Мертвая зона

Я думаю, уверен, что любовь брата превосходит всю в мире любовь в своей потусторонности. Robert Browning. A Blot in the 'Scutcheon

В комнату прокралась неловкость, как обычно бывает после первого секса. Во всяком случае, Логан ее ощутил, но Виктор лишь бесцеремонно стиснул ему зад и щедро лизнул его плечо, оставляя влажный след своей слюной, как будто пометил территорию, затем бросил: «Спальня — там» и ушел в ту часть квартиры, которую Логан не видел. Он собрал в груду свои вещи и перетащил их в спальню. Нащупав на стене выключатель, он зажег ночник. Сквозь шторы затекали холодные пурпурные струи вечера. Отблески электрического света с уличной вывески падали на пол, как разноцветные хлопья снега. В спальне было теплее, чем в остальном доме, по поверхностям стелился уже знакомый запах. До слуха докатилось журчание и спуск воды в туалете, сердитое фырканье включенного крана в ванной, а после беззвучное перемещение шагов и серия сухих артритных щелчков телефонного диска. — Десять — разумная цена, — без предисловий заявил кому-то Виктор, и в его голосе мелькнул росчерк косой разбойничьей ухмылки: — Поэтому я решил — двадцать. Ему что-то ответили, он скучающе замолчал. Логан услышал, как он скребет когтями по пластиковой поверхности и почти увидел, как он раздраженно заводит глаза к потолку. — Меньше, чем за двадцать, я ради ебучей Африки с постели не встану, — произнес он безразличным тоном. — Ищи другого песок жрать. На этом он оборвал разговор и принялся с чем-то возиться, куда-то лазить, хлопать дверцами шкафа, шарить между предметами и звенеть, периодически роняя посуду и приглушенные проклятья. У Логана дрогнули уголки губ, пока он слушал весь этот звуковой цирк, показавшийся ему забавным и… уютным? Да, уютным, столько нормальности было в этом перемещении по кухне, поиске самых обычных вещей, телефонном разговоре, как бы подозрительно тот ни звучал. Быть может, это именно то, к чему он тяготеет, — к нормальности, к обыденному течению дней, разделенных… с кем-то. Он задумался: жил ли он когда-то с кем-нибудь вместе? Способен ли он на такое? Засыпать с кем-то рядом и просыпаться, завести одинаковые привычки, убирать общий дом и готовить еду. Мог бы он все это делать, живя… с кем-то. По полу зазмеился сквозняк. Он поежился. Даже в спальне было прохладно, и он залез под тонкое шерстяное одеяло. Разместил голову на подушке, обмякшей до него под тяжестью головы Виктора (она отчетливо им пахла и он глубоко вдохнул). Прислушался к звукам на зимней улице. Скрипы шин и тормозов, потрескивающая статика шагов по забеленному снегом тротуару, продрогшие голоса, ветер. Где-то заскулила собака, одиноко и голодно. Дорога выплеснула нытье клаксона. — Санни! — громко крикнул вдруг кто-то. — В гараже был? Набрал краски? Ответили из окна неторопливым голосом: — На днях схожу. — Пошевелил бы булками, Стелсон ждет. Мы к четвергу должны успеть. — Успеем. — Ленивая черномазая задница. — Тупой ирландский уебок. — Пошел ты. — Сам пошел. — Патрисс привет передавай. Скажи, я на ней женюсь. — Подойдешь к моей сестре, я тебе все кости переломаю. — Да я на тебя дохну, ты рассыплешься. — Братанов позову. — А я своих. — Напугал, бля. Пэдди [1] тяжелее кружки с пивом в жизни не поднимали. — А твои — ничего тяжелее «косяка». Соберетесь в своем подвале и давай дымить, наркоши долбанутые. — Что бы ты понимал. Мы хип-хоп записываем. — Чего? — Хип-хоп! Как Кул Херц, как Шугахилл, как Африка! — Ты из-за этого ниггерского говна до сих пор в гараж не сходил? — Твоя проблема, Билли, в том, что ты — ебучий расист. — Зачем я тогда хочу на Пат жениться? — Может, ты просто из любителей потыкать в шоколадку. — Не-а, чувак, я ее уважаю. Какой