Осколок зелёного стекла

— Твою мать, — тает в тесной комнатке сиплый полустон. Чужое дыхание холодило кожу под расстёгнутыми на шее пуговицами форменной рубашки.  — Заткнись, — зубы сжались, и замком зашипел, отпихивая Йородзую от себя. — И прекрати дёргаться. Придурок… — добавил он шёпотом, лизнув место укуса. Хиджиката длинно выдохнул, сжав пальцы в кулаки, чтобы не запустить руки в спутанные белые кудри, повинуясь какому-то странному инстинкту. Ну уж нет. Чёртов Йородзуя никогда не узнает, как сильно ему хочется прикоснуться. Когда после вечеринки в честь возвращения Гинтоки Сого и Кагура обнаружили, что два заклятых врага выходят из кладовой со странным выражением лиц и в чужих рубашках, (в темноте, когда лампочку просто сбили к чертям, сложно понять, где чёрный, а где белый) ехидные намёки от Окиты и мелкой ято пришлось терпеть как минимум неделю. За это время у Хиджикаты начал дёргаться глаз при одном упоминании «данны», а Гинтоки успел столько раз дать Кагуре подзатыльник, что было удивительно, как она ещё не заработала амнезию. И дьявол-замкомандующего, и лентяй-Йородзуя были уверены на двести процентов: больше это не повторится. Никогда. Зверь получил своё и должен был окончательно покинуть разум Гинтоки, больше не ставя его и Хиджикату в неловкое положение. Замком не сдержался и запустил-таки пальцы в кудрявую шевелюру, отметив про себя довольную ухмылку Гинтоки на своей шее. Почему-то этот факт его взбесил. Хотелось вести самому, а не безропотно подчиняться чужой воле. Хиджиката тихо ругнулся и резко опрокинул ошалевшего Йородзую на спину. Тот приподнялся на локтях и посмотрел на Хиджикату со смесью укора и снисходительства:  — Легче, идиот, Гин-сан уже староват для подобного…  — Ты тут мной, блять, не командуй, — зло прошипел замкомандующего, рывком дёрнув за пояс чужого кимоно. Белая ткань послушно распахнулась, повиснув на одних плечах. Кроме чёрных брюк, под кимоно ничего не было. Замком невольно завис на несколько секунд, рассматривая то, что открылось взору. Чертовски красивое тело. Как он только умудряется не терять форму из-за лени, отсутствия тренировок и чуть ли не ежедневного поедания парфе?  — Чего пялишься? Раздевайся давай, ценитель, — хмыкнул Гинтоки. До чего же раздражающий тип… И всё было бы замечательно, если бы в один не особо прекрасный день Гинтоки снова не сбежал из лавки, не заплатив за данго. Продавец, жаждущий свои триста йен и торжества справедливости, мигом вызвал не абы кого, а именно Шинсенгуми. И в тот момент дежурил именно Хиджиката. Узнав, кого надо поймать и наказать, замком едва не послал продавца по матушке, но вовремя осёкся. Имидж Шинсенгуми в последнее время и так основательно пострадал, и он, как заместитель командира, не имел права ударить в грязь лицом, подставив всю структуру. Свои обязанности он всегда выполнял добросовестно, и в этот раз чёртов Гинтоки не успел скрыться в подворотне. Триста йен перекочевали к довольному, как слон, продавцу, а Хиджиката, порядком уставший от выходок Йородзуи, застегнул на нём наручники и гаркнул идти вместе с ним в штаб, справедливо полагая, что ещё неделя заключения пойдёт засранцу только на пользу. Хиджиката сам не понял, как и когда они оказались в душном тесном номере дешёвой гостиницы на не самом чистом постельном белье. Равно как и не понимал, почему они позволяют себе снова повторить эту ошибку, да ещё и на трезвую голову. Говоря начистоту, никто из них не нуждался в постыдном, всепоглощающем удовольствии, смешанном со злостью и немного, на самом дне глаз — отчаянием. Но Хиджиката впервые не мог сдержать себя в руках, когда к нему прижималось отзывчивое горячее тело, слегка липкое от пота. Тело, лихорадочно хватающее спёртый воздух и хрипло стонущее в такт его рваным, резким движениям. У Гинтоки сорвало крышу, когда он коротко коснулся его губ своими, тут же поспешно отстранившись.

