вечность, таящаяся в сладости вин

Последние летние дни были отданы на милость непогоде, разыгравшейся так стремительно и ярко, что могло показаться, будто наступил конец света. Меня это ничуть не тревожило, за исключением тех моментов, когда поднимался сильный ветер, и я опасалась за ветви Ив, такая же тревога охватывала меня и при мысли о моём саде. Но Регина заверила меня своим звонком, что всё в порядке и мои драгоценные травы с цветами надёжно укрыты от ливня и ветра. Мы говорили по телефону всего пару раз за эти дни, но и этого казалось непозволительно много. Для меня вообще каждое пересечение с ней было чем-то вроде божественного дара. И на протяжении многих лет я убеждала себя, что заслуживаю владеть этими моментами, чтобы поверить в реальность любого. И вот она случалась со мной с завидной постоянностью, как что-то неизбежное. Как что-то, что я не умела не любить. Порой я сгибалась под мыслями, что ничего моего во мне больше не было, только Регина, только о ней звенящая память. И тогда вспыхивала снедающая ненависть к себе, потому что я слышала внутри себя чувство, раздражающее и такое злое - я не смею любить её, не смею. Только одно существование этого огромного и нечеловеческого чувства оскверняло эту женщину. Но перед глазами мелькали первые воспоминания о Регине Миллс и маленькой Эмме, светлой и незапятнанной, та Эмма несла в себе самое доброе и чистое. Я выросла, но любовь моя осталась незамутнённой, в ней не было ничего оскорбительного. Потому что всё, что касалось Регины Миллс, становилось прекрасным. Дождь барабанил по окнам, и мне было очень уютно, такое чувство возникало только в грозы, когда дома были облеплены густыми и мощными потоками воды. Я ощущала себя в безопасности, не то чтобы это было мне нужно или я чего-то боялась, да и чего мне было бояться? Я достала из тумбочки последний пакетик с леденцами, яблочными на этот раз. Нельзя сказать, что они были моими любимыми, но почему-то всегда покупала их и оставляла напоследок. Иногда хотелось именно того, что я не люблю. Регину это жутко забавляло, и в такие моменты я ловила на себе её взгляд, который никогда не могла распознать, что-то от меня ускользало, что-то очень важное. Но я не была уверена, что на самом деле хотела знать, потому что иначе, то волшебство, расходящееся от него, могло просто развеяться. Такой она была – вся сотканная из мерцающего волшебства. Несколько кислых конфеток захрустели во рту, и я пару раз раскатала их языком по зубам, ощущая яблочный вкус, открыла окно, откуда на меня тут же полетели холодные капли, подхваченные ветром, и увидела несколько прилипших к оконной раме листьев. Можно было дотянуться до них и забрать, чтобы высушить. То были листья лозы. Я закрыла глаза, мысленно переносясь в место, о котором грезила много лет. Заброшенный виноградный участок со старой винодельней и бочками, стоящими рядком под окнами. Эта земля казалась мне совершенной, будто что-то магическое скрывалось под каждым упавшим листом, манило стройными рядами виноградников, скрипело на досках старого покосившегося забора. Разве могла я о ней не мечтать? В тот вечер тоже шёл дождь, Робин позвонил мне, сбивчиво что-то объясняя, просил приехать к местному клубу, где находилось казино, и мне стало страшно. Что-то случилось, и боялась я только того, что могу оказаться бессильной. Почему он позвонил именно мне, я поняла много позже, но тогда над этим было некогда раздумывать. Ему требовались деньги и довольно крупная сумма, он проигрался, а на кону был их с Региной дом и, разумеется, брак. Вот он, момент, когда я могла совершить необратимое, поспособствовать разлому, но могла ли? Он никогда не стоял между мной и Региной, между нами были только мы сами. Робин не являлся помехой и более того, его я любила тоже. Как часть неё самой, как человека, чьё сердце подобно моему – принадлежало Регине Миллс. Я отдала ему то, что копила для покупки виноградного участка и пообещала, что Регина об этом не узнает. И он мне поверил, да и мог ли он не верить, зная, насколько сильно я дорожу ею. И снова потеряла что-то очень важное, но это того стоило, её спокойствие, её благополучие. Я отдала бы больше. - Знаю, что прошу у тебя слишком много, - он придвинул свой стул ближе, забираясь на него и опираясь на стойку. Разумно ли было идти в бар, чтобы надраться как подростки, дорвавшиеся до алкоголя? Наверно, нет. Но я знала, что это было нужно и ему, и мне. Сожалений о том, что сделала, не было, и даже об упущенной мечте. Ещё одной. - Всё нормально, - это действительно было так. Ничего ужасного не произошло, Регина в своём доме, в безопасности, в неведении. А я всё так же бережно охраняю её мирок. Но он так переживал, мне стало жаль его, - но, боюсь, в следующий раз, окажись ты в подобной ситуации, я не смогу тебе помочь. Ты должен это прекратить. Не мне, разумеется. Он только покивал головой, думаю, Робин был благодарен мне за то, что не стала выспрашивать, выяснять или читать ему нотации. Это не было моим делом, потому что своё я сделала, этого было