Болей лишь только мною

      Сон решил просто покинуть навсегда эту голову, отравленную мыслью о наркотике, включая вместо себя каждый раз, когда парень засыпал, одну и ту же картинку, где нет ничего, кроме сплошной темноты и прохладного ветерка в лицо. Если бы можно было снова увидеть яркие образы, сумасшедшие краски вперемешку с плывущим изображением, то не было бы так страшно. Тьма полностью поглощала и сковывала тело, заставляя чувствовать всё самое отвратительное кожей, а впитываясь, принуждала тянуться руками и чесать, потому что слишком зудит, одаривая болью при соприкосновении.       Иголка в вене и жидкость растекается медленной струйкой по всем органам, прогоняя прочь вцепившиеся мёртвой хваткой когти наркотических веществ, которые употреблялись каждый день. В них верили и, предаваясь лживым объятиям белого порошка, думали, что спасаются от ужасной жизни, от мира, где дорога — бесконечный пешеходный переход.       Белый — счастливый цвет, ступив на него, ты чувствуешь, как к тебе фортуна поворачивается передом, и задом к тем, кто стоит на чёрном. Чуть задержишься на месте, например, наклонившись, чтобы завязать шнурки, готовься к больному пинку под зад, потому что слишком долго занимаешь чужое счастье, и теперь придётся расплачиваться двумя подряд серыми полосами.       Машины здесь играют роль судей и, сбивая кого-то с пути, забирают его судьбу себе, освобождая участок дороги от ненужных людей. Хосок давно сошёл с протоптанной им же тропинки, ступая босыми ногами по битым лобовым стеклам, кусая до боли нижнюю губу, отчего она окрашивается в яркий красный цвет, выбиваясь из всего этого полумрака бесцветных красок.       Хочешь перестать чувствовать что-либо, ощущать на себе то, что не каждый бы смог пережить, то просто приглядись к этим разбитым автомобилям, может, найдёшь среди кучи металлолома поломанных судеб Свою. Она даст тебе знак, когда твоя пятка коснётся белого капота и фары зажгутся жёлтым светом, сопровождаемым приятным рыком пробудившегося металлического зверя.       Твоя. Молодец, ты нашёл её.       Однако, как будешь выбираться, если в воздухе витает запах таблеток, горьких на вкус и сладких на вид, а по венам давно течёт густая кровь, смешивается с идущей ей навстречу чистой и прозрачной водой, потом смывается и оставляет после себя осадок того, что когда-то здесь было?       Проснуться? Зачем, если снова глаза больно будут реагировать на гадкие и приевшиеся стены, что заставляют выворачивать наизнанку желудок и трястись, словно тут давно господствует зима, а ты в одной футболке и лёгких штанах. Приходится лежать укутанным по самое горло тяжёлым одеялом, которое должно согревать и не пропускать в тело холод, доводящий до дрожи в пальцах.       Кровать скрипнула под тяжестью ещё одного человека, который решил без разрешения залезть и лечь рядом с парнем, ничего и никого не стесняясь. Он так делал каждый день, пока Хосоку ставили капельницы и вкалывали успокоительные, которые не помогали даже чуть-чуть, лишь тихонечко прикрывали рукой малую часть ломки.       — Солнце, просыпайся, луне скучно, — нежно поглаживая щеку парня, Чимин улыбался и, заглядывая в нехотя приоткрытые щёлочки глаз, тёрся своей пепельной макушкой об нос. — Поцелуй меня, мне холодно.       Неделя прошла, а этот странный Чимин продолжает периодически залезать на кровать и требовать, чтобы его поцеловали, и если сталкивается с отказом, то сразу же меняется в лице: быстро спрыгивая на пол, бежит в угол комнаты и тихо поскуливает.       Хосоку было ничуть не лучше. Постоянные капельницы, таблетки, на которые он набрасывался, ошибочно принимая за те спасительные, а когда время неумолимо перешагивало сквозь него, вызывая дикую боль в костях, что хотелось кричать, то понимал, это не те лекарства. Снова зверь просыпался внутри него и, болезненно реагируя на отвратительную белизну, на раздражающие звуки, которые издавал тот псих, рвал на себе волосы, ломал руки, пытался крепко вцепиться в спинку стула и сжимать деревяшку до тех пор, пока костяшки не белели.       Сейчас снова тело не хочет слушаться, будто кто-то на протяжении трёх дней его избивал чугунной батареей, наблюдая, как сломанные рёбра разрывали мягкую плоть, открывая вид на быстро бьющееся сердце, где кровь давно загустела. В горле снова поганый комок желания, которой проглотить невозможно, лишь удовлетворить одной пилюлей, или же просто убиться головой об стенку, размазывая кровь по белой поверхности.       — Солнце, ну, пожалуйста, знаешь, как мне плохо? — приблизившись к тяжело дышавшему парню, Чимин еле коснулся губами его носа и, оставив лёгкий поцелуй, увидел, что ему не сопротивляются. — Я хочу услышать твой голос.       — Чимин, меня ломает, позови доктора. Умоляю, — подав слабый и хриплый зов о помощи, Хосок вцепился дрожащими пальцами в обеспокоенное лицо, чуть царапая щёки. — Быстрее, прошу, я сделаю всё, что ты захочешь, только сделай так, чтобы эта боль ушла.       — Солнце, я могу забрать её себе, — проговорив в неспокойную линию губ, парень прикрыл глаза и, подарив чувственный поцелуй, получил быстрый ответ в виде клыков, которые прикусывали нежную кожицу губ.       Языки ласкали друг друга и искали то, что послужило бы отправной точкой в мир, где нет ломающихся костей, вдребезги разбитых сердец и дичайшей боли, распространившейся по всему телу. Хосок руками гладил по спине Чимина, а опускаясь ниже, ловил сдавленный стон. Они привыкли к теплу при сплетении пальцев, как и к тому, что у каждого влечение разгоралось пропорционально повышению температуры тела.       Быстро? Возможно, но любовь двух психов молниеносная и безумная, самая сумасшедшая и безбашенная из всех, что существуют на Земле. Один взгляд даёт им понять, кем они являются друг другу. Сначала Хосок не хотел подпускать к себе даже на пушечный выстрел мысль, что этот парень, пусть и псих, но заставляет влюбляться в его милое лицо, детский характер и спонтанную смену эмоций. Он тот, кто понимает с полуслова, желая помочь, когда плохо, или же просто ночью может прийти и стоять на коленях рядом с кроватью, мягко гладя мирно вздымающуюся грудь.       Для Чимина этот парень стал с самого первого их знакомства чем-то большим, чем Солнцем, когда его привезли, потерявшего сознание и с обмотанными в бинты руками, пропитанными кровью. Его манил этот цвет, призывая подойти поближе к Хосоку, и, вглядываясь в спокойные черты лица, сердце готово было выпрыгнуть из груди, избивая рёбра так, что каждый вдох приходилось делать стоя рядом с ним, вдыхая сладкий запах, исходивший от мягких чёрных волос.       Длинные пальцы зарылись в пепельной шевелюре, чуть оттягивая назад, когда поцелуй становился слишком долгим и обжигающе горячим, отчего губы пылали, покрываясь приятно покалывающими иголками удовольствия. Слишком желанно, так, что плевать на заканчивающийся воздух в лёгких; слишком страстно, так, что стон вырывался сам сквозь комок боли, заставляя принимать в гости чужой язык.       Парень сладко мычал, когда ладонь Хосока измеряла его округлые формы ягодиц и, вздрагивая из-за волны мурашек, сжимала крепко, впиваясь пальцами в кожу. Напряжение в штанах росло со скоростью света, а чтобы избавиться от него, приходилось тереться пахом об живот, покачивая бёдрами взад и вперёд.       Волна сладкой полифонии звуков, которые прогнали страшную пустоту из комнаты, полностью завладела каждым миллиметром белых стен. Во рту появился привкус приятной и тягучей карамели в виде аккуратного вторжения языка. Его кончик вырисовывал полукруг на нёбе, заставляя невольно стонать, а руки рефлекторно тянулись сорвать преграду ткани и холодными пальцами прошагать по гладкой коже, наслаждаясь маленькими пупырышками пробежавших от удовольствия мурашек.       Ломке закрывали глаза пошлые причмокивания и учащённые сердцебиения двух людей. Нагло спихивали её отвратительное тело с бедного парня, который всячески извивался под Чимином, ощущая ломающую кости боль, и слишком сильно кусал его, когда терпение выходило из-под контроля.       Приторные стоны ласкали слух, призывая возбуждение бегать по всем эрогенным зонам. Поменявшись местами, обнимая и не прекращая дарить глубокий поцелуй, Хосок оказался сверху и, оторвавшись от опухших губ, которые и так от природы были полными и на вкус медовыми, стал рвать на части футболку парня, открывая взору тяжело вздымавшуюся грудь с твёрдыми сосками.       Заставляя крепко сжимать маленькими пальчиками мокрую от пота ткань и выгибаться навстречу горячему дыханию с еле касающимися дрожащими губами кожи, Хосок прокладывал дорожку с ума сводящих поцелуев до пупка, попутно вылизывая испарину с напряжённого пресса парня. Стоны не прекращались, лишь усиливались, доходя до вскрика удовольствия и мычания, когда трясущиеся длинные пальцы поддели резинку трусов и вместе со штанами стянули их вниз.       Когда швырнули в сторону ненужные куски тряпок, Чимин почувствовал свободу, а также то, как ветер из приоткрытого маленького окошка своим тёплым веянием проходился по разгоряченной и пульсирующей плоти, принуждая приподнять бёдра. Облизывая резко пересохшие губы, томно прикусывая кожицу, парень улыбался и нервно похихикивал, разглаживая ладонями складки простыни. Раздвинув ноги как можно шире, он уже не мог терпеть и ждать, когда успокоят желание, чтобы в него вошли грубо.       