***

Шинпачи и Кагура тактично делали вид, что не замечают состояние шефа — всё равно ничего не расскажет, начав забивать голову дурацкими шутками и байками со странной моралью в духе «не пей на ночь клубничное молоко, иначе превратишься в задрота!». Он действительно немного изменился после происшествия с кицунэ, став чуть более задумчивым, что ли. В остальном это был всё тот же ленивый безответственный раздолбай Гинтоки, который каждый вечер теперь спускался в бар и долго смотрел на дно пиалы с саке, пытаясь высмотреть там ответ на свой немой вопрос. Старая Отосе-сан только качала головой, стряхивая сигаретный пепел. Гинтоки вдыхал сизый дымок и брезгливо морщился. Хиджиката курил другую марку, и дым его был совсем не таким.  — Ещё немного, и я поверю в то, что у тебя наконец появился мозг и ты по этой причине впал в глубокую депрессию, — не выдержала старуха, когда Йородзуя в очередной раз пришёл за своим вечерним саке. — Какого хрена ты пьёшь здесь каждый день?!  — Тебе не всё равно? — лениво спросил Гинтоки. Отосе вспыхнула праведным гневом, глаза её зловеще заискрились, и в один момент она резким, отнюдь не по-старчески сильным движением с размаху впечатала кудрявую башку в барную стойку. Под болезненное ойканье нерадивого соседа грозная бабка взревела так, что у кого угодно затряслись бы поджилки:  — Ах ты ленивая поганая сволочь! Значит, на аренду у него нет денег, зато на выпивку он наскрёб! Признавайся сейчас же, что с тобой происходит, или выметайся отсюда, пока ещё можешь!  — Пусти-и-и, — просипел Гинтоки, чья левая половина лица грозила стать идеально плоской, прямо как столешница, к которой он был приплюснут. — Я всё скажу, аники! Бери все мои деньги! Моя заначка под поцарапанной половицей!  — У тебя никогда не было заначек, идиот! Для того, чтобы сделать заначку, нужны деньги, а вы нищие, как храмовые крысы! — бабка с садистским удовольствием вдавила голову бедного самурая ещё сильнее. — Будешь говорить, ублюдок?!  — Буду! — полузадушенно квакнул Гинтоки.  — Вот и договорились, — хищно оскалилась старуха, впрочем, тут же отпустив чужую голову. Гинтоки выпрямился, ругнулся так, что грузчики в порту бы покраснели, потёр лицо и спросил у терпеливо выжидающей Отосе:  — Ты ведь любила своего мужа, правда? Она поперхнулась, явно не ожидая, что разговор затронет эту тему. Откашляв облачко дыма, она подняла слезящиеся глаза на собеседника:  — Конечно, придурок. Забыл, как мы с тобой познакомились?  — Такое забудешь, — ухмыльнулся он. — Но я не о том. Видишь ли, я сейчас просто не могу разобраться в самом себе. Если сейчас я спрошу у тебя, каково это — любить, что ты мне ответишь?  — Я отвечу, что ты кретин, если не в состоянии это определить, — отрезала старуха. — Такое чувство не спутать ни с чем.  — Значит, мои опасения были напрасны, и эта гадость обошла меня стороной, — радостно хихикнул Гинтоки, опрокинув в себя пиалу со спиртным. Глаза Отосе удивлённо расширились:  — Ты рад тому, что не влюблён, я правильно понимаю?  — Именно! — кивнул самурай. — Потому что в нашей ситуации полюбить друг друга было бы худшим из всех возможных вариантов. И не приведи Будда это однажды произойдёт.  — Если ты так этого опасаешься, просто держись от этого человека подальше, только и всего, — передёрнула плечами хозяйка бара. — Зачем ты морочишь голову себе и мне?  — Затем, что когда я держусь от него подальше, мне становится как-то… неуютно, что ли. Как будто чего-то не хватает. Маленькой такой детали.  — Уточнить, какой детали? — ехидно спросила Отосе, и до Гинтоки дошла одна неприятная мысль: она всё прекрасно поняла.  — Понятия не имею, о чём ты, — флегматично ответил самурай, опрокинув в себя ещё одну пиалу. — Я, пожалуй, пойду. Спасибо за эту пародию на разговор, но Гин-сана ждут великие дела, — он поднялся и одёрнул слегка примятое кимоно.  — Передай своим великим делам от меня привет, — продолжала ехидничать старуха.  — Прекрати, старая кочерга! Я намерен найти Мадао и надраться в зюзю!  — Нисколько в тебе не сомневаюсь, — хмыкнула она. — Смотри, не натвори потом глупостей. Отосе даже не представляла, что слова её окажутся пророческими.

***

Мадао найти не удалось. Гинтоки по этому поводу не заморачивался — пить одному не так уж и плохо, как кажется на первый взгляд. Обойдя несколько баров и спустив всё до последней йены, Йородзуя, пьяный в дрова, едва переставлял свинцовые ноги по брусчатке. Голова наполнилась уютным ватным туманом, соображать ей не хотелось совершенно, и дорогу до дома Гинтоки находил исключительно на автомате. Равно как и малую нужду под фонарём он решил справить чисто автоматически.  — А ну стоять, алкашня! — крепкая рука схватила его за плечо и круто развернула на все сто восемьдесят градусов. — Ты какого хрена делаешь?!  — Ик… джиката-кун, — расплылся дебильной улыбкой Гинтоки. — Знаешь, что, тупой Ик… джиката-кун? Я тебя не люблю. Совершенно! И те два раза, что мы с тобой… ик… переспали… — фраза оборвалась: самурая вывернуло прямо офицеру на ботинки. Сого, стоявший чуть поодаль, залился истерическим хохотом.  — Так это правда, данна?! Вы и ублюдок-Хиджиката действительно…  — Сого!!! — заорал замком, уже даже не обращая внимания на кончину своих ботинок.  — Вот наши удивятся, когда узнают, что Вы из этих, — улыбнулся Окита. — Я позабочусь, чтобы подробности были как можно ярче. Примерно с минуту у замкома просто дёгрался глаз. А затем выражение его лица приобрело почти маньячный вид. Очевидно, заместителя командующего довели до той точки, когда следовало просто бежать во всю прыть, как Хуссейн Волт, и молиться всем богам, чтобы не нашёл и не догнал. Он медленно повернулся к Оките и по-звериному осклабился:  — Тебе всё равно никто не поверит. Слишком часто обо мне всякую хрень рассказываешь. А ты, — он обернулся уже к проблевавшемуся Гинтоки, — будешь очень долго и мучительно умирать, скотина. В участок алканавта, — Хиджиката пнул что-то промычавшее тело с ноги. Тело неуклюже повернулось и, напевая что-то явно неприличное, покорно пошло в указанном направлении. Тело не парилось. Оно совершенно пофигистично настроено и абсолютно не задумывалось о грозящих ему больших неприятностях.