достаточно. Я не понимала лишь, что им движет и почему он так тревожен. - Регина говорила мне о том участке, - он осушил стакан и с громким звуком поставил его на поверхность барной стойки, - прости, Эмма, я просто не знал, что делать, - Робин пожал плечами, и я не стала подавлять в себе желание положить руку ему на плечо, что и сделала. – Я мог спросить своих друзей или даже родственников, но никто из них не удержал бы языка за зубами. Мы с Региной в последнее время не ладим, но думаю, что тебе это и так известно. - Она никогда не говорит о ваших размолвках, - я убрала руку с его плеча, чтобы допить свой бурбон, а может просто не хотела сейчас касаться его, когда он говорил о нас с Региной. – Ты переоцениваешь нашу дружбу, - я попыталась зачем-то пошутить, но вышло совершенно нелепо. Но это же Робин, это же всего лишь Робин, человек, который любит ту же женщину, что и я. Я всегда думала - хорошо, что это именно он, потому что чувствовала его, и его сегодняшнее решение было продиктовано только любовью к Регине. - Не думаю, - но снова пожал плечами, - не думаю, что дело в дружбе. И вообще когда-либо было. Эти слова заставили меня напрячься, что-то болезненное и тяжёлое отчего-то вдруг развернулось внутри, раскрыло пасть и приготовилось впиться в плоть, но Робин всего лишь размышлял, не было ни упрёков, ни злобы в его голосе. Да и что он мог знать? - Мы столько лет вместе, но иногда я смотрю на вас, и мне кажется, что ты понимаешь её гораздо лучше, чем я, человек, живущий с ней под одной крышей, - было странно говорить с ним об этом, но постепенно дискомфорт сошёл на «нет» и я расслабилась. А может это просто алкоголь абсорбировался в крови. – Порой я завидую тебе. Я подняла брови в удивлении, не решаясь спросить, почему. В этот момент мои чудовища внутри снова зашевелились, в чём он может завидовать мне, владея самым ценным даром, чего ему хотеть ещё? - Ты любишь её так, как я не смог бы, - мне захотелось убежать, просто сорваться с места и броситься куда-нибудь без оглядки, как он может говорить такие вещи? – Я всегда это видел, даже когда ты была ещё совсем девчонкой. Поэтому я пришёл за помощью к тебе, потому что знал, только с тобой можно разделить это. Кажется, в его словах был совсем иной смысл, но они всё равно напугали меня, почти обличили. Я выпила ещё. - Я куплю тебе эту винодельню, - Робин вдруг хлопнул по столешнице рукой и я подскочила, едва не выплюнув бурбон, а он рассмеялся, - вот увидишь, однажды ты придёшь туда как хозяйка. - Ага, - я усмехнулась, отбрасывая волосы за спину, - жене потом своей будешь объяснять, чего ради ты мне землю покупаешь. Оо, я поняла, ты рассчитываешь на бесплатные бутылки вина. Робин снова засмеялся и поднял руки в повинном жесте, а мне вдруг стало очень хорошо, будто тело заволокло теплом. Вот мы сидим за стаканом хорошего бурбона, говорим о женщине, которую любим и нет ничего болезненного в том, что возвращаться нам в разные места. С того вечера началась наша странная дружба с Робином, которую Регина отнюдь не одобряла. Её недовольство проявилось в тот же вечер, хотя это была уже глубокая ночь и дождь давно закончился. Она приехала за Робином и никак не ожидала встретить меня с ним. Помогая ему добраться до машины, стараясь при этом следить, чтобы я не сползла где-нибудь у стены, ворчала о том, что я плохо на него влияю. Уж не знаю, серьёзно она говорила или нет, но меня это дико забавляло. Когда у машины я пошатнулась, Регина поддержала меня под локоть, и я развернулась. Мы столкнулись лицом к лицу, и в этом не было бы ничего особенного, если бы не ужас, отразившийся в моих глазах, я знала, что это было так, чувствовала. Слишком близко, слишком обличающей была моя реакция на невинную поддержку. Я долго смотрела в её глаза, каменея внутри и расплавляясь вновь, подобно смоле. Регина только сочувственно улыбнулась, убрала выбившуюся прядь с моего лица и сказала: - Глупая пьяная девочка. Пахло мокрой землёй и её духами. А я долго ещё бродила где-то в вымышленном лесу среди деревьев и напевала её имя. Из воспоминаний меня вырвал очередной звонок. Я бросила взгляд на опустевший пакетик с леденцами, точнее с их отсутствием, и не стала отвечать. Говорить с Грэмом совершенно не хотелось, пусть чувство вины и поднималось где-то внутри. Спала тревожно. Мне часто снились сны о том, как в каждой жизни я уже любила её, а она всегда не знала, кто я. Было ли это мучительно? Пожалуй. Но что-то в этих снах заставляло меня желать их, может потому что там она была ближе и теплее. Во снах это солнце умело жечь, в то время как в яви её тепло было милосердным. А мне временами до отчаяния хотелось большего. Сентябрь сделал первый вдох, и мир вокруг преобразился. Теперь во всём я видела золотую пыльцу, поблёскивающую под солнечными лучами, слышала шёпот ветра, несущего воспоминания в своём мягком потоке и запахи, осенние сочные запахи, от сладости и свежести которых кружилась голова. Осень уверенно шла по Сторибруку, разливая кленовый сироп всюду, макала в него листья и те желтели по