вечность, таящаяся в сладости вин

Я всегда видела её в своём прошлом, но никогда не могла представить в будущем и, возвращаясь домой, думала именно об этом. Мой мир не рухнул, правда обнажилась, но никто не пострадал, разве что Грэм, на которого я не злилась и даже жалости для него у меня не было. Потому я размышляла лишь о той причине, по которой старалась не думать о будущем, потому что сложно представлять в нём человека, связь с которым ничем не обусловлена: ни родством, ни браком, и что тут скажешь, если даже браки распадаются? Как удержать кого-то, кто тебе просто не принадлежит? Путь домой был длинным и вовсе не из-за медленного шага. В каждой трещине камня, которым была выложена дорога, расколе, свидетельствующем, что время стелется древней пеленой под ногами, я видела отрезки своей жизни. Встречала каждое воспоминание с радостью и тихой болью под ребром, потому что всё это уже было пережито, всего этого у меня уже не будет. Позже оказалось, что всё это время я бежала, в боку нещадно кололо, а во рту пересохло от частого дыхания, ноги гудели, а щёки горели от встречного ветра. Я бежала, потому что иначе мне оставалось только упасть на землю. Мой мир не рухнул, он стал таким необъятным, что больше я не могла его вмещать. Заходить в дом не хотелось, хотя оттуда настойчиво пахло яблочным вареньем. Но, почему это должно было быть причиной, если яблоки я не любила ни в каком виде? Ветер разыгрался не на шутку, и пока я стояла практически на пороге дома, впутывал мне в волосы багровые листья. Именно в этот момент я почувствовала то самое давно забытое, утерянное. То, от чего я отступилась, потому что предавать себя получалось у меня почти лучше всего. Я прошла мимо Грэма до смешного встревоженного, улыбнулась ему и попросила: - Уходи, - ничего, что отразилось в его глазах, меня не тронуло, - это не значит, что я прошу уйти тебя совсем, нет, твоё присутствие в моей жизни мне никак не мешает, просто потому что ничего для меня не значит. Я не злюсь на тебя за то, что ты сделал, понимаешь? - Я этого и не ждал, - он усмехнулся как-то по-доброму, но отчаянно, а запах тёплых яблок стал ещё насыщеннее. Теперь мне будет казаться, что яблоки - это про расставание, которого и не произошло на самом деле. – Может, надеялся на какие-то эмоции, но глупо было полагать, что хотя бы одна была бы обо мне. Грэм ушёл, а я дрожащими руками открыла крышку фортепиано, достала карандаш и нотную тетрадь, которые были давно убраны под замок, как осколки разбившихся мечтаний и таланта, который был похоронен под слоем пыли в старой шкатулке. Я видела Регину в золотистом свете вечернего солнца с алой бахромой заката по краям, как солнечный сок разливался в тонких стрелах едва заметных морщинок у глаз и в уголках рта, будто она только что пила солнечный нектар. И теперь он лежит тонкой плёночкой на её губах, я слышала ветер, стекающий по её коже и приносящий мне её запах. Сегодня это был океан с его солью, обломками давно утонувших кораблей, острыми рифами, по краям которых стекала шипящая пена. Пальцы сами находили нужное звучание, вытаскивая из моего сердца мелодию, самую прекрасную из всех, что мне довелось написать. И не было ничего лучше, чем слышать Регину, звучащую во мне. Я стала подпевать, и звучание собственного голоса поразило меня до глубины души – он больше не был тем, чего я боялась. То, каким звучание стало теперь, больше не причиняло мне боли. Кто-то положил мне на плечи руки, и, обернувшись, я увидела мать. Она улыбалась сквозь слёзы на глазах, от неё исходило какое-то странное тепло, которое приятно щекотало сердце. Что-то схожее с тем моментом, когда кладёшь на язык кусочек мятного шоколада и зажмуриваешь глаза от удовольствия. - Как думаешь, может мне стоит уехать? – я подумала об этом с лёгкостью, будто данная мысль была самой правильной вещью на свете. Мама задумчиво склонила голову, чуть крепче сжимая мои плечи. - Только если ты не бежишь, - произнесла она, - я всегда считала, что это место не для тебя и спрашивала себя, что же её держит? Но ответ всегда находился, и я мирилась с этим. Только нельзя уезжать, если это бегство, потому