Хосок обвёл указательным пальцем сочащуюся дикой жаждой головку члена парня и, дразня, медленно опускался вниз по стволу, наблюдая, как парень дрожал, сдерживая стон. Он ввёл в сжимавшееся колечко мышц палец и, наклонившись к искусанным губам, вцепился в них мёртвой хваткой, ощущая, что внутри Чимина слишком горячо и влажно.       Разрастающееся с каждой секундой напряжение больно упиралось в ткань штанов. Хосок старался как можно аккуратнее растягивать парня, вводя уже третий палец, отчего улавливал сладкое втягивание воздуха носом и чувствовал, как терпение подходило к концу.       Оба, готовые принять друг друга, сблизиться, отчего эта интимная атмосфера превращалась в особенный ритуал для двоих сумасшедших, они тянули время до настоящего скрепления вечного договора любви. Никто никого не торопил, лишь сладко мычал, подтрунивая возбуждение, мысли, которые в беспорядке бегали в голове, отчаянно крича: «Вперёд, сделай это!».       Желание перерастало в бесконечную похоть и привязанность к такой страстной отдаче всего себя, когда пальцы наконец-то сменили тем, чем один из них так долго бредил, и теперь это наслаждение наполненности вперемешку с вибрацией при каждом толчке завладели всем телом. Парень извивался под обшаривающими торс руками и скользящими наверх к соскам ладонями. С быстрым вторжением в сопротивляющиеся мышцы, дарившие двойное удовольствие тому, чей член мягко сдавливали внутри себя, показывая, насколько хотел его, Чимин лишь томно прикусывал нижнюю губу, улыбаясь уголками рта.       Хосок сбивчиво дышал, однако не собирался сбавлять темп. Озверело вбиваясь в парня, прокусившего до крови губу, он слушал сладкий голос, когда Чимин разрешил себе закричать. Этот крик означал, что в тот момент они оба были крепко связаны одной красной нитью, которая тянулась тоненькой струйкой по подбородку парня, заставив Хосока слизать её и, смешав со слюной, запечатать внутри себя безграничное доверие вместе с преданностью.       Взмыленные и потные, они не прекращали друг друга испытывать и подталкивать на подвиги. Глаза наркомана обрели тот прежний блеск жизни и желания кого-то. Сжимать мокрыми ладонями мягкие ягодицы парня, чувствовать, как чужое дыхание обжигает шею, а кончик языка хозяйничает в ухе, облизывая хрящ и пробуя острыми клыками мочку. Тело податливое, само тянется и жмётся к разгоряченному до предела Хосоку, разрешая ощутить себя не только внутри, но и снаружи, почувствовать, как возбуждённый член трётся об его торс, пачкая живот смазкой.       Боль из-за ломки ушла на второй план по сравнению с этими чувствами, которые разыгрались между двумя хотевшими друг друга людьми. Кровать скрипела, но не могла заглушить вырывающиеся стоны из горла Чимина. Заполняя собой комнату, подобно хрусталю они разбивались об стену белой пустоты, отдаваясь в уши неприятным дребезгом.       Больше не было того правителя, он не появлялся и даже не навещал Хосока, поэтому тот мог нормально дышать одним воздухом вместе с этим парнем, ставшим для него новым лекарством из-за ломки. Он быстро принимал и привыкал к его поглаживаниям по разным частям тела, а когда Хосок не уделял внимания, то Чимину не хватало того ощущения тепла, и появилась некая зависимость от этих касаний.       Не хотелось понимать, даже осознавать малую часть того, что обладатель пепельной макушки стал для него не психом, а человеком, которого желаешь каждый день, мысленно трахая на кровати.       Сейчас время решило просто остановить свой ход, давая возможность солнцу задержаться лучиками на лице парня, освещая мокрый нос, запёкшуюся кровь под губой и улыбку ангела — счастливую, слишком невинную и несравнимую ни с чем и ни с кем, кроме небесного создания. Его тело — сплошное наслаждение, когда-то чистое, а теперь покрытое засосами в виде меток того, что он единственный для Хосока. Заглядывая в глаза, где бегали чертята, совершенно противоречивые тому образу, который представил себе парень, он видел голод. Явная похоть и умоляющий взгляд заставляли сходить с ума ещё больше, ещё дальше углубляться в омут затягивающих своими цепкими ручками желаний.       Чимин полностью отдал всего себя и не смел отводить глаза в сторону, разрешая себе довериться парню. Каждый толчок отдавался приятными мурашками, которые вгрызались в кожу и принуждали стонать. Горячо, сладко, желанно и так чертовски захватывающе, что руки сами тянутся к взлохмаченной шевелюре Хосока зарыться пальчиками и пересчитать каждый волосок. Хочется чувствовать, как пик удовольствия с каждым движением парня подходит вплотную и обнимает своими колючими руками тело, сковывая цепями томного шёпота в ушко, заставляя вздрагивать.       В другой комнате, где через мониторы бесстыдно наблюдали за происходящим, удобно расположился в кресле доктор, ехидно улыбавшийся и постоянно кивавший головой, будто всё шло так, как задумывалось.       — Может, стоит вмешаться? — голос молодого охранника сработал как выключатель приятных эмоций, и доктор быстро сменил улыбку на линию пухлых губ.       — Не нужно. Для нас что самое главное? — повернувшись в сторону паренька в чёрной форме, Джин стал пристально всматриваться в бегавшие туда-сюда испуганные глаза. — Новичок?       — Месяц уже здесь.       Лёгкая усмешка, и рука доктора изящно подпирает голову, пока он продолжает уничтожать своим взглядом остатки храбрости и уверенности охранника.       — Запомни: Чимину нельзя мешать в получении удовольствия, иначе он этого не простит. Никому. Послушай, мальчик мой, наша цель — это вылечить души этих двоих. И не важно, какими способами, последующими последствиями и затратами, понимаешь?       — Но… он же… — что-то мямля, стоя в проходе, парень нервно сжимал кулаки, пытаясь не поддаваться сканирующим его тело глазам.       — Это другой случай, поверь. Тут, если он называет его Солнцем, кроются совершенно другие желания. Личности начинают конфликтовать между собой, однако посмотри, как он полностью растворяется в этих руках наркомана, считая его своим, — развернувшись обратно к монитору, Джин с нескрываемым интересом плавно обвел указательным пальцем два тела, двигающихся в своём собственном ритме, предававшихся желаниям. — Ноги крепко обхватывают спину парня, с силой надавливая пятками на поясницу, заставляя входить глубже. Видишь? Он даёт ему понять, что подпускает к себе настолько близко, что терпит боль, которая связана с прошлым через одну вещь, гордо носящую имя «Секс». И, как наш сладкий Чиминни борется со своим третьим «Я», ты только посмотри на его лицо, где эмоции льются через край, скрывая за маской улыбки и нервного хихиканья мысли двух разных людей. Какой мальчик, я впервые за этим наблюдаю, он пытается подавить в себе то отвратительное «Я», которое хочет…       В глазах доктора отражался синий экран, где шевелились розовые точки. Казалось, будто он одержим этим дешёвым подобием порнухи, но это была честная и настоящая любовь, которую ещё поискать нужно. Оборвав собственную мысль, мужчина удручённо облокотился на спинку кресла, отчего та скрипнула, и, пружиня, чуть покачивала тело. На его лице ни единый мускул не дрогнул, показывая лишь профессиональную сторону психиатра. Подперев голову, устроив свою руку на подлокотнике, Джин спокойно смотрел в монитор, заставляя охранника ещё больше волноваться и внутренне суетиться, ведь, чёрт возьми, почему он никак не реагировал?       — Не стоит. Если так должно случиться, значит, я ошибся. Когда он закончит, позовёшь санитаров, пусть сделают укол транквилизатора, — невозмутимо встав и чуть задев плечом парня, Джин прошёл мимо, оставляя после себя шлейф вкусно пахнущего одеколона.       «Доктор, да вы сами псих…», — нервно почесав затылок, охранник стал кусать нижнюю губу. Когда он опёрся руками о стол и, наблюдая за быстро сменяющимися картинками, на выдохе опустил голову, снимая с себя чёрную кепку.       — Чёрт, — парень стукнул кулаком от бессилия, потому что приказа помогать не было.       Звёзды всегда считались спутниками Луны, или же маленькими сопроводителями, которые освещали путь. Если ты их видишь, знай, они рядом и готовы сделать всё, что было бы в их силах, заключённых в пяти концах, так ярко светящихся, будто надежда никогда не покидала этот странный дом.       Хочешь почувствовать, как белые ручки поглаживают твоё тело? Свет невозможно ощутить, лишь только увидеть его тоскливое сияние, которое тянется к тебе, открыто показывая, как хочет обнять. Разреши, отдайся ему, выставь своё лицо под живительную полосу падающих ломаных линий с небес. Дай им прикоснуться к мягкой и живой плоти, только не отталкивай.       Эти звёзды обманчивы, они не настоящие, одна сплошная фальшь, а ты поверь, возьми и поверь всем сердцем, что это явь. Пусть они больно режут глаза, колют своими нереальными острыми концами, делая укол лживой надежды, но все равно прими их.       Воздуха не хватает? Смелости? А как ты впустил любовь, открывая дверь почти прозрачными руками, руководствуясь жуткой дамой, которая ломала твои кости, заставляла кричать по ночам каждый день, наблюдать за теми самыми звёздами широко раскрытыми из-за боли глазами, где зрачки то увеличивались, то сокращались? Словно кто-то решил завязать на затылке шёлковую ткань, не дававшую разглядеть свет, погружавшую и принуждающую привыкать к холодной темноте и страшному, истошному крику пустоты и тишины. Жуткий коктейль, не правда ли?       Хрип и бешеный стук сердца отдаются в ушах молоточком желания жить. Кто же тебе запрещает это делать? Живи. Однако знакомые маленькие пальчики крепко стискивают горло, не позволяя сделать вдоха. Жадно глотая остатки того, что воздухом назвать было трудно, душат и целуют, горячо, мокро, ища языком кнопочку, которая бы сломала этот стон с диким мычанием, не разрешая привкусу боли и железа влиться в напряжённую вену на шее.       