Они спустились в самые глубины крепости, на нижние её уровни, раскопанные и расчищенные от многочисленных завалов. Все они, нижние залы, пустовали уже не один год. Вековая пыль покрывала плиты пола, потолков; клочья паутины свисали с колонн, укутывали в коконы латунные светильники на стенах и в верхах, перекрывали боковые коридоры. Во тьме то и дело являлись угольки налитых кровью глаз. Невиданные твари обжили и захватили подземные чертоги, лишь нехотя уступив новым хозяевам верхние хоромы. От тусклого света чадящих факелов они то и дело укрывались во мраке, чтобы, когда процессия удалится дальше, вновь явиться из тьмы и проследить за людьми, проследовавшими туда, куда обычно смертному путь заказан.
Впрочем, люди сами не стремились в глубины, справедливо полагая, что на их век хватит сокрытого и чуть повыше. Слишком больших трудов потребовало бы укрепление осыпающихся комнат и усиление покосившихся перекрытий и балок. Да и пространства под ними было столь много, столь непривычно для полусотни-сотни немногочисленных владельцев, что уж проще было бы запечатать глухими замками недра горы и предать забвению всё, что находилось и могло быть там.
Но кое-что мешало этому. Тонар Серебряная Кровь был предприимчивым человеком. Его деловая жилка не позволила бы забросить такие просторы. Он, будучи и зависим от страхов и суеверий своих дуболомов, полагал, что глубинные каверны можно пустить с толком, хоть на темницы на своих недругов, которым уже не суждено будет увидеть свет. Для тех врагов, которым шахта Сидна, самая страшная тюрьма не только Скайрима, но, по слухам, и Империи, недостаточна глубока. Порой проступок недоброжелателя был столь дерзок и страшен, что главарь сильнейшего клана Предела не давал им простой кончины от шахтной пыли или кирки в череп в забоях Сидны. Он обрекал их на одиночество, мрак, тишину, безумие и голод в самых нижних залах Подкаменной крепости.
Они миновали старые двери и прошли в обжитый зал, один из двух занятых живыми в подземельях. Ниже был только Нчуанд-Зел, двемерский город, до сих пор населённый фалмерами и рабочими двемерскими автоматонами. Уже здесь они слышали отголоски дыхания града; здесь слышали отзвуки шипения, хрипа паровых котлов, до сих пор поддерживаемых бессмертными творениями, целую вечность ещё будущих смазывать, стягивать гайки, штамповать шестерни и латать трубы и паропроводы; здесь чувствовали жар от плавилен и домен, до сего часа творящих неведомый нынешним людям и мерам двемерит, выплавляя и клепая полые остовы паровых машин.
Они прошли мимо опечатанных каморок, в которых наглухо были заперты кости и прах недругов Серебряной Крови, навечно оставленных под гнётом слоёв камня, скал и земли. Там к стенам были намертво прибиты скобы, цепи, скованные на истлевших остовах, ошейники и решёточные клетки, на которых ломается замок и оставляет врага в неудобнейшем положении…
Прошли к одной, укрытой за углом камере, шире и просторнее прочих. У входа, не замурованного, лишь закрытого, стояло двое стражей с пустыми взорами. Гнёт тьмы и тишины действует не только на узников, но и на их стражей. Хоть смена их и длилась неделю раз в месяц, всё равно это наносило такой удар их здоровью и психике, что, порой они отказывались не то что спускаться в подземелья крепости, но и в шахту Сидна, или просто под своды Подкаменных чертогов. В итоге на глубине оказались либо жадные и охочие, полые наёмники, идущие лишь по зову золота, либо настолько же полые, но пустодушные и обезумевшие, не видящие иного пути в жизни или в душе стражи, лишенные разума и чувств. Тонар взглянул на одного и поморщился: у него была бледная, уже рыхлая местами кожа, выцветшие волосы, заросшее, при этом без единой кровинки лицо.
— Открывай, — бегло сказал Тонар, надеясь поскорее управиться с этим делом и покинуть чертог. Страж, напротив, делал всё нарочито медленно. Он не спеша сдвинулся с места и развернулся к дверям, нащупал связку ключей за пазухой и выбрал нужный, порой пробуя то один, то другой в скважине, наконец распахнул дверь.