что ничем хорошим подобное не оборачивается, а только приносит новые страдания и неудачи. Уезжать нужно, оставляя за собой все дела решёнными, потому что только так можно начать новую жизнь. Ты бежишь, Эмма? - С чем ты мирилась? – я слышала её вопрос, но интересовало меня другое. Сердце забилось так сильно, что у меня перехватило дыхание. Я опёрлась локтем на клавиши, и они протяжно заскулили диссонансом. Мама опустила глаза с улыбкой, а потом снова посмотрела на меня, и я уже знала ответ. - С тем, кого ты любишь. - Ты знала, да? – глупо спрашивать, но почему-то было так важно в этот момент. - С тех пор, как ты отдала ей самое дорогое, что у тебя было в тот момент, - она пожала плечами, заглянула мне в глаза и со всей серьёзностью спросила снова, - так ты бежишь, Эмма? - Да. Она кивнула, смиренно поджав губы, будто бы подтверждая то, о чём думала и оставила меня. К вечеру нотные страницы были исписаны и убраны в моё опустевшее хранилище. Записей я больше не делала, но не потому, что мне было нечего рассказать. В этом больше не имелось никакого смысла. Мысли об отъезде я отложила на весну, надеясь, что к этому времени что-то может измениться, чего именно я ждала, не знаю. Но так было спокойнее, пусть хотя бы сейчас. Зима оказалась для меня холоднее, чем обычно и жестокости в её ночах стало больше. Пепелище внутри не согревало, только обжигало, будто пламя, не сумев подобраться к гортани, разрослось между рёбер и теперь полыхало. Иногда я представляла себя драконом, последним из рода, одиноким, хотя никогда не была таковой, и очень старым, иначе как ещё могла объяснить своё бессилие. В пылу бессонницы я читала сказки, которые однажды мне принесла мать. Старая книга с обуглившимися по краям страницами хранила сладковатый запах старой бумаги и истории о драконах, собирающих золото для своих королев. Нелепо. Приручённый дракон никакой уже не дракон, только тень былого величия. Ха, скажи об этом Регине. Часто заезжал Робин, привозя баночки варенья, которые Регина передавала матери, укладывал их на полки небольшого подвала, пока я стояла вверху лестницы и освещала пространство фонарём, потому что лампочки у нас вечно перегорали. И с удовольствием оставался выпить чего-нибудь горячего. Стол в кухне стоял прямо у окна, откуда открывался вид на заднюю часть двора, присыпанного снегом. Робин говорил, что снег всегда ему напоминал сахарную пудру, которую он так любил, со временем я научилась печь шоколадное печенье в сахарной пудре, чтобы в очередной приезд угощать его любимым лакомством. Сегодня Робин приехал, потому что был в растерянности и совершенно не представлял, что подарить Регине на день рождения. - Не понимаю, за что она меня всё ещё любит? – он усмехнулся, качая головой и ставя кружку с чаем на стол. – Я вечно забываю про праздники, не знаю, что дарят любимым женщинам на дни рождения, о, а ещё я переехал её грядку с клубникой прошлым летом. Мы рассмеялись. Его смех был глубоким и добрым, а глаза искрились теплотой. Думаю, даже если бы он переехал все её грядки и клумбы в придачу, на него нельзя было бы злиться долго. В конечном итоге у любви не бывает причин, потому что она сама и есть причина всему. - Что ты дарил в прошлом году? – я встала, чтобы достать из духовки противень с готовыми печенюшками, в этот раз миндальными, и сложила их в вазочку. Запах взвился чудесный, сладковатый и тёплый. - Кофеварку. – Он нахмурился, ожидая моей реакции. - То есть человеку, который не пьёт кофе, ты подарил кофеварку, - меня распирало от смеха, потому что представляла лицо Регины, которая мне об этом, к слову, не рассказала, хотя я и понимаю почему. - Теперь ты понимаешь масштаб трагедии? – когда он улыбнулся, я всё же позволила себе рассмеяться. – Я бы подарил ей украшение, но совершенно не знаю, что выбрать. Что если я куплю серьги, а они не носятся без какого-нибудь кулона? Можно купить и то и другое, конечно, но тогда это будет выглядеть так, будто я не знал, что дарить, потому взял всё в надежде, что что-то обязательно понравится. Сама я ещё задолго до этого разговора сделала заказ одному местному мастеру, который давно