земле. Голос принцессы дает сегуну силы идти дальше, а должен пытаться возвращать домой. Сое чувствует боль в теле и точно знает, что в этот момент где-то на Земле сражается Камуи – ее Предначертанный – за то, во что верит. Сое плачет, поднимая глаза к ночному небу, и чувствует боль, а затем пустоту в груди. Она хватается за одежду в области сердца, оборачивается к Нобуме, ища поддержки в ее молчании. Рация упрямо молчит, передавая из космоса на Землю только помехи. Сое во что бы то ни стало хочет еще раз услышать его голос и сказать то, на что не нашла сил, но боится, что это конец для сегуна Нобунобу.