краям, выдыхала бальзамические сферы и они заполняли улицы, оседали на виноградных листьях, качали лаванду в садах, тревожили моё сердце. Первый учебный день был чем-то забытым, словно память, дремавшая столько времени, обрушилась на меня, бодря и заставляя обновиться. Мне было хорошо здесь, у истока моей жизни. Мне было хорошо рядом с Региной, отстранённо улыбающейся студентам, идущим вперемешку с учениками музыкальной школы, которая была в одном здании с нашей консерваторией, поправляющей очки в чёрной оправе кончиками пальцев. У неё это выходило как-то забавно, из-за того, что ей требовались почти все пальцы, чтобы поправить эту чёртову оправу. Я видела, что она приближается, но почему-то всё ещё никак не могла этого осознать. Только, когда Регина остановилась передо мной, окутав своим запахом, я заметила, что она держит за руку мальчика. На вид ему было не больше десяти, но его большие карие глаза говорили о том, что лет ему куда больше, чем положено. - Генри, познакомься, - мягко произнесла Регина, выводя мальчика вперёд себя и неотрывно глядя на меня. Я смотрела на мальчишку, но чувствовала её взгляд, такой обволакивающий и густой, что в другой раз я непременно ответила бы на него сразу же, - это мисс Свон, она будет с тобой заниматься. Он выпрямился, и уголки его губ дрогнули в робкой улыбке. Генри протянул руку и я, не раздумывая, сжала маленькую ладонь мальчика. - Я очень рад, - в его голосе было столько почтения и восторга, что я широко улыбнулась, наклоняясь к нему, - меня зовут Генри. - Очень приятно, Генри, - я перевела взгляд на Регину и укоризненно склонила голову, но этой женщине всё нипочём. Это так в её стиле, привести ко мне мальчика и поставить перед фактом, что я буду с ним заниматься в то время, как ей известно, что я не работаю с детьми. – И когда же по расписанию у нас урок? - Прямо сейчас, - ответила Регина, беззаботно улыбаясь. Она что-то шепнула мальчику, и он направился прямо в мой класс. - Почему ты не предупредила? – я не злилась, конечно, нет. Но даже будучи преподавателем, она имела большую власть, а получив управление, Регина и вовсе обрела как будто безграничное могущество. Вздумай я воспротивиться, всё могло быть иначе, но Эмма Свон была покорённой много лет назад и не испытывала нужды в сопротивлении. Её взгляд стал серьёзнее и глубже, мне захотелось вдохнуть побольше воздуха, потому что именно сейчас я чувствовала, будто тону, а вокруг только шторм и пылающее чёрным небо. Регина подошла ближе, и я почувствовала прохладную руку на своей. Она не сжимала, нет, только прикасалась пальцами к тыльной стороне моей ладони и смотрела в меня, как вглядываются в морское дно и видят камни, видят же. - Потому что ты бы отказалась, - она склонила голову и волосы, стянутые в хвост, спали на плечо, отблёскивая иссиня-чёрным, - а ему очень нужен кто-то как ты. Я не знаю, что она хотела этим сказать, и возвращаясь к этому моменту в последствии множество раз, так и не поняла до конца, чем это было. Я не хотела работать с детьми, что было моим условием и старое руководство было согласно выполнить его. Но Регина всегда действовала вероломно, разрушающе. Подобно урагану, она проносилась по моей жизни, то ломая мои деревья, то выращивая новые, чтобы придти за ними позже ещё более жестокой непогодой. - Ты действительно считаешь, что я лучший вариант? – мне стало смешно, но по-доброму. – И что такого в этом мальчике? – было глупо спрашивать, потому что я знала, почувствовала. - Он нуждается в любви, - она повернулась к окну и обратила задумчивый взгляд куда-то вдаль. Клянусь, я не помню, что там было, потому что когда она продолжила, внутри меня что-то разорвалось, - а я не знаю никого другого, кто умел бы любить так, как ты. Регина посмотрела на меня с улыбкой, а после развернулась и ушла. Так много людей твердили мне о моей любви, но что они знали? Что? Разве они видели мою любовь, разве чувствовали? Если хоть один из них сказал бы «да», то это было бы ложью. Но, что видела Регина, что было перед ней? Она привела ко мне мальчика, который потерял обоих родителей и жил теперь с Руби Лукас, родной тётей, у которой совершенно не было времени на него. Регина буквально втолкнула его в моё сердце. И оно приняло его как часть себя. Ещё одну часть, которая никогда не будет по-настоящему моей. Регина наблюдала весь путь моего падения и была рядом, придерживая перебитые крылья, заставляя мёртвое биться и пульсировать. Вот, что она могла. Я привязалась к Генри очень быстро, получая взамен такую же прочную связь. Проводила с ним больше времени, чем мог бы позволить себе преподаватель, и видела, как он наслаждается моим обществом, как тянется. Маленькое, очаровательное существо, не ведающее предательств, но знающее о боли. Руби позволяла мне забирать его после работы и мы бродили по старым улочкам Сторибрука, собирали листья и падающие яблоки. Я водила его к дому Регины, где он цеплялся за ветки массивной яблони и с восторгом смотрел на всё вокруг. Мне же казалось, что она присутствует где-то рядом и в