я расист? Мы с тобой с третьего класса дружим, как я тебе рыло начистил. — Ты, что? Помню, как кое-кто в соплях к мамочке побежал. — Ладно, ладно… В пятницу выпьем? — Давай. — Йо, бразилла! — Пошел ты. — Сам пошел. Зашумел двигатель, и машина уехала. Логану показалось, что он слушал радиопередачу, таким все это было далеким. Он растянулся в чужой кровати. Порадовался, что постельное белье пахнет только Виктором: не хотелось отгонять безликие тени, гадая, за кем они волочились. На тумбе лежала сложенная газета месячной давности, бумагу испещрили следы от чайной чашки, коричневые заварочные круги. Без особой цели Логан раскрыл ее, не глядя, перелестнул страницу. Внезапно телефон разразился трелью, оглушительно громкой, как рассказанный в церкви посреди службы непристойный анекдот. — Да? — обронил Виктор в трубку. Затем голос сжался пружиной: — Завтра. Скрежет когтей по пластику, электрические разряды раздражения. — Да, он сукин сын, но он мой сукин сын! Я сказал — завтра. Опять щелканье диска, чье-то побежавшее по проводам жизнерадостное бульканье и утробное рычание Виктора: — Уэйд, ты где шляешься? Люди во Фриско ждут. Чтобы завтра все сделал. И что за хуета была на морской базе? Ты там танец с катанами решил показать? Они камеры посмотрели и охренели! Совсем без работы останешься. И хватит везде пальцы оставлять! Ты про полицию слышал? Я знаю, что ты чокнутый, но хоть прибирай за собой! Трубка снова весело булькнула. Виктор зарычал: — Под пальцами я имею в виду не чужие, а твои! Отпечатки! Понял? В стену влетела жалобно хрустнувшая табуретка или стул, и Виктор распинал обломки. — В последний раз, бля! Клоун! Всегда был! Его беззвучные шаги даже отяжелели от злости. Логан мысленно поапплодировал Уэйду. Кем бы тот ни был, ему легко и непринужденно удавалось доводить Виктора до бешенства. Тут он заметил газетный заголовок, словно хлестнувший его по лицу. «Мутанты — проклятье Бога», — гласили жирные черные буквы, под которыми красовалось благостное и постное лицо. Седовласый пухлый человек в строгом костюме, застегнутом на все пуговицы; белый воротничок упирается в оплывший подбородок. Одна рука распростерта вперед, будто у Моисея, раскалывающего пополам море. Взгляд Логана побежал по строчкам: «Популярный телеевангелист, преподобный Боб Белл, 62 года, называет мутантов «Божьим проклятьем», предрекая дальнейшие беды и катастрофы на земле из-за их распространения. — Эта новая ужасная болезнь, синдром приобретенного иммунного дефицита, не что иное, как божественная кара, — заявил священник, поддерживаемый миллионами верующих в Америке. — К мутантам следует относиться так же, как к гомосексуалистам, педофилам и другим извращенцам, противным замыслам Создателя. Сейчас, когда они активно пытаются проникнуть в наше общество…» — Зачитался, детка? Виктор вошел неслышно и очутился у кровати, ослепительно обнаженный, держа бутылку в одной руке и два разномастных стакана — прозрачного и темного стекла — в другой. Собственная нагота, похоже, ничуть его не смущала. Впрочем, стесняться ему было нечего. Логан на миг заплутал между прямой линией его плеч, бицепсами и простором широкой груди, пытаясь понять, видит ли это впервые или уже видел прежде. — Так, ерунда, — ответил он, отбрасывая зашуршавшие страницы на пол. — Но она тебя расстроила. Виктор поставил бутылку и стаканы, нагнулся, чтобы подобрать газету. Увидев заголовок, нахмурился. — А, священник, который хочет нас линчевать за то, что посмели родиться, — проговорил он презрительно. — У меня отец такой был. Логан промолчал. Он понятия не имел, каким был его отец. Виктор глянул на него с каким-то странным весельем. — Как бы он нас с тобой линчевал, ты себе не представляешь. Он