Спутники маркартского градоуправителя подняли взведённые арбалеты, целясь в прямой силуэт, виднеющийся перед свечой, скупо освещающей камеру. Некто сидел за столом, не спеша перелистывая книгу с облезлым переплётом. Затем он вложил между страниц перо, захлопнул фолиант и обернулся к своим пленителям.
— Какая встреча! — сиплый, глухой, но одновременно бодрый голос разнёсся по залу.
— Держать, — одно только слово донеслось из уст хозяина Маркарта. Ингвар Певец, ручной волк Тонара, невзирая на свой тяжёлый вес и грозный вид, ринулся к пленнику. Последний не сопротивлялся, покорно позволив скрутить себе руки за спиной.
— У тебя две дороги, Маданах, — Тонар взглянул в глаза своего давнего недруга, по прихоти судьбы бывшего неверным союзником. Впрочем, сам сребрекровник не был верным другом кому бы то ни было, кроме себя самого. — Собрать Предел в кулак, либо сдохнуть.
— А раньше было иначе? — довольно прохрипел Король-в-Лохмотьях. В его взгляде Тонар не увидел ни обречённости, ни страха, ни пустоты, как во взорах здешних тюремщиков. Он видел одно — желание жить, огонь, силу, стремление бороться, бороться до конца, до смерти или до победы. По нутру Тонара пробежала дрожь, которую он, впрочем, быстро унял.
— Раньше ты был под крылом и все знали, кто их король, — сквозь зубы проговорил Тонар.
— А, ты просрался, Тонар, я прав? — Маданах позволил себе ухмыльнуться и тут же получил под дых от ярла Маркарта. Он дёрнулся, отрывисто и мелко задышал, постепенно приходя в себя. Из носа его потекла тоненькая струйка крови.
— Рассыпаешься в пыль и дерзишь? Договоришься у меня, Маданах. Держи его крепче, Ингвар. Колсельмо, ко мне.
Придворный чародей приблизился к Тонару, осторожно ступая всё ближе и ближе к бешеному псу, которого удерживали лишь вздувшиеся, напрягшиеся всеми жилами руки Ингвара Певца. Он осторожно достал из поясной сумки флакон, заполненный бесцветной жидкостью. Тонар резко ухватил Маданаха за челюсть, сжал покрепче. Изгой, догадавшись, что последует следом, резко извернулся, дёрнулся. Но Ингвар сильнее вывернул его руки, и Король-в-Лохмотьях обмяк. Не чета он был в его нынешнем состоянии сытому и крепкому наёмнику.
— Вливай, быстрее, — Тонар удерживал другой рукой глотку Маданаха, всё сильнее сдавливая её. Король Изгоев забился, завертелся всё сильнее, невзирая на вывернутые руки и боль. Тонар неожиданно ослабил нажим, и, в тот самый момент, когда Маданах против своей воли широко открыл рот, вдыхая пусть и затхлый, но и живительный воздух каверн, Колсельмо влил содержимое фиала ему в глотку. Тонар опять резко сжал и челюсть, и горло, не позволяя Маданаху выплюнуть зелье. Король-в-Лохмотьях извивался как лещ, пытаясь выплюнуть яд вместе со слюнями и рвотой, коей отозвалось его тело на мерзкое зелье. Но он не смог и, судорожно передёрнувшись, сглотнул. Выждав пару мгновений, Тонар освободил изгоя от хватки своих цепких пальцев.
— Так ты теперь принуждаешь всех?.. — просипел изгой, затуманенным взором вглядываясь в лицо Тонара, на котором расплывалась довольная ухмылка.
— Да. Теперь у тебя невеликий выбор — либо твоя собственная шкура, либо шкурки твоего народца, — главноуправитель Предела порой производил слишком пафосное впечатление, но тому, кого достигали угрозы Серебряной Крови, было не до небольших погрешностей в характере Тонара.
— Чего же ты хочешь? Ты добился того, чего хотел: мы разобщены, грызёмся друг с другом…
— Не настолько сильно, насколько мне бы хотелось. Да будет тебе известно, что в мясорубке у Чёрного моста некий вождь Ласок вышел победителем и принял твой титул. Он сплотил остатки уцелевших в схватке племён и ныне теснит своих противников. Мы отрезаны от наших деревень и всего Скайрима его племенами. Если его не остановить, Предел окажется под его пятой; Маркарт падёт вскорости после этого. У него будет слишком большой перевес, — в своих рассуждениях Тонар принялся расхаживать по каморке.
