***
Возвращение Сакаты Гинтоки, ленивого мастера на все руки, сладкоежки, самурая, фаната «Сёнен Джампа», Широяши, ветерана войны Джой и ещё много кого, отмечали все. Разумеется, кроме тех, кто всё равно продолжал видеть в нём кару богов или оружие массового поражения, но таких чудаков осталось немного после того, как люди увидели нормального, без хвостов и прочего, мастера на все руки. В почти отстроенную заново Йородзую ввалилась огромная толпа с тортом, саке и задорным смехом. Гинтоки, перенесший болезненную трансформацию, проспавший три дня и почти оклемавшийся, был невероятно рад гостям и веселью, которое они принесли с собой. Колдун, похожий на огромную двуногую ящерицу, запечатал кицунэ в бутылке, которую Тацума бросил в море, но всё равно вырезанный кусок сознания ныл и просил заполнить его. Желательно чем-нибудь положительным и высокоградусным. Невероятно удивило Гинтоки то, что среди развесёлых гостей он увидел мрачного как туча Хиджикату. Он мало что помнил из своего бытия лисом, но помнил то, что зверю замком отчего-то очень нравился. Правда, симпатия эта была односторонней. Его тюремщик сам был как заключённый весь месяц, и кудрявый ставил на то, что он ещё очень долго будет избегать встреч с ним. Но он был здесь, пускай и с вечным хмурым лицом, и Гинтоки, пожав плечами, оставил его поглощать саке с майонезом и просто отдался празднику. Веселье шло полным ходом: мадам Сайго уговорила вусмерть пьяного Мадао на подработку в её салоне, и счастливый Хасегава Тайзо, с криком «У меня теперь есть работа!» приставал ко всем, кого только мог заметить. Шинпачи где-то нашёл личинку Пандемониума (как подозревал Гинтоки, с этим ему помогли Кецуно Сеймей и Гедомару, пьяно хихикающие и наблюдающие, как Шинпачи назначает дату их с личинкой свадьбы). Кагура и Сого наконец поутихли и перенесли разборки в «Мортал Вомбат». Впрочем, это не мешало победителю давать пинка проигравшему. Кондо безбожно коверкал Шекспира, и Отае, услышав вместо красивых строк какую-то нецензурщину, теперь с милой улыбкой метала дротики в мишень для дартса, которую приделала почему-то к ширинке командира Шинсенгуми. Муцу стоически терпела пьяные признания командира, изредка краснея от смущения и раздавая Сакамото затрещины. На Сарутоби, связавшую себя и выпавшую из ниши, внимание обратила Цукуё, но развязывать не стала. Цукуё уже успела выпить, и поэтому все в радиусе метра спасались от разъярённой гейши бегством. Сарутоби же стала прекрасной боксёрской грушей, чему была только рада. Хиджиката пил молча, сидя в отдельном углу. Он вообще понятия не имел, что здесь делает. Если бы не Кондо, в жизни бы не сунулся на пьянку к Йородзуе, который всё равно не выходил из головы и продолжал сниться. Просто от нервов, думал он. Просто слишком долго он мозолил глаза. И тем не менее, он здесь, пьёт и материт себя за слабость. — Оогуши-кун, на пару слов, — раздался знакомый голос. Гинтоки, уже вымытый, в нормальном кимоно вместо окровавленного и разорванного старого, и уж точно больше не рычащий, смотрелся непривычно и странно. Образ лиса въелся в память и упорно не хотел отпускать. Замком поднял бровь: — А здесь ты поговорить не можешь, идиот? — А здесь, если до тебя ещё не дошло, торнадо в миниатюре, — кивнул он на Цукуё, которая вместо дротиков метала кунай в мишень на ширинке Кондо к восторгу Тае. — Говорил же им, не наливать этой женщине ничего, крепче кефира, так нет… словом, пойдём, пока это самое торнадо нас не снесло. Хиджиката поднялся, преодолев лёгкое головокружение, и последовал за Йородзуей. Переговорной служила маленькая кладовая, где уныло валялся один-единственный веник, который, естественно, никто и никогда не использовал по назначению. — Ну? — замком достал из кармана кителя сигарету. — Колдун сказал, должно пройти время, чтобы я полностью восстановился. Что моё сознание сейчас как бы с одним вырезанным куском, понимаешь? — И? — Он сказал ещё кое-что. Словом, Оогуши-кун, нормальным я стану тогда, когда те желания, присущие кицунэ и не удалённые вместе с его сущностью, будут удовлетворены. — Какие ещё, мать твою, желания?! — слишком быстро гаркнул замком, в памяти у которого всплыл момент, когда Гинтоки смог подавить сущность. Он вспомнил его слова, сказанные хриплым полушёпотом, и по спине пробежал электрический ток. «Ты нравишься ему, Оогуши-кун. Ты и твой запах…» Гинтоки фыркнул: — Имей в виду, Оогуши-кун, я всё ещё терпеть не могу тебя, твой майонез и вонючее курево. Но вот он… он другого мнения. — Да что, бля, ты несёшь?! — руки замкома ходили ходуном от злости и какого-то странного предвкушения. Он совсем себя не узнавал, не понимал, отчего физиология сыграла с ним такую злую шутку, и от этого непонимания просто впадал в ярость. — Ты что, скотина, подмешал что-то в выпивку?! — Делать мне больше нечего! — возмутился Гинтоки. — Вот так ты обо мне думаешь? — Я своими глазами