отошёл от дел. Мне удалось уговорить его помочь, только потому, что сказала ему правду. Последние слова Робина были произнесены с таким отчаянием, что я не раздумывала. - Сейчас вернусь. Я положила перед ним коробочку, обитую синим бархатом, и кивнула, чтобы он открыл. Робин поставил чашку и с неуверенностью посмотрел сначала на меня, потом на то, что я принесла. Затем открыл. Он выдохнул и отставил футляр с украшением. - Эмма, я не могу. - Можешь, - я достала браслет и положила ему в ладонь, - он сделан на заказ и нигде в городе ты не увидишь такого. Белое золото и самоцветы, выполнено по моему эскизу. Внутри гравировка «он сбережёт тебя от зависти ангелов, когда небо уронит к ногам твоим звёзды». Не представляю, как Френч вместил это, но вышло хорошо. Ты подаришь ей это. Так правильно. Потому что смысл в том, чтобы браслет украсил её запястье, а кто его наденет, не имеет значения. У меня же для Регины есть кое-что ещё. Робин крепко сжал мою руку, и с благодарностью посмотрел в глаза. - Спасибо, - он потянул меня за руку, вынуждая подвинуть стул и сесть рядом, - думаю, что ты лучшее, что с нами случилось. Я положила голову ему на плечо, чтобы Робин не видел моей горькой усмешки, и мы просидели так ещё немного, прежде чем у него зазвонил телефон. Робин уехал домой, а я всё ещё слышала его слова. Наверно это всегда было неизбежным. Наши пути и совпадения, я в это верила, потому что так чувствовала. Время моей жизни задевало её, и наоборот. До бесконечности, потому что только так я могла объяснить силу своих чувств к Регине, мне достался груз всех моих сердец, что когда-либо бились любовью к ней. В день её рождения я поняла, что больше не вернусь в консерваторию. Ничего ужасного не произошло, просто я вдруг осознала, что это шаг к завершению. Пришла пора отделять свою жизнь из запутанного клубка нервов этого города. Все спешили поздравить именинницу, вручая ей цветы, бутылки вина и сладости, я не подходила к ней до тех пор, пока последние поздравления не смолкли. Мы остались вдвоём, точнее я просто пришла в её кабинет, где стояло старое фортепиано, звучащее совершенно по-особенному. В нём будто таилась сила, способная покорять слух даже тех, чьё сердце было глухо к музыке. На Регине было тёмно-синее платье с молнией на спине во всю длину. И только теперь я поняла, что было не так. Регина отрезала волосы и теперь они едва доставали до плеч. У меня сбилось дыхание от осознания увиденного. Она повернулась ко мне и с улыбкой склонила голову набок, в то время как её правая рука обхватила запястье левой. - Так и будешь стоять? – наконец, спросила она, обходя свой стол и приближаясь. - Я просто думаю, что мне хочется сделать больше, - я поджала губы, раздумывая, а Регина протянула мне руку, на которой был браслет и, проведя по тонкому металлу кончиками пальцев, сказала: - Спасибо, - звук её голоса отозвался в моём сердце и будто бы в прикосновениях её пальцев, держащих уже мою руку. – Спасибо, - теперь уже прошептала она, и я не нашлась, что сказать, только смотрела на неё, вышедшую из-за света, и не могла пошевелиться. - Как ты поняла, что это я? – было глупо отрицать. - Гравировка. Я кивнула. - Ты ведь не сказала Робину? – меня вдруг охватило беспокойство, но она только покачала головой и я не стала продолжать тему. Протянула ей тонкую папку с несколькими листками. Регина удивлённо посмотрела на меня, забирая ноты из моих рук и сразу же села за фортепиано. Она не просто играла, она заполняла пространство звуками, обращавшимися в вязкое, на первый взгляд, тепло, которое, достигнув слушателя, становилось невесомым, будто облачко. Я же видела, как стены вокруг исчезают, и всё меняет цвет. Столько зелёного и золотого! Регина была в этот момент соткана из переливающихся зеленью и золотом нитей. Музыка перенесла меня назад, в нашу первую встречу, я ощутила тяжесть украшения в ладони, провела меня по каждому драгоценному воспоминанию, исследуя мою жизнь вместе со мной. И всюду я видела Регину. Улыбку, окаймлённую в алое, тонкий шрам, расчертивший губу, запястья в изящном изгибе, когда она опускала на них подбородок и прищуривалась, изогнутые