Ликорис

Рюноске удивленно дернулся, когда чья-то наглая рука хлопнула его по плечу. Юноша оглянулся и увидел перед собой молодого человека с каштановыми волосами, цвет глаз Рюноске не смог различить. Молодой человек подмигнул и протянул мягким голосом: —А хочешь остаться здесь навсегда? Ты мог бы получить неплохое место для жизни, у меня как раз недостаточно рук для работы... Конечно, определенный риск был. Акутагава мог помнить то, что случилось почти восемнадцать лет назад, но это из ряда летающих людей. А удержать его здесь было бы неплохо. Каждый из рода Акутагава был жесток и умел направлять реки крови в нужное место. Крайне полезный человек, он нужен ему прямо сейчас. Рюноске стряхнул руку графа с плеча и взглянул на землю под ногами. В голове стало пусто. Вот так просто можно остаться тут? И все? Не нужно искать лазейки, пути проникновения, не нужно строить планы... —А кто вы такой, чтобы решать такие вещи?—выпрямившись и сощурив темно-серые глаза, спросил он. —Дазай Осаму, граф. А вы можете не представляться, я и так знаю, что вы за человек. Акутагава внутренне сжался. Этот человек с оценивающим взглядом, не выражающим никаких эмоций... Откуда он мог знать?.. —Вы—прелестный и обворожительный юноша, рыцарь ночных дорог и шипы королевской розы,—склонившись в шутливом полупоклоне, проговорил молодой граф. —Я не останусь. Дазай поднял голову и ошарашенно взглянул на Рюноске. —У меня есть работа, есть крыша над головой и почти что есть семья, поэтому я не останусь. Сжав на секунду губы, Дазай коротко кивнул головой и, повернувшись спиной, зашагал по направлению к замку. Жаль, что юный Акутагава не видит сейчас его довольную улыбку... Добравшись до лавки, Рюноске выдохнул. За ним никто не следил, никто не гнался. И только сейчас он понял. Граф. Значит, это его рук дело. Гнев, черный, тяжелый, плескался в глазах юноши. Ничего не желал он так сильно, как отомстить. Он желал боли, крови, которая могла бы смыть все те картины, нарисованные огнем... Метнулась тень, едва задев цветы. Мягко коснулась стен поместья. Осторожно стала скользить вверх по стене, на удивление ловко удерживаясь за малейшие выступы каменной кладки. А вот и открытое окно. Жара жарой, но можно было бы и закрыть его... А может, это ловушка. В любом случае, есть только один способ проверить. И даже если его схватят, бояться нечего. Акутагава пролез в окно. Определенно, ловушка. Слишком тихо и нет ни одного человека из охранников, хотя где-то на этом этаже находится спальня хозяина дома, если воспоминания не обманывают. Последнее, что он помнил—пол был холодным. Сначала этот холод пронзил ступни в изношенной обуви, затем сжал со всей силы лодыжки. А потом, едва коснувшись колен, прижался к щеке. Конечно. Этот человек опасен и достаточно умен. Скорее всего, он в курсе. Это лишь доказывает его причастность... Видимо, удар был слишком силен. Голова болела просто ужасно. В той вязкой тьме было легче. Рюноске поморщился и попробовал перевернуться на спину. Низкий каменный потолок, эту закоморку даже комнатой назвать нельзя было. По крайней мере, он жив. Вспомнив выражение глаз графа—Дадзая, кажется-Акутагава закрыл свои. Страшно? Немного. Может произойти что угодно. В любом случае... ...В любом случае, лучше опустить голову и пялиться на пол, пока его разглядывают. Дазай кивнул двум мужланам, и они выпустили из своих железных объятий Рюноске. Граф сидел на столе, закинув одну ногу на другую, в своем просторном и светлом кабинете. Надо сказать, что комната не сильно отличалась от той каморки, несмотря на чистоту. Общее настроение, витавшее в поместье, нельзя было вычистить или вытряхнуть с мусором. Вязкое, тяжелое, муторное, оно заползало в голову пленникам этих черных стен, пожирая их мысли и оставляя после себя горький привкус. —Я не буду долго уговаривать. Выбирай: городская тюрьма или место возле меня. Одену, накормлю. Будешь исполнять и мелкие, и не очень поручения. Будешь моей... моим слугой. Все лучше, чем сидеть в тюрьме вместе со своими хозяевами, а?—запрокинув голову, проговорил Дазай. Ветер, отвоевавший себе законное место в доме, нежно перебирал каштановые пряди волос графа, будто бы окончательно и бесповоротно признав в нем своего господина. Акутагава молчал. Внутри что-то натянулось и дрожало, вот-вот порвется. В конце концов, он был готов на все. Осаму приоткрыл глаза и усмехнулся. Узник умудрился одновременно склониться в почтительнейшем поклоне и уничтожить его, пронзив холодом серых, с оттенком грозы, глаз. Отлично. Дазай тыкнул в дверь: —Там тебя ждут. Проводят в твою комнату. Завтра с утра приступишь к обязанностям. Их узнаешь, кстати, тоже завтра. Проводив худого юношу взглядом, граф соизволил стянуть с лица ухмылку. Слез со стола, подошел к окну и, встав коленом на подоконник, уставился на небо. Сложно сказать, что он чувствовал именно сейчас. Он был горд собой. Одновременно с этим он будто бы чувствовал, что вот, достаточно лишь дуновения ветра, чтобы этот фарс закончился. Так зыбко... Он был всем. Этими деревьями, что так успокаивающе шелестят. Этими дорогами, которые знают все тайны сражений и любви. Этими морями, что приходят иногда в сны... И одновременно он был ничем. Ничтожество. Он знал, кожей чувствовал—ему нет здесь места. Будто бы жизнь ему дали по ошибке... Ему смеялись в спину. А он в ответ ненавидил и все, и себя заодно. Так иногда бывает, такие "неполноценные люди" иногда приходят в этот мир. Зачем? Некоторые философы говорят, что страдания делают человека чище. И они, конечно, правы. Иногда Осаму действительно чувствовал себя на вершине счастья. Мир был прекрасен, и он был частью этого чистого мира... В надежде, обращенной к сокрытому во тьме будущему, видел он и спасение, и погибель. И сейчас, на этом подоконнике, под этим небом и с новыми силами во всех смыслах, он улыбнулся.