Мертвая зона

Я осознал, что умирал и возрождался бессчетные разы, но просто не помнил ни одного из них, поскольку переходы от жизни к смерти и вновь к жизни столь призрачно легки — волшебное действие без причины, как уснуть и снова проснуться миллионы раз, — что крайне обычны и глубоко невежественны. Джек Керуак «В дороге»

Ты потираешь ладонью лоб. Только этого, блядь, не хватало. Проблемы с правительством. Ты испытываешь подозрение, вскидываешь подбородок. — И от лица кого ты сейчас выступаешь, Даг? Он даже не глядит на тебя с обиженным выражением, как сделал бы кто-то другой. Он просто фыркает со всем презрением, отпущенным ему природой, и ты с облегчением думаешь, что он на твоей стороне. Обычный солдат, простой американский парень, служащий своей звездно-полосатой стране, тебя не предает. Вы вместе убивали этих людей и сгорите в одном аду, где он будет дружелюбно тебе махать из соседнего котла или со сковородки. Тот случай, когда чем больше, тем веселее. — Господи, Логан, а ты как думаешь? — говорит он. В кафе играет радио, подошвы ботинок и туфелек-балеток натирают черно-белый шахматный пол; одна застенчивая девчонка в компании других, обычных, девчонок — мутант с кожей кирпично-красного цвета и птичьими янтарными глазами (ты понятия не имеешь, что она может делать, может быть, ничего). Интересно, что у нее есть подружки среди людей, должно быть, она такая милая, что ей прощают мутацию. Или это маленькие стервы, которые втихаря над ней потешаются. Ты дергаешь носом в их сторону; вроде бы зловредности не чувствуешь. Сидят, болтают под столом ногами в такт музыке, пьют молочные коктейли и выглядывают парней. Одна девица даже стреляет в тебя глазами, и ты, может, в другой раз бы улыбнулся в ответ, но сейчас тебе не до этого. Даг говорит о том, о чем ты сам успел догадаться. Американское правительство сдаст вас корейцам с потрохами, сделав козлами отпущения в этой истории. Власти утверждают, что никакого приказа о расстреле беженцев они не давали. И это наглая ложь, говорит Даг. Ты можешь лишь согласиться. У вас было два офицера: один слишком молод и неопытен, чтобы понимать, что он делает (твой брат даже не трудился называть его «сэр»), и второй — смотревший в сторону пенсии, ему было вообще на все наплевать, и даже если бы вам приказали перестрелять друг друга, он бы не удивился. Вторая мировая война обошлась Америке так дорого, что на армию не было денег. Страна ввязалась в эту войну из чистого ослиного упрямства и желания нагадить русским (Америка продолжает этим руководствоваться). В вашем окружении были сплошь молоденькие ребята с Юга, вскормленные золотой кукурузой, с едва залеченными прыщами, оторванные от мамаш. За ними постоянно приходилось приглядывать — даже твой брат этим занимался, потому что сопляки уважали двух ветеранов, и им было без разницы, с когтями вы или нет. Всю эту зеленую поросль заставили убивать безоружных гражданских, но они это делали не по своей инициативе. Слишком старый командир помахал вам бумажкой, слишком молодой огласил ее содержание. Где-то в отдалении приминали землю «гусеницами» корейские Т-34, не самые страшные в мире танки, но очень эффективные против необученной пехоты. Вы действовали в соответствии с распоряжениями первого кавалерийского полка армии США. — Ты помнишь? — спрашивает Даг, видя то, о чем ты думаешь. Ты перебираешь слова в голове. — «Нельзя допустить, чтобы беженцы пересекли линию обороны. Стрелять в каждого, кто попытается…». — «В случае, если это женщины или дети — действовать по ситуации», — завершает он. — Вот мы и действовали, верно? — Ой, ну ни фига себе!.. — восклицает одна из девчонок, которая поглядывала на тебя, крутя в пальцах свой каштановый хвост. — Неужели так и сказал? — Да, да, сказал: «Эй, Мэтт, смотри, идет та самая шикарная цыпочка», — сообщает ее подружка, и вся троица яростно хихикает. Вы с Дагом смотрите друг другу в глаза, не хлопая ресницами. Все для тебя сокращается до его немигающего взгляда честных голубых американских глаз, и тебе очень хочется, чтобы в твоих руках была не кружка с кофе, а