Мы перешагнули порог

      На фоне сияющей луны чернел уродливый гигантский силуэт, который может привидеться только в кошмарном сне: иссиня-черный призрак с остекленевшими глазами, перепачканный кровью, с присохшими к телу листьями и комьями земли. В поблескивающих зубах он держал нечто белое, продолговатое, с крохотными пальчиками на конце.      Г.Ф. Лавкрафт «Герберт Уэст – реаниматор»      — Эмилио, Эмилио! Найдите его! Я так боюсь за него!      Она рыдала и билась – рослая и крепкая молодая итальянская женщина, и мне с большим трудом удалось сделать ей укол. Ее муж бросал на меня мрачные взгляды. Кажется, я с самого начала не понравился ему. Сюда следовало прислать Дэна – он лучше умел располагать к себе людей… Здесь были еще какие-то субъекты – то ли родственники, то ли приживальщики, и среди всей этой иностранной компании я чувствовал себя неуверенно. Дело близилось к вечеру, в городе меня ждали еще двое больных, и я сообщил, что скоро должен идти, а взамен пришлю своего коллегу. Супруг женщины закричал на меня, мешая итальянские и английские слова. По-видимому, он считал, что я обязан остаться здесь до полного выздоровления его жены. Я, разумеется, не собирался уходить до тех пор, пока меня не сменит Дэн – состояние итальянки внушало опасение, истерики чрезвычайно вредны при больном сердце – и сказал об этом мужчине, прибавив, что ему стоило бы не сидеть здесь, а заняться поисками пропавшего сына. Чем быстрее этот сорванец, из-за которого разыгралась вся трагедия, окажется возле матери, тем скорее та придет в себя.      Кто-то из тех людей, что отирались в доме, поддержал меня, и глава семьи, в конце концов, отбыл, возглавляя свой небольшой поисковый отряд. Будь у этих итальянцев телефон, я бы позвонил Дэну, в наш дом в конце Понд-стрит, неподалеку от кладбища для бедняков, но семейство жило бедно, и мне пришлось отправить служанку с запиской. Она не застала моего друга. Я примерно знал, к кому он мог отправиться, и послал служанку вторично, написав, что прошу его прийти, как только он освободится. У Дэна сегодня намечались всего три визита, и я знал, что его пациенты не из тяжелобольных.      Успокоившаяся на время женщина спала, и в доме воцарилась глухая тишина. Я подсел к окну и долго смотрел на хмурый болтонский пейзаж. Над рекой стелился фабричный дым, вода в окружении заснеженных берегов казалась черной. Дом итальянцев стоял на склоне холма, и отсюда я мог видеть весь городишко, вплоть до кладбища. Вон наш с Дэном дом, а дальше – укрытое снегом поле, розоватое под вечерним солнцем, а за полем чернеет облетевший лес, и если бы у меня был бинокль, я бы разглядел кладбищенскую ограду и надгробия среди деревьев.      Мне почудилось какое-то движение между нашим домом и кладбищем, будто какая-то черная точка хаотически двигалась по полю, я стал всматриваться, но это, чем бы оно ни было, уже скрылось в тени, которая неровным клином протянулась от лесной опушки в сторону Понд-стрит. Солнце вскоре опустилось за оголившиеся деревья, и тень от леса закрыла половину поля. И все это: лес, кладбище, поле, да еще мучающие меня беспрестанная зевота и ломота в руках – вновь напомнили события прошлой ночи.      ...Под яркой луной мы с Дэном тащили на себе Гарлемскую Сажу по болтонским улицам, как когда-то беднягу Халси по дышащей жаром мостовой Аркхема, с той только разницей, что добряк-декан был раза в два легче этого нашего нового подопытного.      Оживить Бака Робинсона, здоровенную черную гориллу, которую отправил в нокаут какой-то ирландец, не получилось, хоть я извел на него все приготовленные нами растворы. Дэн тихо бранился – не из-за того, что опыт не удался, а из-за того, что перед нами вырисовывалась нерадостная перспектива опять взваливать на себя эту тушу и плестись с ней по ночи, на этот раз в сторону кладбища.      Выбора у нас не было, и мы поволокли труп. Инструменты мы уже давно прятали в кустах, чтобы не носить туда-сюда. Из-за промерзшего верхнего слоя земли копать было чертовски трудно, особенно мне – я никогда не отличался физической силой. Дэн, как всегда в подобных делах, сделал большую часть работы. Мы сбросили в яму мертвеца, свалили сверху землю и закидали безымянную могилу ветками и сухими листьями.      Что-то мягкое коснулось моей щеки. Дэн приподнял лампу, прикрывая ее ладонью, и в желтом слабом свете мы увидели тихо кружащиеся крупные белые хлопья.      — Отлично, - сказал я, подбирая лопаты. – К утру снег скроет все следы. Пойдем? – я взял Дэна за локоть.      Луну закрывали облака, но из-за свежего снега кругом было очень светло. Мы медленно шли через поле, я по-прежнему держал Дэна под руку. Мы оба молчали.      