Он говорил, не переставая бросать взгляды по сторонам, на своих спутников: вглядываться в их лица, выявлять волнение — кто-то из них предатель, в этом сребрекровник не сомневался. Кто-то сдаёт всю подноготную из ближайшего окружения Изгоям — они умудрялись перехватывать караваны с припасами и серебром из предместий, перевозимые под покровом ночи как раз во избежание таких случаев. Окромя этого на улицах вновь начали находить тела — в основном, людей Тонара. Поэтому-то паранойя и захватила душу и сердце главноуправителя.
Мало того — там поселился и страх. Тонар прекрасно прикидывал, во что им обойдётся эта зима: все планы о поставках зерна из Солитьюда и Вайтрана провалились. Сами они вытянут на прошлогодних и летних заготовках, а вот о большей части жителей можно было только сожалеть: уже сейчас цены на зерно и провиант на рынках (в том числе и подпольных) взлетели ввысь. Слишком велик риск везти добро до Предела, хотя это и сулит немалый куш. Так что до первых снегов Предел поддерживался контрабандистами-энтузиастами. Но это не могло продолжаться долго.
— А сам-то? Самому дать бой Ласке? Слаб стал Тонар, зассал? — Маданах мог позволить себе столь малую колкость — не будь он нужен Серебряной Крови, его бы ещё тогда, во время беспорядков прирезали как свинью. Да и теперь, учитывая его нужду в сребрекровниках, его не могут просто так лишить головы. Впрочем, и Тонар это знал. Следующий удар он нанёс по челюсти — не сильно, чтоб не сломать, но ощутимо. Вождь Изгоев облизал разбитую губу и с интересом посмотрел на Тонара.
— Не всё тебе дозволено знать, Маданах. Помни о двух вещах — ты должен убить Ласку и выжить.
— Где его племена? Где мои?
— Вяжи, — прежде поручил Тонар. Ингвар позволил Королю-в-Лохмотьях осторожно и очень медленно выудить руки из-за спины перед собой (в вождя изгоев всё ещё красноречиво были нацелены самострелы), затем, сжимая высохшие запястья Короля-в-Лохмотьях одной лапищей, второй начал обматывать руки Маданаха жгутом. Вскорости он затянул крепкий узел и только тогда Тонар позволил пустить изгоя из хватки.
— Смотри, — помощник Тонара смахнул всё с грубого стола в каземате и расстелил на нём карту Предела; главноуправитель подпустил Маданаха поближе к столу и указал на карте место, — от Старушечьей скалы через Картспайр до Красного Орла лежат земли племён, идущих за Лаской.
— Какие племена? Сколько их?
— Он принял в ряды Ласок выживших из Желторуких, Красных волков, тем самым увеличив их число до четырёх сотен. Под него легли племена Млечных, Золовиков, Крабников, Рогожих, может, Чёрных. Насчёт последних не уверен.
— Численность? — возникшая ситуация Маданаху очень и очень не нравилась. Он аккуратно взял кусочек угля, запасливо положенный прихлебателем сребрекровника на стол, описал дугу, ограничивающую земли Ласки на карте. Если всё, что говорит Тонар, правда, то дела очень и очень скверны.
— Кое-какие племена мелкие, другие побольше. В мелких около семь десятков голов, а в больших… В общем, пятьсот пятьдесят. Суммарно их всех уже под тысячу. Всё хуже, чем могло бы.
— А непокорные? Что с Друадахом, с Потерянной долиной, со Змеиным Утёсом?
— Можешь продохнуть. Твой Друадах ещё стоит. И не только он. Остатки племени Медведей после бойни успели засесть на Старушечьей скале. Их не больше полусотни. Предупреждая твой следующий вопрос — они в осаде. Кроме них есть ещё, как ты помнишь, Ассиды, на Змеином Утёсе; Кожевники в Потерянной долине — они выбили и перебили Теневых. И Кожевники, и Ассиды выставили своих Королей после выступления Ласки. В племенах по три сотни. Есть ещё огрызки на Сломанной Башне, у Чистого ручья, при Рангвальде… если их оттуда не выбили мои карательные отряды или Ласки.
— Что насчёт времени? Через сколько подействует яд?
— Колсельмо? — Тонар взглянул на своего придворного мага.