стакан виски, лучше даже целая бутылка. На некоторое время вздыбливается молчание. — Ну и что еще эти мудаки в костюмах говорят? — наконец спрашиваешь ты, когда это смыкание губ становится бессмысленным. Надо прояснить ситуацию и что-то решать. Даг отвечает: — Наши власти утверждают, что приказа не было, не только письменного, но даже устного. — Суки ебаные, — ты скрежещешь зубами и сдавливаешь свою чашку в пальцах. По керамической поверхности ползет трещина, и ты отставляешь свой кофе в сторону вместе с недоеденным пирожком. Аппетит у тебя пропал. — Еще важно, — говорит Даг, — что у корейцев своя версия событий. — И какая у них версия? — Они утверждают, что минометный обстрел продолжался сутки. — Самое большее час! — возмущаешься ты, как будто это что-то меняет. — Говорят, мы начали стрелять, как только появились беженцы. — Чушь собачья! Мы вообще сначала только их вещи досмотрели и потом ушли. Приказ нам поступил позже. Он вздыхает и разводит руками. Мол, я просто передаю это. — Что-то еще? — спрашиваешь ты. Он кивает; желтые огни в кафе высвечивают его лицо, с которого слезли следы мирной жизни. Даг сейчас там, у железнодорожных путей близ деревни Ногылли, издерганный постоянными отступлениями, потому что корейцы надирают вам задницу, уставший, тоскующий по тишине кукурузных полей. Он посасывает золотые щеки, щурит глаза, стреляет. И стреляет, стреляет, стреляет, стреляет. Может быть, он это делает до сих пор, как делает какая-то часть тебя, с пальцем, застрявшим на затворной задвижке M14. — Они говорят, что у них пропали без вести по меньшей мере двести пятьдесят мирных жителей. — Сотня, не больше! — восклицаешь ты. — Мы не убили больше сотни. Радио поет: — «Твержу себе — торопись, Трясись, греми и крутись, Трясись, греми и крутись, Трясись, греми и крутись. Хоть всё сделай о’кей — Чертовой душе не спастись». [1] Девчонки идут танцевать, ты видишь их сквозь красную пленку ярости, сковывающую глаза, сквозь бурление крови. Понимание того, как прозвучали твои слова, медленно стучится к тебе. Мы убили всего-то сотню, большое дело! Но, блядь, это война, и у вас был приказ, ты его просто выполнил, хотя после хотелось самому застрелиться, особенно, когда вы пошли проверять, есть ли живые, и начали их добивать. Воздух хрипит от июльской жары, форма слипается с кожей. Пот раздвигает волосы у тебя на загривке. Тени эстакады похожи на огромных, выброшенных на берег китов. В отдалении ты слышишь лепет ручья и хочешь упасть в холодную воду лицом, смыть соленую корку со своей кожи. Вы пересекаете две полосы разного шума. Пахнет гарью, как обычно после большой пальбы. Проверять отправили всех, но мало кто двинул туда, под мост. Стрелять с расстояния это одно, а смотреть человеку в глаза… Первым вызвался Виктор, ты поднялся следом. Даг покряхтел и встал третьим, а потом еще парочка ветеранов и несколько молодых. Никто не хотел делать эту работу, ты видел, что людей несет в отупение, в автоматизм. Только ты, и твой брат, и ветераны осознавали, чем им придется заниматься через десять минут, когда вы добредете до моста. Вы их ворошили прикладами, вы их толкали ногами. Твой ботинок тыкался в сваленную грудой человечность. Кто-то вымазался в грязи, надеясь, что его не разглядят, и на грязи запекалась кровь. Одна женщина обнимала, закрывая собой, двоих девочек, лет девяти и тринадцати. Один мужчина лежал с открытыми глазами и ртом, тебе захотелось их закрыть, над его мертвыми губами вились мухи, может, они успели побывать и во рту. Ты повел носом, выискивая ток теплой крови, и отправился к запаху. Ты нашел того, кто был жив. Душный воздух перед глазами становится, как армированная сетка, и ты смотришь на своего брата, ничего не говоря, но твой взгляд умоляет… Воспоминание смазанное, прошитое свистом пуль, рикошетным огнем, — то ли от отстреливавшихся беженцев (у них было оружие), то ли от ребят из седьмого кавалерийского, засевших с пулеметами на другой стороне поселения. Но даже это продырявленное воспоминание слишком четкое. После Второй мировой войны они стали пробираться в твои сны, как