Осколок зелёного стекла

— Оогуши-кун? Хиджиката дёрнулся сквозь мигом отступившую дрёму, впрочем, сильно сомневаясь, что зов ему не померещился.  — Оогуши-кун? Глаза привыкли к темноте и постепенно фокусировались. Он бросил быстрый взгляд на клетку и остолбенел.  — Да чёрт тебя побери, проснись уже! — раздражённое хриплое карканье отдало эхом, и по коридору разнеслось многократное отражённое «же».  — Йо… Йородзуя? — не веря своим глазам переспросил замкомандующего, торопливо поднимаясь с импровизированной лежанки. Гинтоки стоял на двух ногах вплотную к решётке, обхватив когтистыми пальцами железные прутья, и алые глаза его неярко посвёркивали в густом полумраке. Хвосты нетерпеливо подметали пол, поднимая в воздух пыль, мелкий сор и тонкие хрупкие косточки. С появлением одичавшего мастера на все руки в изоляторе не осталось ни одной крысы. Хиджиката медленно подходил, осторожно ступая шаг за шагом по влажному холодному камню. Он остановился примерно в паре шагов от клетки — не самое безопасное, но всё-таки расстояние, и в случае чего он успеет отскочить. Гинтоки часто дышал, и грудь его, обтянутая изрядно испачкавшимся некогда белоснежным кимоно вздымалась, как кузнечные мехи. Весь вид его был взбудораженным, словно лихорадочным, отчего ощущение безумия только усиливалось.  — Подойди ближе, — попросил Гинтоки.  — Мне и тут неплохо, — отрезал Хиджиката, твёрдо уверенный, в том, что, несмотря на человеческие повадки, узник всё равно оставался зверем.  — Я держу его, идиот. Это трудно, знаешь ли, имел бы совесть. Подойди. Я должен кое-что проверить, пока ещё соображаю, — быстро и требовательно зачастил он. Хиджиката готов был проклинать себя за принятое им решение, но всё-таки отважился и шагнул вперёд. Гинтоки нетерпеливо облизнул пересохшие губы. Замкому этот жест отчего-то не показался плотоядным. В нём было нечто иное, не менее угрожающее.  — Имей в виду, кретин, одно лишнее движение — и я без колебаний отрублю тебе руку, — тихо, но уверенно сказал замком, глядя Йородзуе прямо в сверкающие глаза и положив руку на рукоять катаны.  — Если я… нет, если оно сделает что-то не то, убей нас обоих и скажи, что я нарвался сам, — серьёзно ответил он.  — Избавь меня от излишнего драматизма. Поверь, именно так я в случае чего и сделаю, без твоих указаний, — с преувеличенным раздражением бросил Хиджиката. Гинтоки прикрыл глаза. Его напряжённое, словно натянутая тетива, тело колотила мелкая дрожь.  — Я хотел убить себя сам, если тварь вырвется, — гудящим, не своим голосом прохрипел он. — Но когда это произошло, уже не мог контролировать себя. Ещё ближе, Оогуши-кун, тебя оно не сразу атакует…  — С какого хрена такая уверенность? — прищурил стальной взгляд замком, больше не ступивший ни шагу. Ладонь его сжимала рукоять меча, в любой момент готовая вытащить его из ножен и обагрить кровью лезвие.  — Ты нравишься ему, — не открывая глаз, пояснил Гинтоки тем же низким, вибрирующим голосом. — Оно урчит, когда ты рядом и злится, когда не чувствует запах твоего курева.  — Так твой демон, выходит, пассивный курильщик? — не к месту съязвил замком, отчаянно размышляя, стоит ли верить словам полубезумного, одичавшего кудрявого придурка в момент просветления. Гинтоки не ответил на колкость, лишь крепче сжал на прутьях когтистые ладони. Хвосты будто обезумели, колотя по полу и взмывая вверх, и до замкома дошло, что сейчас где-то там, внутри его вечного оппонента, в тёмных глубинах его подсознания идёт жестокий, кровопролитный бой.  — Ои, ои, да ты боишься, — поддел его Йородзуя. Хиджиката ненавидел признавать свои страхи, предпочитая открытости холодную отстранённость, и даже сейчас, перед клеткой зверя, он не изменил своей выработанной годами манере:  — Тебя? И не мечтай, — хмыкнул он, делая ещё один маленький, осторожный шажок. — Это твои детишки перепугались до одури, когда ты свихнулся. Думаю, ты и сам прекрасно знаешь, по чьей вине здесь оказался? Он сдал тебя, как буйное животное, Йородзуя.  — Я сижу здесь исключительно по своей вине, Оогуши-кун, — ухмыльнулся Гинтоки. — А Пацсан… он всё правильно сделал.  — Если бы ты пришёл в себя утром, ты мог бы сказать ему это лично, — продолжал давить на больное Хиджиката.  — Какая жалость. Сейчас здесь нет никого, кроме псины сёгуната, — вяло огрызнулся Гинтоки. Со стороны могло показаться, что замком намеренно вёл себя как последний урод, однако эта мысль была ошибочной. Попытки задеть находящегося и так не в лучшем положении Гинтоки не казались никому из них чем-то жестоким или циничным. Наоборот, привычная манера разговора, по их общему негласному мнению, была как нельзя кстати и, возможно, могла удержать разум подольше, выиграть у колотящегося внутри зверя короткую фору, заставив сознание работать на своей стороне, придумывая язвительную отповедь. Замком провёл достаточно времени наедине с демоном, чтобы понять: то, что было близким и родным для Гинтоки, действовало на него противоположным образом, угнетая и заставляя впадать в замешательство. Зверь привык к страху и ненависти, а не к извечным ехидным перепалкам и попыткам выставить его ничтожеством. Тем временем Хиджиката, уже почти загнав страх в угол подсознания, приблизился почти вплотную к клетке, твёрдо уверенный в том, что любая попытка атаковать будет стоить одержимому придурку если не жизни, то конечности.  — Отлично, — торжествующе шепнул Гинтоки, открывая полыхающие огнём глаза. И тут произошло то, чего замком ожидал меньше всего на свете. Когтистые руки резко оторвались от решётки и буквально за долю секунды притянули Хиджикату как можно ближе, больно впечатывая в железные прутья. Рефлексы сделали своё дело: катана быстро выскользнула из ножен, но воспользоваться ею замкому, к счастью, не пришлось. Гинтоки не собирался проявлять агрессию. Он крепко вцепился в чёрный китель и уткнулся холодным носом Хиджикате в шею, принявшись по-животному его обнюхивать, довольно поскуливая. Нос с чёрным кончиком скользил по коже, вызывая приятную судорогу, а буйная шевелюра, пускай свалявшаяся, вся в колтунах и порядком грязная, но всё такая же белая и кудрявая, щекотала открытую кожу. Треугольные уши стояли торчком и изредка подёргивались из стороны в сторону. Выйдя из ступора, замком, впрочем, не шевелясь, (когти, вцепившиеся в китель, были остры, как бритва) несколько обескураженно спросил:  — Это что за херь, Йородзуя? Какого ты вытворяешь?  — Заткнись, будь так любезен, я и сам не в восторге, — прохрипел Гинтоки. — Ему нравится твой запах. Он буквально зависим. Я хочу понять, что в нём такого особенного…  — Отпусти сейчас же, извращенец! Мать твою, пора уходить в отставку! — замком попытался было выскользнуть из кителя, но не смог — когти держали железной хваткой, впиваясь в кожу при малейшем движении.  — Заткнись, — спокойно прошелестел Гинтоки, продолжая елозить носом по чужой шее. — Заткнись и не мешай мне. Руки его сжимались всё крепче, но когти он убрал, словно опасаясь поранить Хиджикату. Дрожь не унималась, колотя всё тело электрическим током, прерывистое дыхание щекотало открытую кожу и отдавалось лёгким шумом в ушах. Решив, что нужно сменить тактику, Хиджиката послушно не двигался. И тут по шее снизу вверх прошлось что-то горячее и влажное.  — Эй! — возмутился замком. Гинтоки не реагировал. Язык прошёлся снова, и сейчас Хиджиката с ужасом осознавал, что ощущения вовсе не так отвратительны. Но сама ситуация до чёртиков ему не нравилась. Слишком уж странной и опасной она была и слишком уж на странные догадки наводила.  — Йородзуя? — окликнул он. — Прекращай это, слышишь?! Прекращай, пока я тебя не прибил! Чего тебе от меня надо, изврат?!  — Мне? — хрипло хохотнул Гинтоки, и воздух прошёлся по влажной от языка шее, вызвав кучу мурашек. — Мне — ничего. А вот он… грррр… а вот он, если я не ошибаюсь… Дослушивать было выше его сил — замкомандующего и так всё прекрасно понял. Ловко извернувшись, Хиджиката выскользнул из чёрного форменного кителя, оставив его в руках Гинтоки, который явно проигрывал сражение с ликующим и довольным зверем за собственный разум. Он пытался загнать его обратно, но сопротивляться натиску больше не мог.  — Я не в ответе за него, Оогуши-кун, — голосом, похожим больше на звериное рычание, сказал Гинтоки. С каждым словом речь его становилась всё менее и менее членораздельной — тварь возвращалась на место. — Это не моё желание.  — Даже думать об этом не смей, урод! — рявкнул Хиджиката, да так, что со стены сорвалась спящая летучая мышь. Замкома мелко потряхивало от пережитого нервного потрясения, смешанного с лёгким возбуждением. — Я не стану потакать этой твари и тебе не позволю, слышишь?! Ответом ему было только грохочущее рычание. Зверь бросил китель на пол и улёгся на него, свернувшись калачиком. Хиджиката отполз подальше к стене и выругался так, что любой боцман бы позавидовал. Спать он больше не мог.

***

 — Эй, Тоши! — радостная Кагура влетела в изолятор, заставив замкома нервно вздрогнуть. — Ты уже знаешь?  — Я знаю только то, что это запретная территория, — поднял бровь Хиджиката. — Ты как снова здесь оказалась? Я, кажется, велел не пускать никого, кроме Кондо-сана.  — Меня Ямазаки впустил, — отмахнулась Кагура. — Пришлось, конечно, его уговаривать…  — Он жив? — сухо поинтересовался замком.  — Наверное, — потупилась она. Хиджиката вздохнул и потёр уставшие глаза. Больше всего на свете ему хотелось просто оказаться подальше от этого места. Другая страна, планета, галактика, да хоть Антивселенная — только бы не видеть больше унылый камень, спящего узника и Кагуру, которой приходится отвечать без единого непечатного выражения.  — Ты, помнится, жаждала чем-то поделиться? — напомнил Хиджиката.  — Ага, — Кагура просияла. — Сакамото решил все свои проблемы на таможне и скоро будет на Земле вместе с колдуном. И Гин-чан вернётся!  — И я выйду отсюда, — дополнил Хиджиката, вновь потирая глаза. Даже столь радостные известия не вызвали ни единой эмоции. За долгое время совместного заточения Хиджиката, и до этого не отличавшийся особым проявлением чувств, превратился в кусок железа. Апатичный, уставший и разбитый кусок холодного железа с редкими пятнами ржавчины на гладкой поверхности.  — Не похоже, чтобы ты радовался. Ты что, так привык к Гин-чану? — ехидно поинтересовалась малявка-ято.  — Ни капельки, — солгал замком.  — Правда? — она прищурилась. — А почему он дрых на твоём кителе? И что сейчас, по-твоему, он делает? Хиджиката резко обернулся. Гинтоки лежал на полу, тёрся о решётку головой — поближе к тому краю, где сидел замком, и довольно урчал.  — Твою мать, — просипел он. — Да какого ж хрена-то?