— Три-четыре недели. Позже лучше не затягивать, иначе яд проявит своё действие. За это время он проникнет в ткани и органы и вывести его…
— Молчать. Больше ни слова, — ярл Маркарта не терпел болтунов. Ещё не хватало, чтобы Колсельмо разболтал всё про яд. Нет уж, нельзя оставлять Маданаху шанс кинуть его. Нельзя.
— Всё ясно, Король-в-Лохмотьях? — насмешливо произнёс глава Серебряной Крови.
— Я пойду на север. Мне понадобятся люди. Мои люди, а не наёмники.
— И кого же ты хочешь? У меня полно отребья.
— Мне нужны только
мои люди. Урацен и Боркул Зверь живы?
— Были у меня орк и бретонец с такими именами. Я найду их. Теперь на выход.
***
Он пришёл сам; на вид — босяк босяком, стёртый, измятый. С красным носом и налитыми кровью, глубоко посаженными глазками. С щетиной и перегаром. Весь сбитый, со стоптанными сапогами, в ржавой и потрёпанной кольчуге; исхудалый, бледный; через прорехи в поддоспешнике и рубахе были видны голые рёбра.
Тонар был удивлён не меньше своей стражи, когда к нему привели этого человека. Сначала наглеца, желающего видеть ярла, сразу вышвырнули пинком под грязный зад. Затем его спустили с лестницы, причём Ингвар Певец едва не свернул ему шею, а затем чуть было не разбил темя, швырнув на тёсаные ступени. Однако когда он в третий раз поднялся и упомянул наполовину беззубым ртом Тонгвора Серебряную Кровь, его приволокли к Скорбному трону.
Тонар, ставши главой Маркарта, не брал себе в привычку принимать просителей, потому Подкаменная крепость ныне была закрыта для визитёров. От главного входа до тронного зала и прочих ходов протянулась длинная цепь баррикад и завалов, на скорую руку сложенная наёмниками. Чтобы добраться до светлых очей ярла, требовалось пройти по лабиринту узких лазов между тяжеленными плитами. Колсельмо, уже не раз пожалевший о своем желании осесть в Маркарте, по приказу ярла сделал несколько ловушек в баррикадах — острые лезвия, которые рассекли бы всякого непрошеного гостя. Домочадцы, управители, повара и рабочие уже не раз помянули добрым словом — конечно же про себя — Тонара и наёмников, сделавших не только провоз хоть какой-то снеди в закрома непосильным занятием, но и насовсем закрывших человеческий проход в замок.
Возвращаясь к неизвестному просителю стоит упомянуть его недолгий, но прелюбопытнейший разговор с маркартским главноуправителем. Тонар что-то шепнул своему новому подручному, Ребуру. Тот не замедлил обратиться к «просителю».
— Что тебе надо от светлого ярла Маркарта, Тонара Серебряной Крови?
— Я пришёл… кхе-кхе… — босяк разошёлся рудничным кашлем, столь знакомым жителям каменного города. Судя по всему, по молодости он, видимо, пахал на каких-то жилах. — Я знаю, что было… вернее, что еть с Тонгуром, вашим братцем, ярл.
— Повежливей о покойном, плешь, — соизволил снизойти до простого наёмника Тонар.
— И к ярлу обращайся почтительнее, морда, — прилизался Ребур к словам своего покровителя.
— Сам ты морда, мурло! — разошёлся наёмник, но к нему тотчас подскочили телохранители Тонара и скрутили руки, согнув в невольном поклоне, едва ли не тыча хама рожей в ступени Скорбного трона. — Пр… кхе-кхе… пршу… прощенья, — едва выжал из себя босяк. Стража ослабила хватку, позволяя ему приподняться. Наёмник вдруг что-то подумал, его лицо озарила дикая маска удивления, и он не замедлил высказать свою мыслю:
— Как знате…?! Я же резал Хала и Сало, они никому… — но вовремя потупился и умолк.
— Пораскинем умом и подумаем, — разговорился Тонар, — моего брата нет ни в Солитьюде, куда он направлялся, ни в Маркарте, куда ему следовало вернуться. Он не остановился ни в одной деревеньке по пути, его там не видели. Где же он может быть, как не на том свете? — закончил ярл, выжав из себя скорбную мину.
— Да… да, — только и смог согласиться босяк.
— Но как он скончался, я не знаю. Ходят разные слухи. Налёт изгоев, обвал, оползень, солнечный удар, дружеский нож под лопатку… Ты случаем, не знаешь, а? — медленно приподнялся Тонар со Скорбного трона, пристально всматриваясь в морду наёмника, старательно отводящего взор.