каждой тени мне мерещился её силуэт. Однажды, когда осень была уже глубокой и более холодной, Регина вышла к нам с дымящимися кружками какао, присыпанного корицей. Я не видела ничего красивее, чем её лёгкая поступь и мягкая улыбка на лице. Оставшиеся листья бросались ей вслед, как делала моя душа каждый раз, стоило ей исчезнуть из поля зрения. - Мисс Свон уже рассказала тебе, как спилила ветку моей любимой яблони? – чёрт возьми, этого она никогда не забудет. Я закатила глаза, отворачиваясь и не желая смотреть на ухмыляющуюся женщину. Генри рассмеялся, присаживаясь на резную лавку и делая глоток горячей жидкости. - Между прочим, твой муж тоже принимал в этом участие, - Робин не имел к этому никакого отношения, потому что идея была моей. Мы оба были пьяны, но он поддержал моё предложение собрать яблоки, о чём его просила Регина. Но мы не сильно преуспели и в этом, когда нам приглянулось одно огромное и красное яблоко, висящее выше других. Достать до него в том состоянии, мы не могли. Так что я не придумала ничего лучше, как спилить ветку. - Я знаю, чья это была идея, мисс Свон, - Регина фыркнула, - я уже говорила, что ты плохо на него влияешь. - О, ну ради Бога, - протянула я, глядя на хихикающего Генри. – Я уже столько раз извинилась, чего ты ещё хочешь? - Обратно утерянную ветку, - серьёзно, эта женщина никогда не простит мне испорченной яблони. Что насчёт моей жизни, Регина? Хорошо, конечно же, я не считала, что Регина испортила мне жизнь. Нет-нет. Разве это возможно? После было произнесено ещё множество слов, вышитых и по сей день внутри моей памяти. Я отвела Генри домой, а на пороге своего встретила Регину. Вино в тот вечер было кислым, но меня это не волновало. - Когда я просила тебя учить Генри, то хотела, чтобы ты изменила своё отношение к этому, я думала, что ты сможешь перешагнуть через прежние взгляды и чувства, потому что это именно то, что тебе нужно, - я не хотела этого разговора, но мы обе знали, что молчать нельзя. – Эмма, он не твой и твоим не будет. - В жизни так много всего, что никогда не будет мне принадлежать, Регина, - я впервые позволила себе говорить с ней так. Не было злобы, не было раздражения, только острое отчаяние, обнажённое по краям, - Я знаю, что всё это ни к чему не приведёт, но пока могу быть рядом с ним, я буду. Хочу ли я забрать его к себе? Да. И я буду жить с этим. Ты сказала, что он нуждается в любви, ты ведь сама привела его ко мне. И оставила со мной, как осталась сама. Регина должна была знать, что я не умею отпускать, моей любви не изменить, не подвинуть, не сломить. Это единственное, что всегда остаётся во мне целым. Я не уверена, что готова растить ребёнка, но об этом и не просила. Возможно, я только хотела бы. Я не знаю, каково это, мой сын не прожил и двух дней, так что всё, что я умею – любить. В груди зажгло, как если бы изнутри прижали к ней дымящиеся поленья, я положила руку на это место, прислушиваясь к ощущениям. Когда рука Регины, оказавшейся рядом, накрыла мою над сердцем, меня бросило в дрожь. Она подсела сбоку прямо на подлокотник и второй крепко обняла меня за плечи, удерживая воспоминания, не давая им разломить меня. Но её руки тоже хранили одно. Тогда я ждала, что он откроет глаза и посмотрит на меня. Его маленькое безжизненное тельце было в моих руках, и я до сих пор помню это ощущение. Слёз не было. Когда его попытались забрать, я прижала его к себе, отказываясь отдавать то, что принадлежало мне, но моим не было. И посмотрела на них, просто посмотрела. Чтобы они увидели, чтобы не смели. Воцарилась тишина. Никто больше не решился. Я услышала, как всхлипнула мать, сжимая что-то в руке. Мой взгляд коснулся Нила, который боялся ко мне подойти, будто я была создана из желе, и стоит ему подобраться ближе – затрепещу и исчезну. Винить его я не могла. Какое-то время меня никто не трогал и даже не заикался о том, чтобы я разжала руки. Мне же лишь оставалось сидеть и качать его на руках. Я не обезумела, нет, было намного хуже. Думаю, никто из них в тот момент больше не хотел находиться рядом со мной. Я сама отчаянно рвалась прочь, но куда бы ни убежала, в итоге столкнулась бы с собой. Я почувствовала, как что-то переменилось, а когда повернулась посмотреть, увидела Регину. Как я узнала позже, отец привёз её после слов матери, что иначе я просто не справлюсь. Она всегда знала, кто был моим стержнем. Я посмотрела на неё, но она не отступила под этим взглядом, она выстояла, и тогда моё мёртвое спокойствие дало трещину. С Региной вошла реальность, разомкнувшая свои грани и обрушившая на меня свою тяжесть. Она подошла совсем близко и протянула руки. - Ты можешь отпустить его, Эмма, - голос был тихим и мягким, в нём я слышала обещание, что в её руках ему тоже будет безопасно. И поверила. Я впустила её в свою пелену скорби, осторожно передавая самое драгоценное, чего у меня не было, ей в руки. И она держала моё мёртвое наследие, потому что была тем, кому я доверила бы всё на свете. Тогда я, наконец, почувствовала, как нутро распирает от рыданий. Нил с того дня