рассмеялся, Логану показалось — мстительно. — Жаль, что ублюдок не видит, — пробормотал Виктор. — Он бы сдох на бис, я бы это шоу посмотрел… Он усмехнулся с мрачным удовлетворением. Логан ощутил его застарелую ненависть, вечно тлеющий под углями гнев, готовый в любой миг разгореться. Виктор тряхнул головой, и его штормовой взгляд прояснился. Он разлил виски по стаканам, протянул один Логану. Это был хороший напиток. Один из тех односолодовых сортов, в которые не пихали никакого фруктового дерьма, чтобы подсластить или спрятать торфяной привкус. — А ты когда-нибудь чувствовал?.. — поколебавшись, начал Логан. — Что с тобой что-то не так? — Нет, — отрезал Виктор. — Я такой, какой есть. Если это кому-то не нравится, у него всегда есть возможность сдохнуть. Он сжал пальцы, и когти оставили тонкие борозды на стекле:  — В болезненных мучениях. Он упер в Логана свой лязгающий сталью взгляд: — Я надеюсь, ты не позволяешь тем, кто тебя оскорбляет, просто уйти? — Я надеюсь, ты не собираешься меня учить? — прорычал Логан. Глаза Виктора сузились в две полыхающие щели. Но он стряхнул ярость, отпил из стакана и опустился рядом на постель, прогнувшуюся под его весом. Запах напряжения сменился, как направление ветра. Он резко откинул с Логана одеяло. Провел когтем по его лодыжке, прочертив на коже красную, но тут же побледневшую полосу. Прохлада в комнате вытеснялась его глубоким теплом. — Выберем другую тему, не о мудаках, — проговорил он добродушно. — Или вообще обойдемся без разговоров. Я столько всего хочу с тобой сделать… Прижался влажными от виски губами к бедру Логана, царапнул клыками и легонько прикусил. Отстранившись, опустошил свой стакан и поставил на пол. — Допивай, — велел он. — Любишь ты командовать, приятель, — хмыкнул Логан, но последовал его примеру. — Армейская привычка? — Моя собственная. — Виктор забрался в постель и, раздвинув ему ноги, опустился между них на колени. — Готов ко второму раунду? Логан приподнял бровь. — Быстро ты. — Ты лежишь тут голый и мокрый от того, что я в тебя залил. Чего ты хочешь? — Я не жалуюсь, — усмехнулся Логан. Виктор обвел выразительным взглядом его эрекцию. — Мы друг для друга созданы, да? — промурлыкал он. Его жаркое сильное тело возвышалось, как скала. Чернота затягивала серебристые глаза. «Красивый», — подумал Логан. А потом сказал, сам не зная, почему: — Два урода. Воздух потемнел, как налившийся синяк. — Никогда, блядь, так про нас не говори! Он не успел подготовиться к удару кулака, обрушившегося на его скулу. Кость не сломалась, но в его голове все зазвенело, и он слетел с кровати на пол. Логан в один прыжок очутился на постели и навалился на него всем телом. Вдавил колено в его живот, стиснул его запястья над головой. Матрас разразился скрипами, Виктор дернулся, заворочался от давления. — Ты, уебок… — зарычал Логан. Но Виктор не сопротивлялся, он даже не двигался, источая расслабленный жар. — Не хотел с тобой драться сегодня, — проговорил он со смутной улыбкой. — Но ты такую хуйню сказал… Он покачал головой. — Не говори такого про нас, детка. С нами все хорошо. Изогнув шею, он потянулся к Логану, обвел языком контуры его рта. Логан поколебался, но принялся отвечать на поцелуй — медленный и глубокий. Ему кажется странным, что Виктор целует его так долго и сладко; он ждет укуса, привкуса крови во рту. Но этого не происходит, и ожидание оставляет его странно напряженным, почти беспокойным. Что-то скребется на изнанке затылка — воспоминание или нет… Он ослабляет стальную хватку запястий, которые сдавливал с такой силой, что оставил бы лиловые отпечатки своих пальцев на ком угодно, но кожа Виктора не повреждена. Логан застывает, одурманенный долгим поцелуем, внезапной