В глазах читается мольба о прощении, и яркими неоновыми буквами: С — смотри, П — прямо А — ад. С — ступай, И — исчезая.       Отрывки слов складывались буквально перед носом. Ему становилось только хуже, когда он осознал, что монстр прямо перед ним. Оболочка человека, которому отдался, в которого влюбился, не помня себя — всего-навсего фальшивка, искусно владеющая разумом парня. Внутри него был запечатан навсегда мальчик, отчаянно разбивающий руки в кровь, когда пытается достучаться до Хосока, чтобы предупредить его, что это всё делает не Чимин, а тот, кто хочет убивать всех из-за одному ему известной причины.       Стеклянные глаза, а за ними то самое лицо мальчика; постепенно взгляд затуманивается, и кажется, будто Чимин просыпается ото сна, прогоняет его прочь, пиная в сторону навязанную личность. Цепкие маленькие пальчики прекращают царапать покрасневшую кожу шеи парня, расслабляя хватку, руки медленно опускаются, а по щекам струятся обжигающие слёзы.       Больно. Солнце чуть не погасло, а всё из-за безграничной любви луны, которая решила отыграться, давая почувствовать, каково это, когда тебя избегают, ненавидят и желают смерти. Топят в кромешной темноте неба, окунают вниз головой и заставляют голоса выйти на свет, прокручивая в голове твой же диалог, а ты остаёшься как бы в стороне, но продолжаешь их слышать.       Горячо. Вглядываясь в лицо, где глаза цвета коньяка опьяняют одним лишь взором, хочется тонуть только в них, не обращая внимания на то, как алкоголь жжёт сердце, прокручивая перед ним картинки, пахнущие теми же запахами процентов и градусов, которые с каждым разом выше и выше.       Огонь внутри разгорается с новой силой. Прислушиваешься к сладкому хрипу и кашлю, как синие губы громко шлёпают друг об друга, хватая ртом глоток воздуха от насквозь провонявших потом двух тел, лекарств и кучи непонятных ароматов любви.       Страшно. Хосок держится за горло, его член продолжают нервно сжимать внутри себя, не позволяя отпрянуть или же выйти безболезненно. Грудь царапают руками, очерчивая прожигающим взглядом ореолы сосков и наблюдая, как пот скатывается градом вниз. Останавливается каплями на замершем Хосоке, принуждая язык Чимина высунуться наружу и поддаться всем телом вперёд, чтобы пересохшим кончиком поймать живительную влагу. Солёная и такая родная, вкуснее любой воды, а смешиваясь со слюной, образует неповторимую смесь плодов того, что между ними происходило.       Заразительный смех разразился в комнате, где почти душа покинула тело парня, но в последнюю минуту ему дали право снова жить, дышать и с диким интересом глотать сладкую свободу. Чимин смеялся и размазывал по своему животу свою же сперму, наблюдая, как парень испуганно трясётся и пытается понять, что не умер.       Дама решила нарушить стену, которую выстроили они вместе для того, чтобы Хосок перестал чувствовать боль. Ломка пришла неожиданно, так же, как и исчезла, когда те решили заглушить друг другу боль, выражая настоящую и по-своему красивую любовь, ставя её на первое место. Эта дамочка истерична, и она не терпит, когда ее вот так игнорируют, тем более не дают делать свою любимую работу — заставлять других мучиться. Она и есть ломка, самая что ни на есть отвратительнейшая.       Кости скручивает в жгут, мышцы сводит, а тело больно отзывается на прикосновения и, вздрагивая, набрасывается ощущение холода. Теперь её очередь играть с жизнью Хосока, пробивая стену его же ребрами. Мучает, призывает стонать и корчиться от нескончаемых сокращений сердца, которое слишком громко бьёт в колокол, зовя о помощи. Знакомые иголки впиваются в плоть, и яд попадает внутрь, быстро распространяется по всем клеточкам кожи, а бедный парень вжимается в спасительное содрогающееся от хохота тело.       Его гладят по спине, не замечая, что руки причиняют парню вред и, шипя, он прикрывает глаза, прислушиваясь к заливистому голосу, спокойному стуку сердца, полностью погружаясь в лживый сон, думая, что такой вид лекарства поможет.       Боль усиливается, не желая отступать, ему ничего не остается, как поскуливать, стонать из-за обречённого состояния его души, где давно всё погибло, а тот росточек, который решил пробиться сквозь белую пыль благодаря Чимину, на следующий же день погибнет, так и не распустившись.       Приподняв дрожащую голову парня и подарив мягкий чмок в губы, Чимин хрипло проговорил:       — Солнце, мне хорошо. Очень. Я тебя люблю. Сильно. Пообещай, что останешься со мной навсегда. Умоляю.       — Чиминни… Меня ломает… Помоги, — полупросьба-полустон сиплым от боли голосом. Это заставило паренька прекратить смеяться и серьёзным голосом, совершенно не похожим на тот детский мелодичный тембр, брезгливо убирая с себя ледяное тело, ответить:       — Не прикасайся ко мне. Как у тебя только язык поворачивается просить о помощи? — быстро встав с кровати, парень подобрал с пола кусочки ткани бывшей футболки и побежал в угол комнаты, где сел, обхватив руками ноги, и с ненавистью посмотрел на Хосока.       — Чима, пожалуйста, помоги, — не соображая, парень ощущал, будто его тело держали четыре сильных руки ломки, причиняя боль, медленно давили на сгнившие мышцы, призывая закричать и извиваться.       Он не понимал, что сейчас Чимин борется со своими личностями, и что победу одержала вторая, которая не хочет себя представлять, лишь презирает всех и желает смерти, просто потому, что заслужили. Делая больно сердцу, она заставляла Чимина убивать, что он и делал раньше, когда каким-то образом оказывался под потными телами мужчин, чувствуя омерзительные писки удовольствия, которые выворачивали наизнанку желудок. Гадкие поцелуи, потрескавшиеся губы шарили по всему лицу, оставляя не приятные отметки, а следы от кислоты — парень это всё через силу терпел, ждал, когда спасительный голос, успокаивая его, скажет, что пора, нужно уничтожить свинью, покусившуюся на драгоценную честь.       Не важно, как ты это сделаешь, ведь тебя поощрят, описывая в красках мёртвое сердце, где кровь горячая, но ядовитая. А затем снова куда-то исчезнет этот мелодичный голос, взамен появится тот, кто хочет, горит одним желанием, чтобы его приласкали, обняли и дали сладкую палочку. Если он будет хорошо себя вести, вырисовывая шаловливым кончиком языка понятные лишь только ему узоры, заставляя приторной на вкус начинке выйти наружу, то получит неимоверное наслаждение в виде вторгающейся плоти в нервно сжимающееся колечко мышц.       Голоса — они управляют твоим разумом, не давая запоминать всё то, что ты вытворял. А Ты ли это делал? Кто Ты? Знаешь хоть, чьё это тело? Много вопросов задаёшь себе, нельзя, иначе придут они вместе, разрывая голову на части, больно царапая каждой буковкой внутренние стенки черепа, принуждая кричать. Тебе нельзя помнить, нельзя верить своему сердцу, забудь про этот отвратительный орган, который не смыслит в любви. Что такое любовь? Говори. Не молчи.       — Люблю. Сильно. Тряпка, кукла для потех, сладкая дырочка для членов, извергающих яд в тебя, а ты принимаешь сквозь слёзы. Ты не любишь, ты просто повторяешь то, что хочешь. Погоди, ты считаешь, что влюблен? Так придуши его, заставь корчиться от боли, надень на это омерзительное лицо маску застывших чувств. Прикончи.       — Люблю… — уткнувшись подбородком в колени, Чимин не чувствовал холода, как и того, как жгучие слёзы медленно прокладывали себе дорогу.       Заткнись! Не так надо любить. Это не та любовь. Тебя не должны использовать.       — Сильно…       Он не тот человек, кто будет дарить всего себя. Дурак. Зачем ты отдался ему? Стоит мне отвернуться, как ты снова под чьим-то телом, стонешь, как последняя шлюха, доставляешь удовольствие себе и ему. Ты стал таким же, как Он. Посмотри на себя, да ты вылитый Он!       — Нет. Нет. Нет! — дрожащими пальцами надавливая на веки и стискивая ладонями лицо, парень пытается перекричать тот голос, что был для него родным, которому решает впервые противиться. Он идёт по битому стеклу, играет с огнём, сам того не зная, копает себе же могилу, потому что это не то «Я», с которым можно вот так разговаривать.       — Чиминни… Тебе плохо? — трясясь, Хосок попытался аккуратно встать с кровати, но дамочка слишком больно вцепилась в его мышцы и, царапая руки, уронила на пол тело, доставляя ещё больше адских мучений.       — Не подходи. Уйди. Не смей меня трогать, — серьёзный голос совершенно не сочетался с тем заплаканным образом мальчика, который забился в угол и глазами бегал по телу парня, пытаясь прожечь насквозь.       — Чима, это я. Я.       — Люблю…       Заткнись, не любишь. Убей его, такие не должны жить. Прекращай сопротивляться, я — это Ты, забыл, Чиминни? Твой голос — мой голос, твоё тело — моё тело, смотри, ты даже повторяешь мою мимику: ты улыбаешься, чувствуешь? Ухмыляешься, правильно, молодец, давай, уничтожь эту гадость, которая своими руками тянется к тебе, пачкая чистую кожу отвратительными отпечатками пальцев. Убей!       — Люблю… — повторив слабым голосом, Чимин стал рвать на себе волосы, волосок за волоском, и пепельные ниточки падали на пол, образуя нечто, похожее на дымку. — Убей меня! — закричал он на Хосока, когда тот дополз до дрожащего парня, когда заключил его лицо в холодные ладони. — Убей меня!       — Чиминни, я не могу. Ты — моё лекарство. Я тебя люблю, — впившись в пухлые губы, где на чуть вздрагивающей линии собирались горькие слёзы, Хосок, борясь с ломкой, пытался сопротивляться отпихивающим его рукам, слабым подобиям укусов, несравнимым с той болью, которую причиняет дамочка, когда истерично бьёт по рёбрам, заставляя вздрагивать всем телом. Он терпел, когда маленькие пальчики царапали спину, стараясь не позволить тому, кто управлял, тянув за ниточки, приложить руки к шее парня и надавить на горло, чтобы тот захрипел.       «Приятно, совсем не омерзительно, сладко, даже приторно. Ещё, только не отпускай, держи в своих объятиях, я буду твоим, подожди чуть-чуть, и я привыкну. Нет, я уже бесповоротно влюблён, так, что не могу больше давать волю голосам. Спаси меня, а я тебя. Обещаю…», — маленький мальчик, заключённый за зеркалами глаз Чимина, смог вырваться наружу и заговорил внутри него не через сон, как это бывало, а наяву.       Границы стёрты. Память сломана. Стены разрушены. Теперь все вышли на свет, и, терзаемые вопросом «Зачем?», они идут к серому веществу, черпая каплю за каплей, и пьют его. Так надо, им всем это нужно, потому что они обрели свободу.       Кровь вскипает в венах, создавая шум неспокойного моря, которое льётся через край и призывает спасти тонущего человека. Он барахтается, пытается выплыть на поверхность, но шесть рук крепко держат его, не давая глотать солёный воздух, лишь пить горькую жидкость с привкусом железа, где кровь давно уже стала частой гостьей.       Чимин тонет, точнее душа мальчика, а вместо неё всплывают всякие нехорошие личности, которые он знает достаточно хорошо, но не помнит. Чувствует всем телом их присутствие, однако слышит только голоса, и те закрывают глаза памяти, принуждая верить только им. Он не может понять, что всё, что происходит с ним, и есть плоды грязных рук, а не его. Он исполнитель, они же управленцы, искусные в своём деле. Если за всё это время они не раскрыли себя ему, то стоит признать, что они профессионалы высшего класса по маскировке.       Лица-маски, голоса-колокола, руки боли — прекрасные и неповторимые помощники разных личностей. Разве это не здорово, когда есть те, кто может управлять тобой, а тебе даже думать не надо, твою память давно стёрли, и всё, что ты видишь сейчас, находясь под влиянием какого-то «Я», останется лишь только между вами. Следующая сторона, которая решит заменить предыдущее эго, откроет для тебя ту часть воспоминаний, которая была создана вместе с ним. Получается, что твои хранилища заполнены разной информацией, запечатанной от чужих глаз правды за семью замками лжи и дверьми, где ручки обмазаны склизкой гадостью, от прикосновения которой ты заснешь навсегда.       Сон. Он же лечит, да? Когда наступает ночь, луна выходит из общей кровати с солнцем и, дожидаясь от неё слабого, но такого горячего чмока в бок, загорается ещё больше, освещая всё на своём пути, даря улыбки не спящим. Звёзды также играют важную роль, они укрывают своим сиянием сломанные души, разбитые сердца, впитывают в себя плач людей, которые не спят просто потому, что их мысли заняты лишь одними грустными моментами, ведь таков человек. А затем делают укол своим концом прямо в руку, медленно вводя под кожу надежду, образуя шарик. Вскоре он рассосётся, но когда это случится, известно только им, а место начинает зудеть, чесаться и жутко болеть — расплата за оказание услуги. Всё честно. Они забирают твои страдания, взамен дарят счастливую надежду на то, что это дерьмо, плетущееся за тобой, исчезнет, и ты встретишь свою цель в жизнь, обретя новую веру в небесные силы.       Так почему же прямо сейчас нельзя заснуть? Почему глаза не закрываются, а лишь широко распахиваются, и их колет холодными иглами ветер, высушивая солёную жидкость. Тело не слушается, трясётся, и невозможно пошевелиться. Ледяные руки обнимают, прижимают к себе ближе, несмотря на то, что самому плохо, но Хосок не хочет бросать парня одного сидеть в углу. Он не прекращает поцелуй, не разрешает отстраниться, даже когда Чимин уже не сопротивляется. Всё ещё боится, что тот снова толкнёт его.       — Люблю… — проговорив прямо в приоткрытые губы, обжигая горячим воздухом всё на своём пути, парень закрыл глаза, позволяя слезам скатиться вниз по щекам и, капая на дрожащие колени, больно прожечь душу. — Люблю.       — Не слушай никого. Хорошо? Я здесь. Я, — прижимая к себе как можно сильнее, Хосок гладил рукой по пепельной голове и пытался сделать так, чтобы его единственное лекарство, ставшее за каких-то семь дней для него самым сильным из тех, что здесь давали, не сошло окончательно с ума.       Он впервые увидел эту борьбу разных «Я» парня, такую сильную и кровопролитную, что невозможно сидеть в стороне и наблюдать за медленной смертью Чимина. Ему тоже плохо, но не так, как бедному мальчику, его мальчику, его последней надежде на жизнь.       