не смотрел на меня. - Вернись, - прошептала Регина, сжимая ещё крепче. И я вернулась, вырываясь из паутины памяти. Но была ли я к этому готова, в тот самый момент, когда слышала её сердце. Как она могла позволить мне это? Никогда прежде я не любила её так сильно, как теперь. Последующие мгновения показались мне вечностью, знаю, что банально, но зачем придумывать метафоры, когда вот она, правда, простыми словами. Когда рука ранит теплом, когда объятия значат больше, чем возможно представить. Я помню до мелочей, каково было, когда она отстранялась, как рассыпались её волосы по плечам, когда шпилька упала на деревянный пол, как она подхватывала её пальцами и снова собирала. Регина снова села на своё место, положила нога на ногу и попросила. - Завари, пожалуйста, чай, - она отставила бокал с недопитым вином, а я поднялась с кресла. - Хочешь чего-нибудь ещё? Ты не голодна? – спросила я, но Регина покачала головой, облизав губы, отчего те заблестели, и я посмотрела на тонкий шрам, нанизывающий верхнюю губу. Когда я подняла глаза, то встретила её взгляд, спокойный и невозмутимый, потому и самой мне стало спокойно. Она всегда знала, что я смотрю на неё. Но это было позволительно. Спустя какое-то время на столике между нами стояли кружки с горячим чаем. Я положила её любимый шоколад, и снова потонула в воспоминаниях. Ещё будучи студенткой Регины, я нашла закрытое помещение, такое маленькое, что едва ли кто-то кроме меня самой мог бы ещё туда поместиться. В каморке, где лежали инструменты, вышедшие из строя, был проход, заставленный старым шкафом, внутри которого была дыра, так что двигать шкаф мне не пришлось. Там я и устроила себе тайник. Мне всегда было нужно место, где я могла бы спрятаться ото всех и побыть немного наедине с собой. Я принесла туда конфеты и леденцы. Среди прочих сладостей был белый шоколад с персиковой начинкой «садовые грёзы», позже мне удалось найти такие же конфеты, которые впоследствии покупала для кого-то незнакомого мне тогда. Только когда я пришла работать туда, мне удалось выяснить, что делила это место с Региной. Я нашла записку, когда это случилось впервые. «Шоколад пришёлся очень кстати. Надеюсь, тебе нравятся яблочные леденцы?» Нет, я никогда их не любила, но иногда до отчаяния хотелось того, что не люблю. С тех пор, я оставляла «садовые грёзы» каждый раз, как приходила. Мне было приятно разделить это с кем-то, и узнать, с кем, я вовсе не пыталась. Было что-то в этом таинстве притягательное, что-то дающее надежду на то, что есть кто-то, кто думает обо мне, разворачивая фантик. Я снова посмотрела на Регину, которая, кажется, о чём-то меня спрашивала. - Я никак не могу понять, - сказала она, отрывая от веточки мяты, что я принесла, листок и бросая его в кружку, - когда ты приходишь в мой сад, ты ждёшь, что я выйду к тебе, или это время только твоё и ты не хочешь быть потревоженной? - Если бы я могла знать, - я пожала плечами. Её очки лежали на столе, а Регина внимательно смотрела на меня. Такие разговоры были у нас привычными. Что-то имеющее двойной смысл и не имеющее смысла вовсе, а мы всё ходили по этой грани, пытаясь удержать равновесие. – Ну, теперь в любом случае, я прихожу по делу, - кивнула в сторону мяты, которую сорвала на своих грядках у неё за домом. В этот момент наши ноги обдало холодным ветром и кучкой зелёных листьев, из-за чего я укоризненно посмотрела в сторону Ив. Регина проследила мой взгляд и рассмеялась. - У тебя и к дереву какие-то претензии есть? - продолжая смеяться, спросила она. Внутри меня словно посыпались звёзды, расчерчивая моё небо. Звук зацепился за каждую клеточку в моём теле, и я выдохнула. - Есть парочка, - я улыбнулась и сбросила с туфлей прилипший листочек, - иногда мне кажется, что она действительно живая. Но на твоей земле ей было бы лучше. Твой сад волшебный, я уверена в этом. Она поставила кружку на стол, и я принялась наблюдать за тем, как тонкие спирали пара поднимаются вверх. Регина смотрела на меня, о чём-то раздумывая, и я подняла на неё взгляд, когда она покачала головой в беззаботной манере и снова взяла кружку. - Нет, в моём саду никаких чудодейственных трав и волшебства тоже нет, - она отмахнулась от этой мысли, словно от назойливой ветки дерева. - А как же ты? – Регина приподняла брови в удивлении, но я не собиралась отступать от своих слов, потому что была уверена в том, что говорю, то, как я произнесла это, не обличало меня. А значит, я была вольна выражаться именно так. Регина засмеялась снова. - Удивительная, смелая девочка, - только и сказала она, поднимаясь. - Постой, Регина, - я схватила тёплый свитер, висящий на спинке кресла, - очень холодно, пожалуйста, надень. Она, развернулась и взяла его из моих рук, тут же натягивая его на себя. Я помогла, когда низ неудобно завернулся, и услышала совсем близко: - Совершенно удивительная. Я отшатнулась, зная, что она сейчас уйдёт, и что я не стану провожать. Так было всегда. «Удивительная» - зазвучало в памяти и мне вдруг привиделось, что сквозь рёбра мои проросли цветы, что сама я