в удивлении брови. Ключицы с натянувшейся кожей, когда она глубоко вздыхала и закидывала голову, закрывая глаза. Я всегда представляла в такие моменты, что она видит. Пахло прогретыми колосьями и ржаным хлебом, откуда-то доносился запах карамели, подгоревшей по краям. Лес выпускал душистые травы и обкладывал стволы деревьев мхом. Но мы всего лишь были в кабинете, душной консерватории, Регина играла мою жизнь, но слышала я только её. - Как ты её назвала? – она никогда не спрашивала, почему я приношу их безымянными, но так было раньше. - Я думаю, что ты знаешь, - мелодия носила её имя, и она улыбнулась мне, принимая это. В дверь постучали и она открыла. На пороге стоял мальчик с огромным букетом пионов, увидев меня, он просиял. - Здравствуй, Генри, - Регина приняла цветы и выслушала поздравления, поцеловала мальчика в щёку и провела внутрь. Он тут же оказался рядом, крепко стискивая меня в объятиях. Я взъерошила его тёмные волосы и положила руку ему на плечо. - Я хочу, чтобы ты кое-что подписала, - сказала я и указала на её стол, где лежало моё заявление об уходе. Регина прочла и, нахмурившись, посмотрела на меня. - Ты уверена? – я знала, что она не станет меня отговаривать, и я была благодарна за это. - Да. Не думаю, что она что-то почувствовала в этот момент, потому что по большому счёту ничего не менялось, только количество встреч. Но стало бы это её волновать? Не думаю. Потому я была спокойна. Мы с Генри ушли. Это были самые тяжёлые две недели за последнее время. Зима не могла простить мне стремление к весне, потому отняла у меня Генри. Руби вышла замуж за местного доктора и, забрав Генри, они уехали из города. Узнала я об этом только на второй день после их отъезда. Памяти о том времени у меня почти не осталось, потому что было слишком больно, чтобы разбирать эти воспоминания. В тот день я пришла в дом Регины, где провела всё время, просидев у её ног, отказываясь от вина, сладкого и разговоров. Она рассказывала всякую ерунду про садоводство, варенья и сорта яблок, гладила меня по голове и не впускала Робина в спальню. Он всё время приходил спросить, что же случилось и не хочу ли я чаю, Регине достаточно было только посмотреть на него и его голова, забавно просунутая в приоткрытую дверь, исчезала с покорной улыбкой. Рано утром я вернулась к себе и ни она, ни я больше об этом не заговорили. Весна ворвалась в город стремительно, солнце стало ласковее, а к концу марта сошёл последний лёд, обнажая душу озёр. Башня с часами была починена и теперь звонко отмеряла время, оповещая о каждом прошедшем часе. Везде развешивали украшения, вывески становились ярче, отовсюду перевозили цветы и бочки с винами. По улицам гулял запах копчения и сладковатый дым, все готовились к грядущей ярмарке. Празднование весны всегда было пышным и сопровождалось небывалым весельем. Небесная синева довлела над городом, гоняя свои облака-безе. Облачённые в более тонкие одежды, горожане наполняли улицы по вечерам, устраивая гулянья. Я предпочитала проводить время в саду Регины, перекапывая грядочки с травами, убирая сорняки и просто сидя на земле. Робина не было в городе, и Регина не хотела говорить, куда он уехал. Каждый раз, когда я спрашивала, её лицо становилось мрачным и это меня тревожило. Но настаивать на том, чтобы она всё-таки рассказала мне, не могла. Этим вечером на ней было длинное, лёгкое платье, собранное в талии. Плечи были открытыми, но выходя ко мне, Регина надела тёмно-зелёный кардиган. У неё в руках был небольшой ящик и, когда она подошла ближе, я увидела, что это помидоры. - Откуда у тебя помидоры весной? – у неё всегда находилось то, чему было ещё не время, и это меня поражало каждый раз. Иногда я думала о том, что и мне могло быть не время, и всё же я была. - Магия, мисс Свон, - усмехнулась она, передавая ящик мне, чтобы я убрала его в машину. Регина заправила волосы за ухо и посмотрела на меня как-то странно, может, в этом и не было ничего такого, просто вечернее солнце, согревая её кожу кленовым сиянием, высвечивало в её глазах волшебство. Оттого они казались мне какими-то другими, ведь сегодня она смотрела глубже, чем