— Дракон его… того, — медленно выжал босяк. Тонар приблизился к нему почти вплотную.
— И всё? Это всё? Ты уверен, что хочешь меня
разочаровать?
— Нет, нет… я был наёмником. С ним, с Тонгуром. А по пути, налтел дракон… дыхнул, значит, как Мала с Налом в лёд загнал. Потом пал. Тонгур, его, значит, тыкает в башку, а тот рёвет, зубами Тонгура хватает и глотает.
— Никогда бы не подумал, что мой брат окончит свои дни в брюхе дракона, — чуть не разошёлся смехом Тонар, но сдержался.
— Не… не в брюхе, господин. Он… удаился. Да, удаился им.
— Кем — им? Кто удавился? То, что Тонгвор мёртв, я уже понял.
— Дракон. В горле стал у него Тонгур и сё.
— Теперь, — повысил голос Тонар, обращаясь ко всем, — знайте все — мой брат погиб геройской смертью в схватке с драконом! Ценой своей жизни он спас своих братьев по оружию и сразил гадостную тварь, — где-то послышались вполне закономерные, после исповеди босяка, но очень тихие смешки. — Можешь идти, — отмахнулся Тонар от незваного гостя.
— А… как же… барыш? — удивился босяк. Вновь раздались смешки со стороны постовых, изрядно позабавившихся этой комедией.
— Устроит три слитка серебра? — неожиданно став серьёзным, спросил Тонар.
— Это… это сто пятисят златых, да? — жадно зажглись глазки наёмника.
— Конечно. За столь ценные сведения не жалко, особенно учитывая, что ты прирезал всех своих, чтобы присвоить те пятьсот монет, что я лично давал Тонгвору из казны на дорогу. Да? — так же серьёзно, с напускной учтивостью спросил Тонар.
— Я… я… — запнулся босяк, затрясся, не понимая, что его ждёт.
— Получишь свои три слитка. В кузню его; кликните орка, пусть плавит серебро, — с этими словами в глазах наёмника отразился страх, который он, как ему казалось, утопил в выпивке.
— Прошу… прошу… — выдавил он из себя, упираясь потащившим его стражникам.
— Погодите, — остановил Тонар стражу. Наёмник облегчённо вздохнул, потирая одну ногу о другую; штанины уже были изрядно замочены. — Как тебя зовут?
— Харон, — на одном дыхании выпалил мужичок.
— Харон, Харон, — перекатил несколько раз на языке, на разные лады, Тонар, — не запомню. Ведите.
По подгорным залам разнёсся крик; крик не человека, но зверя, самого себя загнавшего в капкан.
***
Он вновь спустился в недра. В одну из потаённых, укрытых комнат, сокрытых за запорами, ложными стенками, дверями. Телохранители довели его лишь до входа, оставив его наедине с самим собой в палате. Тонар запер дверь на все задвижки, повернул рукоять, намертво блокируя дверь — на случай, если кто-то попытается выбить её. Затем повернул вентиль — и четыре рожка вспыхнули голубым пламенем. Тени заплясали по стенам, задрожали, искажая вид и обманывая взгляд. Ярл Маркарта расставил свечи кругом около свежего тела. Глаза мертвеца тупо были уставлены в потолок; зрачки закрывала пелена. Рот был приоткрыт; в глубине глотки слегка мерцало застывшее серебро. Главноуправитель смял в ступке цветки паслёна, достал из мешка, брошенного в углу, покрытый паутиной фолиант, с погрызенной обложкой; раскрыл, разрывая слипшиеся страницы, книгу на нужной странице; положил оземь. Высек искру и зажёг лучинку. По очереди, от первой до последней, зажёг каждую свечу. Тёплое пламя разбавило холодный свет газа; почти исчезли дикие тени на стенах.
Тонар перекрыл газовый вентиль. Тотчас осталось лишь кольцо огня вокруг тела. Тень сребрекровника на стене дико заплясала, исказилась, отображая лишь огромный торс без головы. Он прошёл в круг, взял кинжал и смочил его соком паслёна. Вновь приподнял книгу и держа её и лезвие, стал наносить удары в область сердца мертвеца, как раз между рёбрами, приговаривая: «Поцелуй, милосердная матушка, поцелуй милосердная…»