теперь часть леса, раскинувшегося на улицах Сторибрука. Всё выходило из-под контроля. Я распознала её присутствие, как только её запах добрался до моего обоняния, и в комнате стало так легко, будто в эти стены залили летний вечер. Могу поклясться, что ощутила, как трепещут колосья под пальцами, как когда, бредя по полю, невзначай касаешься их. Мои глаза остались закрытыми, хотя моим первым желанием было посмотреть на неё, но ещё больше, я хотела насладиться тем, как она ощущается. Существуют такие поразительные люди, чьё присутствие ощущается физически, словно они изменяют атмосферу вокруг тебя. И дышится иначе. И она существовала. В одно время со мной. Она ходила по той же земле, что и я. И при всей своей божественности была настолько земной и человечной, что мне хотелось кричать, потому что такие парадоксы мною всегда воспринимались тяжело из-за количества эмоций, что они рождали. Когда она села рядом, я вдохнула глубже, проникаясь лёгким запахом мяты, кружившим над ней. Она сама-то знает, насколько совершенным ароматом владеет? Я бы собирала её шарфы, и накрывала бы своё лицо, вспоминая, как эта тонкая ткань обвивала её шею, и сколько тепла успела впитать. Некоторые люди источают не просто запах, который можно описать прилагательными, указывающими на принадлежность аромата: абрикос или зелёное яблоко, роза или базилик. Они пахнут как время года, определённое место, город или поле, прогретое весенним солнцем. Или даже воспоминаниями. Она же пахла, как моё угасающее лето, готовящееся уступить бразды правления осени, то самое лето, когда я была абсолютно счастлива, и чиста. Она пахла как небо, озарившееся предзакатным заревом, когда солнце касается воды и его отражение колеблет водную гладь. Когда морской воздух нагоняет тебя в поле, и ты несёшься, ужаленный свободой, навстречу неизвестному. Но падаешь в цветы, и смех цепляется за потоки ветра, разносясь всюду. Она пахла, как возвращение домой, по каменным улочкам, хранящим аромат свежей выпечки. Она пахла как дом. Когда она запела надо мной, я распахнула глаза, не понимая, что происходит. Это стало для меня такой неожиданностью, что я не сразу поняла, что взяла её за руку и держу слишком крепко. Но она не умолкла, лишь улыбнувшись и отняв ладонь. Это меня не расстроило, было слишком привычно. Она редко касалась меня или позволяла мне, даже зная мою отчаянную любовь к прикосновениям. Я никогда не слышала, как она поёт. Представляла множество раз, как звучит её голос, вливаясь в музыку, я пела сама, воображая, что она вот-вот вступит, подхватывая мою мелодию. А теперь я слышала, как звучат слова, сорвавшиеся с её губ, и не могла перестать смотреть на её рот, на приподнимающиеся уголки и лёгкие морщинки, расходящиеся от них, на тонкий шрам, пронзающий верхнюю губу. Она смотрела на меня, и я точно знала, что должна поднять глаза и перестать целовать её взглядом. И я нашла в себе силы посмотреть ей в глаза. Она чуть дёрнулась вперёд, из-за чего её волосы отпружинили и скатились по плечам - и когда они стали таким длинными? Меня накрыло новой волной её запаха, и я сделала глубокий вдох, раскрывая своё восхищение, чего никогда не позволяла себе в её присутствии. Мне показалось, будто она состоит из алмазных нитей, на которых играет солнце, ведь в комнате по-прежнему царил вечер, тот самый, когда солнце ещё живо, но не имеет привычной власти. Регина замолчала, вглядываясь в мои глаза. Её были карими, тёмно-карими, хотя порой под солнцем из медового оттенка они становились почти зелёными. Тогда мне казалось, будто внутри неё существовал заповедный лес, скрытый за её хрупкой оболочкой, и только глаза выдавали, насколько она драгоценна. А потом лес снова погружался в янтарную тьму, и не было ничего красивее, чем просто наблюдать за этой трансформацией. Мы молчали долго. Я всё ещё прокручивала в памяти звучание её голоса и думала о том, почему она вообще здесь. Она выжидающе смотрела на меня, а потом протянула руку и спросила: - Что ты сделаешь, Эмма? - мне стало страшно. Нет, я не боялась её, но меня обуял дикий ужас от того, какую свободу мне предлагают. Потому что сейчас мы обе знали, что происходит нечто выходящее за рамки нашего с ней общения. И я не могла понять, что стало поводом для того, чтобы она вообще пришла к такому. Чего она добивалась, я никак не могла понять при всей своей проницательности и уверенности, что очень хорошо её знаю. Регина выбила почву из-под моих ног. И ситуация стала опасной для нас обеих. Мне пришлось бороться с тем, чтобы воспользоваться этой самой свободой и показать ей, какой ошибкой стало её негласное предложение. Или в очередной раз уберечь её. И себя тоже. Регина Миллс никогда не была тем, кто мог причинить вред, несмотря на всю свою силу и опыт. Регина Миллс не была тем, кто носил внутри сплошные механизмы, смазанные чем-то ядовитым. Я была. - Что ты сделаешь, Эмма? - повторила она, поманив пальцами. Я взяла её ладонь. Горячую и, как мне показалось, пульсирующую. И сжала. Это вышло непроизвольно и выглядело, как попытка