я могла бы вынести. Пока я вела машину, она поглядывала на меня и чему-то улыбалась, а когда я отвечала на её взгляды, то она не отводила глаз. - Зачем мы везём помидоры? - по радио заиграла песня, в которой я расслышала этнические инструменты. - Мистер Голд просил, - Регина прикусила щёку изнутри, осматриваясь в машине, будто что-то ища, - он сегодня собирается жарить мясо. - В бардачке, - сказала ей с улыбкой, понимая, чего она хочет. Регина достаёт шоколад и удовлетворённо выдыхает. Она знала, что я всегда держу в машине сладкое, на тот случай, если кому-то из нас срочно понадобится съесть кусочек. Миллс протянула мне разломанную плитку, но я отказалась. Совсем ничего не хотелось. Наверно, потому что в этот момент у меня всё было. Я ощущаю, что в моей крови океан. Смотри на дождь, падающий с неба. Лилось из динамика, и я ощущала что-то солёное на кончике языка, будто только что трогала волны непослушной стихии. Ее соль засолила слезы, и теперь, Эти слезы оставят свой вкус у меня на языке, Словно то теплое ощущение, которое получаешь от Черного опиума. Черного опиума. Мы подъехали, когда на ярмарке уже разожгли огни. Было шумно, и что странно, играла та самая песня, что и у меня в машине. Бесконечные ряды палаток, увитые огоньками, вызывали во мне восторг. Небо уже обнажило несколько звёзд, и они поблёскивали над суетливым празднеством, которое только-только разгоралось и тонуло в музыке. Иногда я чувствую, что я хочу уйти, За все эти воспоминания. И выйти через эту дверь наружу. Черная ночь зовет меня по имени, Но все дороги выглядят одинаково, Они ведут в никуда, Они ведут в никуда. Эти слова проникали прямо в сердце вместе с кровью, кололись под кожей, ласкали слух. Город будто прощался со мной, в то время, как я никуда ещё не собиралась. Мы отнесли помидоры Голду, и там Регина отрезала от насыщенного розового бочка кусочек, чтобы положить мне на язык. Плод был очень сочным и сладким, о чём я и сказала. Она улыбнулась довольная собой и отрезала ещё ломоть, чтобы пробовать самой. Завораживающее зрелище. То как она сняла с лезвия розовую плоть, было чем-то невозможным, как если бы мой любимый Леонардо вдруг открыл мне тайну улыбки Моны Лизы. Я стояла, посвящённая в некое таинство и не могла подобрать слов, да и были ли они нужны? - Они прелестны! – подтвердил мой вердикт мистер Голд, доставая замаринованное мясо. – Жду вас через пару часов на самое лучшее барбекю, что вы только пробовали. Потянуло костром и той незабываемой сладостью дыма, которую можно почувствовать только весенним вечером. - Идём, - шепнула мне Регина, беря за руку и уводя за собой. Дороги я не разбирала, только следовала за ней, подобно тени, отчаянно берегущей чужой покой, извечно пребывая рядом. На собранные прилавки выкладывали украшения ручной работы, духи и масла, самоцветы, добытые где-то по другую сторону сторибрукского леса. И всякую снедь: засахаренные фрукты, сушёные ягоды и травы, вяленое мясо и копчёную рыбу. Отовсюду выкатывали бочки с вином, наполняя бокалы каждого, кто желал утолить жажду. Мы шли вдоль разноцветных рядов, вдыхая самые разнообразные и умопомрачительные ароматы. Деревья переливались светом огоньков и отбрасывали причудливые тени. Вечер был удивительно тёплым, и Регина сняла свой кардиган, позволяя теням играть на её обнажённых плечах. Мы остановились у палатки с сидром, купили несколько бутылочек, а после расположились под огромным старым дубом, стоящим чуть выше того места, где в самом разгаре была ярмарка. Оттуда открывался вид на всю территорию торжества, и была отличная возможность посмотреть салют, не находясь при этом в гуще толпы. Я знала, что мои родители тоже были где-то там, но встретиться нам не удалось. Регина сосредоточенно пыталась открыть бутылку, но её руки дрожали, и ничего не выходило. - Что-то происходит? – спросила я, забирая у неё бутылку, чтобы открыть самой. - Спасибо, - она сделала глоток и я ничего не смогла сделать с тем, что смотрела на то, как напряглась её шея, когда она выпила ещё, - нет, ничего такого, о чём тебе стоило бы волноваться. Я не поверила ей, потому что чувствовала, чувствовала, что