воры, и теперь ты иногда просыпаешься с тяжелым, скребущим по горлу стоном, с трудом втаскиваешь себя обратно в сон. На днях во сне вылезли когти. Несколько секунд ты смотрел в темноту, тяжело дыша. Потом ты перевернул своего брата на живот и трахнул его, насухо, грубо и ожесточенно, даже что-то порвал внутри него, изливая в огромное горячее тело колтыхавшийся в тебе ужас. Опомнившись, ты пытался ему что-то сказать, но он уже скользнул в сон. Ты поднялся, пошел на кухню, курил до рассвета, опустошил бутылку. Ты думал о том, как многое ты хотел бы отшелушить от своей памяти. Ты думал, что хотел бы, чтобы он тебя остановил. Перестань, Джимми. Перестань, слышишь?.. Мы поиграем потом… Лучше бы он обнял тебя, удержал, нашептал бы на ухо вашу детскую мантру, ты успокаиваешься от звуков его голоса… Ты задаешься вопросом, что делает Даг, просыпаясь в окрестностях деревни Ногылли. Может, один из его пацанов был зачат под грохотание выстрелов под сводами его черепа. — Расследование будет? — спросил ты. — Я поэтому тебя и искал, Логан. Даг позвонил всем, кого вспомнил и смог найти, чтобы убедиться: все вы будете держаться одной версии и не позволите парням в костюмах себя запутать. Парни в погонах могут тоже предать вас, так что к черту всех, вы простые солдаты и должны держаться друг друга. Он вскользь оглядел посетителей позади себя и склонился к тебе ближе. — Мы должны говорить, что мы были уверены: враг маскируется под мирное население, — сказал он с многозначительным взглядом. Ты заколебался: врать ты никогда не любил. Но такие разговоры ходили среди командования и солдат, кто-то вполне мог так считать. Представим, что и ты так считал. Ты согласно кивнул. Одна из девушек в компании рассмеялась, и ты почувствовал позабытую было разницу между гражданскими и военными. Ни один из тех, кто убивал на войне, так легко не смеется. Ваш смех словно взят у судьбы взаймы и возвращать придется с процентами. Даг подергал свою чашку с кофе за ручку. — Логан, ты мне помогал. Пару раз жизнь спасал. Да и в целом нам с парнями без тебя и Виктора еще хуже бы там пришлось… Рассмеялись все три девчонки. — Помнишь, какая неразбериха творилась, — продолжал он. — Как наш истребитель сбросил бомбы на наши же собственные грузовики. Хорошо, хотя бы обошлось без жертв. Ты неразборчиво проворчал. Этот несчастный десяток дивизий с неопытными бойцами не имел никаких шансов против корейцев. Сопливые мальчишки, вчерашние школьники, даже бывшие заключенные. Танки, которые якобы у вас были, существовали лишь на бумаге. Ты надеялся, что Америка сделала выводы и больше не полезет туда, куда не просят. Пока ты надеялся, начался Вьетнам. Американских войск пока там нет, но ты не сомневаешься, что вскоре будут; так сказал твой брат, а он никогда не ошибается в том, что касается войны, если только беспокоится, что она может кончиться без его участия. Ты придвинул обратно свой кофе, чтобы смочить горло. Отхлебнул, подержал во рту холодный глоток. — В общем, я что пытаюсь сказать, — Даг снова уронил голос ниже. — Я бы на твоем месте не стал дожидаться результатов этого расследования. Тем более, вы не американцы и не должны отвечать за дерьмо, которое у нас происходит. За вашу долгую жизнь тебе доводилось встречать от людей сочувствие, жалость, даже симпатию. Но настоящая забота была невероятной редкостью. Пожалуй, другого случая ты и не вспомнишь. Ты кивнул в свой кофе, потом достал бумажник и расплатился. Даг тоже бросил денег на стол, и ты заметил, что чаевые он оставил больше твоих. Должно быть, дела в его офисе шли неплохо. Наверное, уродам, которые внешне не отличаются от людей, тоже удается вскарабкаться в обществе на социальные ступени повыше, чем тебе и твоему брату. Впрочем, дело было не в одних внешних особенностях. При вашей натуре самая высокая ступень пирамиды, на которую можно забраться, — управлять мафиозным кланом. Но тебе это было не по душе, а Виктора ты от таких социальных успехов удерживал. К тому же люди вряд ли бы согласились ему подчиняться; он не так часто находит обитателей подземелий, согласных пожать