удостовериться, что всё это действительно происходит. Но я быстро взяла себя в руки. Научилась держаться за годы, проведённые рядом. Но, что, чёрт возьми, пошло не так? Ведь, она точно знала, что делала в этот момент. Я раскрыла ладонь, скользнув по кончикам её пальцев. В контрасте с моей холодной кожей это ощущалось обжигающе. Я просто наложила свою ладонь на чужую, полностью повторив её, и посмотрела на женщину, в чьих глазах я видела лишь ожидание. Ну же, Регина, дай мне хоть что-то, одну эмоцию, чтобы я поняла, в чём дело! Она улыбнулась, изобразив лёгкое разочарование, и встала, разорвав контакт. Я снова легла, глядя на её спину. Внутри что-то зашевелилось, растревоженное и тяжёлое. Я ощущала это каждый раз, когда знала, что она сейчас уйдёт. И что в том месте, где она окажется, у меня нет никаких прав на то, чтобы видеть её. Но она продолжала стоять, когда я поймала её взгляд в отражении зеркала. Его дубовая оправа и овальная форма придавали её изображению древности, и я снова ощутила, как моих пальцев коснулись качающиеся колосья. А в её волосах мне почудилась широкая изумрудная лента. Затем, она сделала то, от чего у меня перехватило дыхание, а в памяти навсегда отпечатался этот момент - Регина поднесла ладонь ко рту и послала мне воздушный поцелуй. А я не могла понять, почему такие прекрасные создания способны причинять столько боли. Как нечто столь восхитительное, как воздушный поцелуй, одним своим свершением способен разбить на сотни осколков, разрушить самый совершенный механизм, о, уверяю, именно такой я и была. Он пробудил во мне самые опасные инстинкты и желания, я почуяла, как охотник во мне готов прорваться сквозь защитный кокон, чтобы взять своё. Да, несмотря на то, что я абсолютно точно не имела никакой власти над этой женщиной, я называла её своей. - Не пугай меня, Эмма, - она повернулась ко мне, поймав мой взгляд. О, Регина считывала меня легко в моменты моего забытья. - Ну, что ты, - я улыбнулась, борясь с желанием встать и проводить её. Я знала, что она уходит. Всегда знала. - Разве я могу? - О чём ты думала? - она так часто меня спрашивала об этом, и я всегда терялась при ответе. - Об изумрудных лентах и вине, - полуправда всегда держит рядом с истиной. Она рассмеялась, покачав головой, и направилась к двери, когда та открылась, впуская Грэма. - Миссис Миллс, - из его уст это звучало так пугающе, потому что делало её ещё более чужой. Каждый, кто произносил это имя, отдалял от меня эту женщину. Она сдержанно кивнула ему в ответ, нарочно оставляя незамеченным его удивление. Разумеется, это мне придётся объяснять её присутствие. - Эй, Свон, - он молниеносно оказался рядом, плюхнулся прямо на постель, схватив меня за руку. Но я не почувствовала его прикосновения, потому что в памяти было живо ощущение кожи Регины на моей собственной. - Что она здесь делала? – если бы он знал, как часто я задавалась этим вопросом. - Я не знаю. Это был честный ответ. Потому что я не знала, какого чёрта, только что произошло в этих стенах, и что с этим делать. Его лицо сделалось мрачным, и я почти почувствовала, как внутри него разлилась эта помесь из ноющей боли и тоски. Это не причиняло мне дискомфорта, более того, его реакция была ценной для меня. Так я всё ещё могла ощутить все мои сломанные шестерёнки, отчаянно пытающиеся крутиться. Это делало меня живой - его боль. - Поцелуй меня, - он не удивился, не стал преувеличенно громко спрашивать "Что?", это было отличительной чертой Грэма. Он просто сделал то, о чём я его просила. Я всегда считала, что целовать нелюбимых легко. Это всего лишь процесс. Своеобразная торговля телом. Я целовала многих, чтобы не думать о том, кого хочу целовать на самом деле. Вытравливать её из себя было легко, нужны были просто другие люди, чей запах не запоминался, даже будучи прекрасным настолько, что хотелось его записать, будь подобное возможным, разумеется. Нужен был любой, кто не был ею. В этом заключалась их ценность и самая чёрная печаль. Грэм целовал мягко, но я знала, что он хотел бы сделать мне больно. Не мог. Но я могла. Поэтому позволила сделать поцелуй более требовательным. Всё прекратилось, когда мой телефон загудел, оповещая о сообщении. "Я жду тебя в саду за моим домом. Прямо сейчас, Эмма". Грэм посмотрел на экран и отвернулся. Я знала, что он останется здесь до моего возвращения, потому что и он это знал, так как после этого жеста был должен объясниться. Я быстро собралась, взяла стоящий у стены велосипед и направилась к указанному месту. Что-то точно произошло, и теперь я была уверена в этом. Слишком много раз за один только день Регина пересекла мою жизнь. Она сделала всё наше общение непозволительно личным. Она нарушила границы, и у неё определённо была цель. Мой Бог разгневан, потому что, придя в мою комнату, рассчитывал получить ответы, не утруждая себя задавать вопросы. Я неслась так быстро, что почувствовала, как тянет мышцу в ноге, это была приятная боль. И мне не пришлось уговаривать себя в том, что ею нужно насладиться, почувствовать и принять, как