её что-то тревожит, но не могла упорствовать в своих вопросах. - Хорошо. – Мы молчали долгое время, смотря на торжество, посмеиваясь над тем, как Лерой пытался достать хотя бы одно яблоко из бочки с водой. Его жена, Нова, пыталась увести его, но он никак не хотел оставить эту затею, крича что-то про «чёртовы яблоки». Его борода намокла и намочила рубашку на груди, и только когда бабуля Лукас закрыла бочку, соизволил, наконец, уйти. Я крутила в руке веточку мяты, вытянутую из одного из пучков, стоящих на прилавке Ингрид Фишер, чувствуя тонкую свежесть аромата. Регина вдруг подвинулась ближе, но ничего больше не последовало. - Нужно было взять мочёных яблок, - сказала зачем-то я. - Ты ведь их не любишь, - Регина тряхнула волосами, и меня обдало их запахом, на мгновение я прикрыла глаза, прислушиваясь к аромату. - Я много чего не люблю, но иногда очень хочу, - пожала плечами и посмотрела на неё. В отблеске жёлтоватого света она выглядела моложе и казалась совершенно неземной, будто какое-то божество, зачем-то спустившееся на землю, и оставшееся там до конца времён. Я даже представила, как она перебирает тонкими пальцами нити времени, путает судьбы, она могла бы, я знаю. И вот живёт она и в каждой жизни встречает меня, а мне только и остаётся, что смириться с этими столкновениями и любить её до потери пульса. - Ты скучаешь по работе? - Нет. И это было правдой. Я чувствовала себя лучше, свободнее, на мне не было никакой ответственности, только свобода. Бесконечная свобода. Я снова писала музыку, и это приносило неплохой доход, а большего мне не требовалось. Родители съехали, купив себе небольшой домик рядом с заброшенной винодельней, я помогала им с ремонтом и покупкой мебели. Гуляла по заброшенной земле и иногда позволяла себе недолго лежать под зарослями виноградника, закрыв глаза и вдыхая полной грудью. - В мае я уеду. - Куда? – её голос окрасился печалью, но только на мгновение, и это согрело меня изнутри. - Ещё не знаю, - на самом деле я просто хотела немного попутешествовать, прежде чем где-то осесть. Чтобы выбрать место, мне нужно было убедиться, что лучшего не найти. – Я буду присылать открытки. Она протянула руку, касаясь моих волос, задела кончиками пальцев висок и долго смотрела на меня. - Хорошо, - заговорила она, и почему-то стало легче. - Ты знала, что медовый хруст – самый выносливый сорт яблок? – спросила Регина, - дерево способно переносить самые суровые холода, продолжая плодоносить каждый год. - Нет, - пожала я плечами, боясь сбить её руку, которой Регина всё ещё меня касалась. - Я люблю эти яблоки, - добавила она. Её лицо в этот момент было очень близко, я чувствовала аромат её кожи, видела, как темны глаза и как много в этой янтарной смоле таится. Эта женщина была безбожно красива, столь же вероломна и умна, и разве могла я, был ли хоть однажды шанс, что я не полюблю её? Она нашла бы меня везде, в любое время, она вошла бы в мою жизнь, так же легко, как нож входит в золотистое масло. И теперь она была так близко, что я вновь грезила о поцелуе. - Ты как эта яблоня, - прошептала она, глядя мне в глаза. Разбивая суда о морское дно моего сердца одним словом, - моя яблоня. Моя. Салют взвился в небо, освещая всё в округе. Небо разрывалось от разноцветных брызг, спуская дым на головы горожан. Я больше ничего не слышала. Держала её руки, пряча в них своё лицо и едва касаясь губами тёплой чуть влажной кожи ладоней. Не было ничего лучше, не было ничего важнее, чем её ладони, куда стекалось моё дыхание, где разбивались мои недопоцелуи. Пахло тыквенной стружкой и лавандой. Через время мы спустились к гуще событий, пробираясь сквозь чужой смех и вездесущую сладость. Мистер Голд встретил нас с улыбкой, усадил за столик, стоящий чуть подальше от его палатки. Принёс вина и своё знаменитое мясо с помидорами. Мы ели самое вкусное барбекю, запивая полусладким вином с фруктовым букетом, я всё время проливала сироп, отчего Регина только снисходительно улыбалась, и её шрам становился отчётливее. Её губы блестели от сока мяса и я не могла отвести взгляда. К двенадцати часам людей стало меньше, но ярмарка всё равно ещё была