ему когтистую руку. С одной стороны, он бы для этой роли подошел идеально: мафиозный босс и должен быть опасным, жестоким и кровожадным. С другой стороны, все эти чудесные качества не должны так сильно бросаться в глаза. Ни один гангстер, целуя кольцо на пальце дона, не хочет представлять, как эта самая рука ковыряется в его внутренностях. Им подавай лоск. Вы вышли на улицу, мерцание огней от кафе рассыпалось по асфальту. — Ты так и не сказал, как меня разыскал, — напомнил ты ему. Он улыбнулся и полез во внутренний карман своего пиджака. Достал фотокарточку и отдал тебе. Черно-белое изображение, трещинки на глянцевой бумаге. Ты и твой брат: он хозяйским жестом обнимает тебя за плечи. Сколько раз ты просил его такого не делать, но все без пользы. Он не может не показывать своего обладания, на людях ему просто необходимо прикасаться к тебе. Он не так уж и виноват: животные всегда метят свою территорию. Ты сдерживаешь в себе сходный порыв, но в его лексиконе нет слов «осторожность» и «скрытность». Вся работа по этой части ложится на тебя, и она не такая уж легкая. Недавно соседка с верхнего этажа в вашем доме наткнулась на вас на лестничной клетке, когда он, не дойдя несколько шагов до вашей квартиры, толкнул тебя к стене, засунул язык в твой рот, вытащил твой член через расстегнутую молнию джинсов и начал дрочить. Он всегда как будто хочет попасться, почти подстраивает ситуации, в которых вас могут увидеть. То ли ему нравится дразнить людей, то ли тут другая причина. О ней ты смутно догадываешься, потому что такие мысли посещали тебя. Что если, думал ты несколько раз, что если, и это, к твоему стыду, страшно тебя возбуждало, что если бы нас увидел отец… Но отец вас уже не увидит, и твой брат бросает этот вызов другим, напрашиваясь на шок, и скандалы, и неприятности того хуже. Пожалуй, ты перебираешь со своими подозрениями. На корейской фотографии изображены всего лишь товарищи по оружию, между которыми в армии нередко возникают теплые чувства. Обычные братские чувства, понятные людям. Рядом с вами Даг. Ты не помнишь, когда сделали этот снимок, но, вероятно, ближе к концу войны: Даг усталый, щурится на солнце с корявой улыбкой. Ты вопросительно приподнял бровь. — Моя жена, — сказал Даг. — Она вроде тебя и Виктора. Твоя бровь взлетела выше. — Я имею в виду, что у нее тоже есть особые свойства, — пояснил он. — А, тоже фрик. Он недоуменно на тебя поглядел. — Зачем ты так говоришь, Логан? Вас теперь называют «мутантами». Ты пожал плечами. — Одно и то же. — Нет, не скажи, — он покачал головой. — Хеди говорит, есть разница между оскорбительными и уважительными словами. — Ну, удачи ей дождаться уважения, — хмыкнул ты. — Значит, она меня нашла? — Она умеет по изображениям устанавливать местонахождение человека. — Так мошенники говорят, — ты ухмыльнулся. — Ага, — он отразил твою ухмылку. — Но Хеди на самом деле это может делать. У нее не всегда получается, бывает, она может определить только страну, а не город. Но вас она легко отыскала. Может, потому что вы для нее «свои». Кстати, она в обществе состоит, которое считает, что мутанты должны бороться за свои права. Они в основном собрания проводят и обсуждают всякое. Но Хеди говорит, что это только начало. Наверное, они скоро на демонстрацию пойдут или вроде того. Надеюсь, полиция ее не арестует. Не хочу неприятностей, но я понимаю, что для нее это важно. То есть не только для нее, она думает про всех вашего вида и хочет, чтобы вам лучше жилось. Она у меня умница. Тебе нечего было на это ответить, и ты просто вернул ему снимок. Даг разгладил пальцем бумагу, прежде чем убрал в карман. — Знаешь, — сказал он, — если бы я прежде не встретил тебя и твоего брата, я бы побоялся жениться на ней. Считал бы, как другие, ее фриком. Но вы ко мне относились лучше, чем иные люди. Так что, Логан, я вам с Виктором отчасти обязан тем, что у меня есть жена. — Но ты все-таки поосторожнее, — сказал ты с ухмылкой. — Если женщина всегда знает, где тебя можно найти… Вы рассмеялись, пожали друг другу руки и расстались, понимая, что больше никогда не увидитесь.