видел, как ты крыс в изоляторе жрал, поэтому можешь не сомневаться в моей оценке твоей поганой личности, — зашипел замком. — Говори, сволочь, какого хрена здесь происходит, или я из тебя это выбью! — А силёнок-то хватит? — флегматично спросил Гинтоки, невзначай положив руку на боккен. Размер кладовки не позволил бы размахнуться, но оба были опытными бойцами и смогли бы при желании устроить драку даже здесь, в узком полумраке кладовой. — Хочешь проверить? — прищурился он. — Хочу. Но не тебя. Хочу проверить, сколько секунд мне потребуется, чтобы отпинать пса сёгуната до кровавых соплей. Мало ли, вдруг потерял навык за десять лет, — осклабился уже не Гинтоки — Широяша с горящими глазами. Это было чересчур даже для него. Молча, как по щелчку, они бросились друг на друга с твёрдым намерением выйти из драки победителем. Обоими двигал какой-то странный азарт, который, как топливо, заставлял их двигаться и не сметь прекращать. Оба хотели выпустить скопившийся в душном каменном изоляторе пар, доказать друг другу, кто и почему больше вытерпел и имеет право на загадочное что-то. Гинтоки, ещё ослабленный после трансформации, всё-таки уступил на крохотный миллиметр, тут же оказавшись прижатым к свежеотштукатуренной стене. Руки его замком заблокировал над кудрявой макушкой. Время загустело варёным крахмалом и остановилось между скрестившимися, как клинки, глазами. Они молчали, высекая искры из глаз и смешивая распалённое дыхание. Чёртов Йородзуя ехидно выгнул белую бровь и облизнул пересохшие губы с капелькой крови — последствием от кулака замкома — самым кончиком языка. И на этом моменте у Хиджикаты просто сорвало тормоза. Окончательно и бесповоротно. — Твою мать, — ругнулся он, резко впиваясь в эти чёртовы пересохшие губы с привкусом алкоголя своими. Гинтоки зарычал, с охотой и готовностью отвечая. — Ненавижу тебя. Я-блять-ненавижу-тебя, Йородзуя, — шептал опьяневший ещё сильнее Хиджиката, кусая до синяков открытую бледную шею, пока чужие руки, уже освобождённые, зарылись в волосы на его затылке, прижимая ближе. — Ты — худшее из всего, что когда-либо было на свете, ублюдок. Ответом ему послужил короткий хриплый стон: — После тебя, козлина… Китель полетел на дощатый пол, сверкнув серебром пуговиц. Вслед за ним отправился чёрный пояс от кимоно, а шпингалет на фанерной двери поспешно закрылся, ограничив их собственный, только что появившийся мир от другого, что господствовал в зале.***
— Эй, а где Гин-чан? — спросила Кагура, когда последний пьяный взрослый в лице Цукуё хлопнулся на пол в тяжёлый алкогольный сон. — Не знаю, — ответил ей Шинпачи. — Они с Хиджикатой-саном выходили куда-то, да так и не вернулись. — Держу пари, данна напоил ублюдка-Хиджикату и испортил ему репутацию, — злорадно хмыкнул Окита. — Я должен это увидеть и сфотографировать, чтобы показать всем нашим. — Для начала нужно их найти, — резонно заметила Кагура. — Ты что, теперь с ним заодно?! — заорал Шинпачи. — Пожалуй, малявка, ты права, — кивнул Сого. — Твой пёс справится? — Эй! — Шинпачи замахал руками, привлекая к себе внимание. — Конечно! — гордо ответила Кагура. — Садахару! — позвала она. — Иди сюда, мальчик! Садахару! — Меня вообще перестанут игнорировать?! — заверещал очкарик.***
— Что, мать твою, это было? — пробормотал замком, торопливо застёгивая белоснежную, но сильно измятую рубашку под самое горло — он не видел себя, но знал, что вся шея изукрашена сине-бордовыми пятнышками. В накалившемся воздухе повисло смущение. — Ты до сих пор не знаешь, как это называется? — съязвил Йородзуя, кряхтя от боли и нагибаясь за кимоно. — Да ты просто уникальный случай! — Заткнись, придурок, не то врежу. Забудь о том, что произошло. Мы оба были пьяны и… — Да уж, забудешь тут, — поморщился Гинтоки, потирая поясницу. — Больно? — неожиданно спокойно спросил замком, внимательно рассматривая полуголого Гинтоки. — А ты себе запихни в задницу чле… — Перестань сейчас же! — негромко гаркнул Хиджиката, лихорадочно шаря в карманах в поисках сигареты. Глаза Гинтоки приняли невинное выражение: — С чего вдруг? Что было, то было, Оогуши-кун. Думаю, этого лис и добивался. Животное, как-никак, инстинкты. Теперь я точно стану нормальным, — широко залыбился он, начав мурлыкать под нос нечто весёленькое. Замком, услышав это, едва не рухнул на пол от удивления: — Тебя оттрахал твой враг, а ты улыбаешься?! Да что ты, чёрт возьми, вообще такое?! — Саката Гинтоки, мастер на все руки, — пожал он плечами, подобрал боккен и открыл шпингалет. — Ну ты как, идёшь пить? — Ты ёбнутый, — прохрипел Хиджиката, отметив, что глаз-таки дёргается. — Вполне возможно, — он снова флегматично пожал плечами. — Зато я умею расслабиться и получить удовольствие. Не то, что некоторые. — Эй, ты на что это намекаешь?! Но за кудрявым придурком уже закрылась дверь, оставив Хиджикату одного в кладовой — непонимающего, злого и с чувством странного удовлетворения.