переполнена шумом, смехом, звуками жаровен и плеском воды, потому что Лерой снова пытался доставать яблоки, пока Нова выбирала украшения. Луна в небе осыпала серебром деревья, касалась кромки воды за нашими спинами. Мы говорили об этнической музыке и винах, чей урожай в этом году был лучшим. Всюду витал кисловатый аромат откупоренных бочек. На нашем столе было уже три пустых бутылки, но ни одна из нас не захмелела, из чего Регина сделала вывод, что пить ещё – пустая трата алкоголя. Мы поблагодарили мистера Голда и его беременную жену за вкусный ужин, и отправились домой. Напоследок мы прошлись вдоль рядов, в надежде купить что-нибудь необычное, я увидела ловец снов, который был у меня в руках уже через несколько мгновений, а Регина расплачивалась за мой подарок. Машин рядом с моей давно не было, я повесила ловец под зеркалом и рассматривала его в свете луны, когда снова заиграла песня о чёрном опиуме. Регина подошла ко мне, вдруг обвивая руками. Она была такая тёплая, что у меня сжалось сердце. Я чувствовала её, чувствовала всю, как она дышала, как глотала слюну, как шелестело её платье от поднявшегося ветра, как ссыпались её волосы, потревоженные контактом с моими. Казалось, что всё пришло в движение, и, открыв глаза, я поняла, что мы танцуем. Это нельзя назвать действительно танцем, потому что мы просто покачивались, медленно переступая с ноги на ногу. Регина крепко меня держала, дыша куда-то в шею. - Пусть не сломит мою яблоню ни холод, ни беда, - зашептала она, перемещая руки мне на спину, - пусть не падёт под чьей-нибудь жестокой рукой. Я забралась ладонями под тонкую ткань кардигана, скользнула пальцами по выпирающим лопаткам и замерла. Она отодвинулась, заглядывая мне в лицо, но не выпуская из рук. Наши взгляды слились и не было в том борьбы или ожидания. Только самое тёплое прощание и отпущение. Она прислонилась лбом к моему лбу и закрыла глаза. - Не шли мне открыток. - Я не буду. Она отстранилась и села в машину. Я сделала то же самое. Ехали молча, и даже радио осталось выключенным, потому что я боялась слов, что все дороги выглядят одинаково и ведут в никуда. Когда мы подъехали к её дому, я вдруг сказала: - Знаешь, чего я хочу? – мрак скрывал её лицо, но разве нужно было мне видеть её, чтобы чувствовать, что она здесь, что это именно она? - Знаю, - произнесла Регина игривым тоном. - Серьёзно, ты будешь об этом шутить? – это было до ужаса странно. - Ну, ты ведь смеёшься. - Потому что это полный абсурд. Но на самом деле я хочу, чтобы ты сказала, что чувствуешь. В нашем общении ничего не изменилось, разве что прикосновений стало чуть больше, и я не знаю, хорошо это или плохо, потому что, если ты испытываешь жалость… - Дело в том, Эмма, что мне никогда не было тебя жаль. И знаешь, я не испытываю вины, потому ничего не изменилось, это на меня не давит. И я хочу тебя себе, но не хочу отдавать ничего в замен, понимаешь? Потому что тебе, чёрт бы побрал, ничего не нужно! На самом деле ты лучше меня, я всегда это знала, ты чиста. Что бы ты ни делала, это не порочило тебя. Ты сияла даже в самый тёмный день, потому что внутри тебя всегда была любовь, такой силы, что мне и сейчас страшно. И мне нравится быть рядом с тобой, зная, что ты любишь и что тебе больно, потому что это всё, что у меня есть. Я чувствую власть, какой не должно быть ни у одного человека, потому что ты, чёрт возьми, любишь меня. Я читала то, что ты написала обо мне, каждую чёртову страницу, искала своё отражение и находила, потому что ты меня увековечила. Я не заслуживаю тебя, но как тебя отпустить, если это моё? Вот, что я чувствую. Вы удовлетворены ответом, мисс Свон? - Вполне. Я увидела Регину в ином свете, то была жестокая и бессердечная женщина, и не было никого лучше. Моё сердце преисполнилось такой любовью, что дышать стало трудно. Регина сочла моё сбившееся дыхание за разочарование, потому уходила молча, а я провожала глазами её силуэт в свете фар. Следующим вечером я уехала. Я побывала во многих странах, многих городах за последние два года. Новая жизнь казалась мне всё ещё нереальной, потому что я ощущала какой-то морок, но мне было хорошо. Я