неотъемлемую часть себя. Когда я добралась до места назначения, то старалась не смотреть в сторону её величественного дома. Он был таковым из-за старости и стиля, в котором был выстроен. А её сад был моей изгородью, в то время как она сама - моим сердцем. Всё это дикое сочетание разрывало меня. Я не выносила настолько прекрасных чувств, было больно созерцать нечто потрясающее, потому что я могла видеть так глубоко и остро, что становилось невыносимо. Такой для меня была и сама Регина. Я нашла её у кустов диких роз. Её запах не терялся на фоне мощнейшего аромата розовых лепестков. Они не дополняли друг друга, нет, скорее запах роз выглядел уродливым на фоне того, что источала она. Я остановила свой взгляд на плечах Регины, она стояла ко мне спиной, наверняка скрестив руки на груди. Неподалёку я приметила каменного ангела и подавила громкий выдох, из-за чего послышался грудной стон. Будто мне сделали больно. Так и было. Регина обернулась на звук, и я увидела, что она прижимает к своей груди какой-то предмет. Её лицо в сумерках казалось бледным, почти мраморным, из-за чего она выглядела подобно тому каменному ангелу. Я не видела ничего красивее прежде. Её точёные черты лица, взгляд из-под длинных ресниц, полное отсутствие макияжа - всё это было чем-то абсолютно нереальным. Будто я узрела Бога, живого и дышащего. Велосипед упал к моим ногам, но я не стала утруждаться тем, чтобы поднять его. Я направилась к ней и чем ближе подбиралась, тем сильнее чувствовала, как клокочет внутри. В руках Регина держала книгу. И я уже совершенно точно знала, что это за книга. Это был мой дневник, собранный за долгие годы. Тысячи моих слов, закрученным в самые обнажающие фразы. Тысячи запахов и воспоминаний, тысячи несказанных слов о любви. И один секрет. Регина Миллс. - Грэм отдал её тебе, - я не спрашивала, не было смысла. Как ни странно я почти ничего уже не ощущала, но дело было в том, что уровень моих эмоций был настолько высоким, что мой разум отказывался его воспринимать, позволяя мне думать, будто я пуста. То, от чего я столько лет берегла её, она держала в руках, как самое драгоценное, что может иметь человек. - Она моя, Эмма, - в её голосе не было слышно никаких изменений. И я вспомнила то, как она пела мне, потому что теперь знала причину. Она прочла об этом. - Он отдал то, что принадлежит мне. Она была прекрасна, говоря это. Она была совершенна, держа в руках мою историю. Историю о ней. Я усмехнулась и сделала ещё несколько шагов, а она позволила мне подойти так близко. Я посмотрела на её руки, крепко ухватившиеся за переплёт. Там было очень много страниц, много всего, что она не должна была знать. Она проследила мой взгляд, усмехаясь. - Вены. - Вены, - повторила я, скользя взглядом по голубым линиям, уходящим глубоко под кожу её рук. - Что дальше, Регина? - мне было дико интересно, чем всё это закончится. А закончиться должно было непременно. - Совсем ничего, Эмма, - она обошла меня, становясь позади. Я ощущала её так ясно, как если бы была чистым листом, на который сыплются краски, капля за каплей. И вся эта незатейливая акварель затекает мне прямо в сердце. Я услышала, как что-то с глухим звуком падает на землю, гадать не пришлось. Я развернулась, оказываясь прямо перед её лицом. И замерла. - Непозволительно близко, Эмма, - прошептала она. И я поняла, что впервые вижу её такой. Откровенной и готовой отвечать. Она прочла всё до последнего слова. Она знала, что я её любила, и это было невыносимо. Это было больно. Это было самым прекрасным, что мне доводилось ощутить. Её знание не уничтожило меня. - Сделай шаг назад, Регина, - я не помню, когда она разрешила обращаться к ней по имени. Но с тех пор, оно неустанно срывалось с моих губ. Она наклонилась и поцеловала меня. Я столько раз писала о её поцелуях, не случившихся со мной, но оказалась не готова. Это вырвало меня из реальности, окружив чем-то вязким и плотным. Я была тем, кто задыхался из-за обилия воздуха. Я была тем, кто сгорал так медленно, что это выглядело возрождением. Я была тем, кто позволил этой женщине целовать себя. Когда смотришь на закрытый бутон и с замиранием сердца ждёшь, когда он раскроется, отдаваясь миру, и после видишь, как лепесток за лепестком отходит от тугого бутона, думаешь о том, что нет ничего прекраснее, чем этот процесс. Но появляется человек, способный убедить, что вся красота в любом её проявлении скрывается внутри него. Она отстранилась, и я почувствовала, как её взгляд прошёлся по моему лицу и всё ещё закрытым глазам. А потом Регина придвинулась, касаясь носом моих волос, из-за чего по телу прошла дрожь. Я вдыхала её, как драгоценный кислород. Как дышит умирающий, перед тем, как отпустить жизнь со своих губ. - Теперь ты знаешь, - прошептала она, находя мою руку и сжимая, - и это всё, что у тебя будет. Она отстранилась, подняла книгу и замерла, увидев мою улыбку. Я улыбалась, потому что знала, что значат её слова. Мне не было больно. У меня не было Регины Миллс. Но у меня был поцелуй. Целовать нелюбимых нелегко. Теперь я буду знать.