Ворвавшиеся в комнату санитары быстро скрутили их, не давая осознать, что происходит, вкололи в пока ещё не сопротивляющиеся тела жидкость, которая должна будет отправить их разум в свободный полёт туда, где запретное встречает с распростёртыми объятиями, открывая страшные уголки памяти, срывая печати и надписи «Табу».       Хосок попытался закричать, когда обмякшего парня взяли на руки и понесли за пределы ставшей такой родной комнаты. Голова закружилась, горло сдавливали холодные руки того, что им насильно вкололи, и, предаваясь медленной парализации конечностей, он просто смотрел вслед качающимися пятками его мальчика, которые двоились, потом троились, и вскоре темнота полностью закрыла плотными шторами обзор.       Спектакль окончен, все артисты должны поклониться своему верному зрителю и, заходя за кулисы, снять с себя маски своих героев, сложить их в ящик до следующего раза. Тяжело это сделать, трудно оторвать то, что уже приняло форму твоего лица, почти что срослось с ним и пустило корни. Только на сцене мы способны творить всё возможное, ведь душу здесь не ставят в рамки, лишь дают образ. Играй так, чтобы по щекам шли искренние слёзы сожаления, чтобы улыбка не спадала до конца, чтобы сердце билось всё чаще и чаще.       Настоящее «Я» Чимина сидит внутри него, закрывшись ото всех… или же его там закрыл кто-то? Кто-то, кто не желает видеть эти чистые, без капли вранья эмоции ребёнка, разбивает все надежды вдребезги, давит на психику, прибегая к грязным методам. Тот, кто был для него всем: единственным человеком, способным осчастливить мальчика одним лишь тёплым взглядом. Но до тех пор, пока ему что-то не понравилось в поведении парня, и, решив сломать неверную черту внутри, он просто уничтожил его настоящее «Я».       Заставил пухлые губки дрожать, голос срываться, а глаза образовывать океаны солёных слёз, горьких и с привкусом железа, потому что кровь была повсюду. Красные пятна еле живой души, еле живого сердца больно отпечатались в сознании мальчика, призывая кричать от боли и создавать неосознанно те личности, которые походили бы самой малой частью на то, что когда-то было родным его существу.       Он всего лишь жертва, которой просто не повезло в жизни. Почему же нельзя влюбляться, если любовь решила постучаться в остатки того, что Чимин старательно склеивал, ошибочно соединяя неправильные кусочки разбитого стекла, отчего выходила разноцветная мозаика, но не чистое зеркало души.       Хосок же тот, кто должен был умереть благодаря заботливой руке наркотиков. Он не чья-то жертва, его никто из живых не толкал насильно к обрыву, где темнота и неизвестность ждут, готовя кровати с шипами. Кто сказал, что можно будет легко выйти из этого состояния кайфа? Здесь тоже нужно платить кровью, чем больше, тем лучше. За нее ты получаешь много билетов, чтобы как можно чаще заходить в гости к эйфории. Её вкусный чай отключает все чувства, и ты остаёшься здесь, пытаешься всеми силами добраться до дома этой дамочки, куда дорога с каждым разом всё длиннее и опаснее. Если не можешь найти вход, если снова кто-то отбирает у тебя таблетку, разрешая на следующий день зайти в твой разум ломке, которая с удовольствием будет больно бить по костям и скручивать в жгут мышцы, то выход всегда есть. Ты знаешь какой. Выбор остаётся только за тобой.       Разные ситуации принуждали этих двух абсолютно разных людей идти на такие отчаянные поступки. Но они смогли найти друг друга, цепляясь за тела и стараясь помочь в первую очередь себе, а потом, уже понимая, что являются спасительным канатом для второго, пытались сделать всё возможное, чтобы не было так больно.       Неделя испытаний, пошлых мыслей в сторону другого, диких и непреодолимых желаний  изнутри пожирала их, в особенности Чимина. Он страдал, когда его отвергали, всячески давали понять, что не время, или же и вовсе было настолько хреново, что никакие манящие бёдра не могли заглушить дамочку-Ломку.       Но сегодня все эти запреты были просто-напросто снесены с предохранителей, сбиты сломанным автомобилем судеб, который в последний раз решил помочь своему хозяину и сделать одолжение, прежде чем двигатель издал свой предсмертный рык, а дальше пусть идёт так, как будет.       Дело за ними. Способна ли любовь сумасшедших пробить своим упорством глухую и крепкую стену, выстроенную благодаря не до конца пережитым моментам в жизни этих двоих? Так ли она чудодейственна, что, не поддаваясь объяснению с точки зрения психологии, сможет излечить старые раны, которые кровоточат до сих пор, перерастая в прогрессирующую болезнь?       Сил-то хватит?.. — ухмылка, не сходящая с лица второй личности, отравляет всё живое и заставляет задуматься, а ведь действительно: хватит ли?..