податливостью Виктора; он словно чувствует, чего бы Логан хотел во второй раз. — Можно?.. — начинает Логан. Низкий шершавый шепот: — Джимми, тебе можно все… Острое, яростное вожделение; оскользнувшее в горле дыхание. А потом… Какой-то яркий кусок отсекается от свербящей пустоты памяти. Изумрудная зелень, серая сырая земля, скользкая грязь, раскатанная до горизонта, мглистое мокрое небо, осыпающееся дождем… Логан отстраняется. Логан смотрит на него умоляюще. — Ты ведь помнишь меня, — говорит он. Виктор замирает под ним; его зрачки расширяются и сужаются, расширяются и сужаются. Человек — не человек, человек — не человек. — Да, — тихо отвечает он. — Каким ты меня помнишь? Логан знает, что в его голосе прорывается мольба, но ему все равно. Он так устал бродить по черным выжженным полям, оплакивая потери, которых он даже не помнит. Виктор приподнимается на постели. Раздвинув ноги, он охватывает его бедра и придвигает его к себе. Тяжелое надежное тепло у тебя на плечах, и ты издаешь почти-всхлип. Ты вжимаешься в его тело, хочешь забраться в него, лечь, как в нору, как в пещеру. Закрыть глаза и собрать из осколков своего разума что-то единое, что-то цельное. Вы обнимаетесь, как боевые товарищи, вернувшиеся с войны. Вы выжили. Вы остались там навсегда. — Счастливым, — отвечает Виктор, зарываясь лицом в твои волосы. — Я помню тебя счастливым… Он помнит тебя счастливым, а ты не помнишь себя таким. Но может быть, ты смог бы снова таким стать рядом с ним… Жаркая тень, которая на тебя навалилась и удерживает. Ты пытаешься ее сбросить. Мускулы напряжены. Металлические когти с глухим скрежетом упираются в кости. Он рычит, ему больно, но он не пытается тебя атаковать, только удержать, вдавливая всем своим тяжелым телом в кровать. — Ну, все, все, все, все… Джимми, все, успокоился… Он все еще держит тебя, но расслабляет хватку твоих запястий, когда ты перестаешь сопротивляться. Его грудь и живот голые. И все остальное тоже, ты теперь чувствуешь. От него идет неестественный жар: если бы такой жар излучал человек, то был бы уже при смерти. Он медленно приподнимается. Ночь затеняет его лицо. Ты едва его узнаешь. Потом ты вспоминаешь мужчину, которого встретил только сегодня. Встретил только сегодня, но остался в его постели. Остался в его постели, хотя не остаешься ни с кем. Именно потому, чтобы не случилось того, что сейчас происходит. — Ты кричал, — говорит он. Ты выдыхаешь через рот, легкие расправляются. Твои когти втягиваются назад, и теперь весь металл внутри. Ощущение в кистях неприятное до сих пор. Металл такой тяжелый… — Я тебя ранил. — Все заживет. Его глаза блестят в темноте. Кожа влажная и пахнет тобой. Свежая кровь еще теплая в ранах, ты хочешь ее слизать. Ты думаешь, что сейчас у тебя опять начнет вставать член; это словно инстинкт с ним. Перед тем, как ты сдвинулся в сон, он лежал под тобой: его ноги широко разведены, его протянутая к тебе ладонь, которую ты лижешь, чтобы почувствовать вкус его кожи, близнецовый стук ваших сердец грохочет в твоих ушах. Он не прекращал на тебя смотреть и закрыл глаза лишь перед тем, как его рот распахнулся. Когда он застонал (в этот раз это был не рык), он крепко стиснул пальцы у тебя на предплечьях, но не расцарапал когтями. Запах крови не пролился, ты умирал от нежности, не мог остановиться, целуя его губы, лицо. Ты вытащил хуй, покатился в беззвездную темноту, пахло лесом, зверем и домом… Ты вытягиваешь руку и касаешься его щеки. Волосы жесткие, почти царапают пальцы. — Я не хотел делать тебе больно. — Все в порядке. — Уверен? — Я никогда не ломаюсь. Ты привлекаешь его за шею. Твои губы тянутся к нему, все в тебе к нему тянется… — Уверен? — повторяешь ты и засыпаешь посреди поцелуя.