писала музыку, пекла печенье, пила вино в небольшой квартирке, которую снимала на окраине Парижа. Это было временным пристанищем, но я надеялась пробыть здесь как можно дольше. Я знала, что есть место, лучше, моё место, которое ждёт меня, но нужно время, чтобы понять, где же это. Регина часто звонила мне и я брала трубку. Мы молчали часами, так и не сбросив вызов. Я слушала разговоры прохожих, рёв машин, взрывы салютов на весенней ярмарке, пока наше призрачное «рядом» задыхалось тишиной. И каждый раз, видя входящий вызов от неё, я продолжала отвечать, чтобы слушать молчание. Делать вид, что не знаю, кто звонит и любить всё, что находится вокруг неё в этот момент где-то там… Однажды звонок раздался посреди ночи, и после не было больше ни одного. Из разговора с матерью, я узнала, что полгода назад умер Робин. От рака. Я провела несколько ночей, рыдая и не зная, чем успокоить сердце. Мне нужно было вернуться, туда, к ней, но посмела бы я, когда всё время, что я должна была быть рядом, она справлялась одна? Сердце Робина остановилось в три часа ночи, перед Рождеством. Спросить у мамы о Регине мне не хватило сил. Париж встречал лето, залечивал сердце цветами и музыкой, пытался оставить меня себе, обещая раскрыть тайны и усыпать звёздами. Вечерами я гуляла по узким улицам, вбирая в себя запах летнего города, смотрела картины, в которых ничего не мыслила, покупала выпечку и варила варенье. В каждой женщине я видела Регину, слышала её голос, покупая сладости, и оборачивалась, в надежде увидеть её взгляд, в котором читалась насмешка «ты снова тратишь все деньги на сладости». Но каждый раз, это была всего лишь моя память, звенящая на все лады. В середине лета я познакомилась с Августом, писателем, родившимся в Париже, но выросшим в Бостоне, откуда переехал на родину совсем недавно. Он был очень обаятельным, носил мне кофе, и долго смеялся, когда я сказала, что не люблю его. С тех пор стаканы с кофе сменились бутылками вина, которые мы распивали, сидя на моём балконе и наблюдая за прохожими внизу. Август читал свои рассказы, и моё сердце откликалось на каждое слово, в один из таких вечеров, он меня поцеловал и я ответила. Больше ничего не произошло, мы просидели до утра, разговаривая о всякой ерунде и только изредка заговаривая о чём-то серьёзном. Париж не место для таких разговоров. Утром по всей квартире раздалась трель звонка. Я подскочила на стуле, чуть не опрокинув пустой бокал. Мы всё же уснули, прямо за столом. Пнула Августа, чтобы тот открыл дверь, пока я схожу в душ. Что-то было не так, но спросонья я не придала этому никакого значения, и всё же сердце колотилось как бешеное. Когда я вышла из ванной, посвежевшая и бодрая, то услышала приглушённые голоса. Нет, не может быть. Я вошла в зал и остановилась как вкопанная. Они сидели на диване с чашками чая и продолжали говорить, когда я появилась. А потом она обернулась, тут же вставая и встречая мой взгляд. - Здравствуй, Эмма. Тёмные волосы с завивающимися концами, хрупкие плечи, пересечённые тонкими бретельками сарафана, солнце стекающее золотом в тонкие морщинки у уголков рта, раскрытого в улыбке. Руки, пахнущие свежей выпечкой и лавандовым кремом, карие глаза, смотрящие так, что проживаешь то, что ещё никогда не случалось с тобой, но уже было прожито царями, богами, да кем угодно. Я любила её так долго, что не упомнить всего. Она никогда не была моим прошлым, она просто была и я любила её, потому что была рождена для этого. И вот теперь она стояла посреди моей гостиной, улыбаясь и обещая мне, что всё это правда. Что мы прожили всё, что должны были, чтобы оказаться здесь и сейчас. Потому что всё шло именно к этому, с самого первого дня, когда я коснулась её руки, отдавая самое ценное, что у меня было. Я знала, где то самое место и теперь Париж мог быть спокоен, отпуская меня домой. Я улыбнулась, прислонившись к стене и склонив голову. Пахло сторибрукской ярмаркой и фруктовой сладостью вин, мерцающих рубиновым светом в деревянных бочках, яблочными леденцами и мятой. Откуда-то доносились взрывы салютов, и я улыбнулась ещё шире. Всё так, как должно быть. - Здравствуй, Регина.