Я еще помнил время, когда кладбища и копание в свежих могилах вызывали неприятное чувство у меня и омерзение у Дэна. После таких занятий мы всегда стремились поскорее выпить, чтобы приглушить воспоминания. Но те времена давно миновали. Слишком много стало могил, которые мы вскрыли и засыпали заново… Теперь мы переставали думать о наших подопытных и их оскверненных пристанищах, едва только убирали в тайник инструменты.      Шагая домой по мягкому чистейшему снегу, который вдавливался в сырую землю под подошвами башмаков, я думал не о Гарлемской Саже и даже не о дальнейших опытах. Странно, но мои мысли занимали мы с Дэном. Я представлял, как мы вот-вот войдем в теплый дом и сядем выпить чаю, прежде чем разойтись по комнатам досыпать последние часы. Затем мне вспомнилось, как однажды, когда мы закапывали очередной труп, Дэн заметил – не то с налетом восхищения, не то просто констатируя факт – что за всю свою жизнь не видел человека хладнокровнее меня, и что я, кажется, совершенно лишен эмоций... Это было не так. Я чувствовал не хуже любого человека, но умел владеть собой. К чему делать резкие движения и говорить громкие слова? Один раз я уже поддался панике, и это привело лишь к пожару в доме Чапмена. С тех пор я поклялся держать себя в руках. Но чувствовать я умел, и то душевное тепло, которое я ощущал сейчас по отношению к Дэну, являлось прямым тому доказательством.      С тех пор, как в Аркхеме Кейн вернулся, сел рядом и обнял меня, я понял, что он не уйдет. Должно быть, именно тогда я начал привязываться к нему. Раньше Дэн был для меня коллегой и прекрасным ассистентом, теперь стал другом. Да и он изменился, когда наконец-то поверил в мое – нет, теперь уже наше – дело и привык к неприятной и грязной его стороне. Он стал циничнее и хитрее, смелее и увереннее, а ко мне все чаще относился с заботливой мягкостью, и это нравилось мне. В конце концов, у меня никого не было, кроме этого человека.      ...Стук двери и быстрые шаги оповестили меня о возвращении служанки. Одновременно проснулась синьора, и хотя мы пытались уверить ее в том, что мальчика вот-вот найдут, она застонала: «Я знала, я чувствовала!..» и разрыдалась с новой силой. Припадок оказался серьезнее предыдущего, и когда в сумерках вернулся ее муж и домочадцы, женщина скончалась. Хозяин дома с проклятиями набросился на меня: «Каналья! Ты должен был ее спасти!». У него был стилет, а у меня – только чемоданчик с медикаментами, и будь мы один на один, мне пришлось бы худо. К счастью, взбешенного мужа удержали его друзья, дав мне возможность унести ноги.      Я пришел домой раньше Дэна и занялся приготовлением ужина. Из соображений конфиденциальности мы не держали ни служанку, ни кухарку. Настроение было отвратительным, я с раздражением вспоминал весь день, потраченный впустую, ни на шаг не приблизивший меня к главной цели. После бессонной ночи хотелось спать и, закончив возню в кухне, я ненадолго задремал в гостиной, разморенный теплом камина, а проснулся, когда в комнату вошел Дэн.      — Я слышал историю с твоей пациенткой. Извини, что не смог туда прийти, - он остановился возле кресла, на секунду сжал мое плечо, отступил и принялся снимать плащ. – Говорят, мальчика так и не нашли. Там всем не до него – готовятся к похоронам, а ее муж по-прежнему грозится тебя убить. Лучше бы они как следует поискали в лесу.      После ужина я сразу лег спать, а проснулся от того, что кто-то скребся в заднюю дверь. Одновременно мне почудились знакомые призрачные шаги. Стряхнув наваждение, я быстро поднялся, накинул халат и взял фонарик и револьвер – у меня были большие подозрения насчет итальянца. По дороге я позвал Дэна, который тоже успел проснуться, и по лестнице мы спускались уже вдвоем. Дэн открыл дверь…      То, что мы увидели… Да, это была одна из наших креатур. Тот, кого при жизни звали Гарлемской Сажей, тот, кого мы, не сумев оживить, закапывали вчерашней ночью под тихо падающим снегом. Луна сияла в ясном чернильном небе, и я отчетливо видел блестящие пятна крови на лице безобразного черного урода, белую детскую ручку, которую он сжимал в зубах, сухие листья и комочки мерзлой земли, приставшие к его телу. Все это я разглядел в одно мгновение, а затем - выстрелил шесть раз подряд.      Существо свалилось с крыльца на истоптанный грязный снег. Меня затрясло, не столько от мороза, сколько от нервного перенапряжения.      — Он все-таки ожил… - бормотал позади Дэн. – Зря мы вчера поспешили… Черт, Герберт, о чем ты думал? Эти выстрелы поднимут на ноги весь Болтон.      Я сунул револьвер в карман и пошел к нашему неподвижному визитеру.      — Да, конечно, выбора не было, - с отчаянием в голосе говорил с крыльца Дэн, - но если сейчас заявится полиция, всплывет вся эта история, и…      — Хватит болтать, бери его. Отнесем пока в сарай, – я взялся за ноги трупа. Дэн наклонился к его голове и отпрянул.      — Герберт, этот… он… съел пропавшего мальчишку.      — Ты только сейчас догадался?      — Боже, - шепнул Дэн, и на меня словно повеяло аркхемской тошнотворной духотой. Если сейчас Кейн, как в тот раз, заведет свою старую песню о том, что мы должны это прекратить…      Но Дэн больше ничего не сказал и взял труп за руки. Вдвоем мы утащили Гарлемскую Сажу в сарай. Затем оделись, уволокли мертвеца на кладбище и похоронили во второй раз. За все это время мы обменялись всего двумя-тремя замечаниями. Молчание Дэна беспокоило меня больше, чем горячие бессмысленные возражения и угрозы уйти, и потому, когда глухой предрассветной порой мы поднялись на крыльцо, я сам подал голос:      — Во всяком случае, в гибели ребенка нашей вины нет.      Дэн, который уже отпирал дверь, повернулся.      — Разумеется. Это был несчастный случай. Почему ты об этом заговорил?      — Боялся, как бы ты сам об этом не заговорил, - честно ответил я.      Дэн спустился ко мне.      — Я понимаю, о чем ты, Герберт. Но не волнуйся, все мои истерики в прошлом. Я много думал все это время и считаю, что ты был прав… - он помолчал, подбирая слова. – Не во всем, конечно. Я до сих пор не уверен, что нам следовало переходить границу, но я согласен с тобой в том, что дороги назад нет. А останавливаться на полпути - глупо. Ты верно сказал тогда, в Аркхеме: мы должны продолжать работать, чтобы в конце концов жертвы оказались не напрасны. И я, конечно, останусь с тобой – ведь это и мой труд тоже. Да и не только поэтому…      Что-то необычное послышалось в его голосе, и я внимательнее посмотрел на его лицо, мертвенное, как все лица в лунном свете.      — Не только? А что еще?      Он то ли улыбнулся, то ли дернул углом рта и сказал совсем не относящееся к теме:      — Помнишь, я ездил к родителям в прошлом месяце?      Я кивнул. Снова усмехнувшись, Дэн продолжал:      — Они присмотрели мне невесту, это дочка одного из отцовских приятелей. Я ее помню – хорошая девушка. Но мне с ней не по пути… Бросить все это? – он махнул на дом, где в подвале таилась наша лаборатория. - Нет. Вечно обманывать жену – тоже. Все рассказать ей и привести ее сюда? Однозначно – нет… Видно, судьба у нас с тобой такая – идти вместе бог знает куда… Всегда вдвоем, потому что никого у нас больше не будет.      Дэн взял меня за локоть, и я сам шагнул к нему вплотную. Я почти не удивился его словам. Я подозревал, что мы придем к этому. Ни он, ни тем более я никогда не обзаведемся женами, а к временным подругам мы оба чувствовали брезгливость и еще больше – настороженность. Женщины любопытны и хитры, и связь с какой-либо стала бы для нас лишним риском огласки нашего дела. Мы могли доверять только друг другу.      — К тому же, я никогда не испытывал особой тяги к женщинам, - шепнул Дэн, обнимая меня. – Да и ты тоже, по-моему.      Настоящую тягу я испытывал только к моим исследованиям, и Кейн об этом знал. Я ничего не сказал ему, а наклонил его голову к себе и поцеловал в губы, не дожидаясь, пока он первый поцелует меня.      Дэн тихо засмеялся:      — Хочешь быть главным даже в любви?      Если наши чувства заслуживали этого названия, то да, я хотел быть главным. Мне нравились забота и тепло, что давал мне друг, но то и другое я мог принимать до тех пор, пока мог руководить им во всем. Дэн должен был делать то, что я захочу, и тогда, когда я захочу, а иначе его присутствие рядом теряло для меня всякий смысл.      Я прижался к нему и попросил:      — Обними меня.      Он снова засмеялся и закутал меня в свой плащ. Мы стояли на крыльце в тишине холодной ночи, лунный свет заливал все кругом, неподалеку чернел лес, скрывающий неглубокие могилы наших подопытных, и где-то там пряталась могила Бака Робинсона, и в той же яме мы закопали останки несчастного малыша Эмилио, и в глазах всего света – если бы свет когда-то узнал обо всем – мы были чудовищами ужаснее того, что бился о мягкие стены в сумасшедшем доме в Сефтоне. Чудовищами, которых хотя бы изредка должна была мучить совесть, хотя бы после совершения очередного преступления. Но она нас не мучила. Мы просто целовались на ступеньках перед приоткрытой дверью, под погашенным газовым фонарем.      Потом, в течение всех лет, что мы провели вместе с моим другом на дороге к познанию и бессмертию, я иногда вспоминал эти минуты. И хотя настоящее счастье мне принесло бы только достижение цели, единственной цели в моей жизни, мне иногда казалось, что тогда, на крыльце, в объятиях Дэна, я был очень близок к этому чувству.