***
— Волнуешься? — я вышла из автобуса следом за Сашей и теперь дышала выхлопами, которые «Икарус» щедро распылял за собой. Белов отрицательно дернул головой, но его тело упрямо выдавало напряжение. Я великодушно промолчала, отметив про себя, как сосредоточенно ходят желваки на лице Саши; как он нервно разрывает несчастный только что сорванный тополиный листок на несколько частей; как озирается по сторонам. Причины для волнения у него, конечно, были. Утром роковой пятницы иначе было нельзя. И, глядя на Сашу, я лишний раз убеждалась в том, что приняла правильное решение, собравшись с ним. «Он у нас самостоятельный, вот пусть сам и разбирается», — отмахнулся Космос, когда я попыталась надавить на совесть; в Люберцы он ехать не собирался и всем своим видом демонстрировал это. Валялся в комнате и бездумно смотрел телевизор. Ради этого театра одного актера даже экран протер! — И правильно. Волнение расхолаживает, — со знанием дела прокомментировала я, сворачивая на проселочную тропу следом за Сашей. Вокруг не было ни единой живой души. Только пара бродячих собак возле остановки; безлюдной, конечно же, остановки. Кому придет в голову солнечным летним днем ехать на заброшенную лодочную базу? Дышать запахом застарелого мазута и умирать от духоты? На раскаленных под июньским солнцем старых металлических корпусах лодок можно было жарить яичницу. Я догнала Белова и подхватила его под руку. — Не надо было тебе ехать, — проворчал он. Всю дорогу ворчал и сейчас решил продолжать. Я бы может и согласилась с ним, если бы не видела, как Белый обрадовался, когда увидел меня во дворе своего дома. Группа поддержки из меня, конечно, была не самая отличная. Но все лучше, чем ничего. — Надо, надо, — отмахнулась я, ткнув Белова в бок локтем, — Знаешь, меня как-то в десятом классе отправили на конференцию по русской литературе. И я была готова читать доклад, правда! Вот только выйдя на сцену чужой школы совсем растерялась. — И что? — А то, дубина, — усмехнулась я, — Только присутствие моей учительницы в первом ряду и спасло. Я все время смотрела только на нее и тот факт, что рядом был знакомый человек, позволил мне избежать позора. Я как-то… Сразу сконцентрировалась. Саша неожиданно засмеялся и я, увидев, как мускулы на его лице постепенно расслабляются, не сдержала ответной улыбки. — Боюсь, если я буду смотреть на тебя все время, меня тут и похоронят, — выдавил из себя Саша. Я возмущенно толкнула его в сторону и Белов, споткнувшись, едва не свалился на обочину. — Дурак. Типун тебе на язык! Мы почти добрались до места, когда за нашими спинами раздался рев мотора, сливающийся с громкой музыкой. Снова «C.C.Catch». Мне не нужно было даже оборачиваться, чтобы понять, кто едет следом. А вот Саша обернулся и я не без удовольствия отметила улыбку на его лице, которую он старательно пытался скрыть. Ему нужна была группа поддержки и если моя кандидатура на эту роль была сомнительная, то его верные друзья подходили идеально. Я почти не удивилась, увидев хмурое лицо Космоса. Ну не мог он отсидеться дома в такой момент! Когда «Линкольн» остановился рядом, мы без лишних разговоров втиснулись на заднее сиденье, зажав Валеру в угол. — Я знала, что ты одумаешься, — прошептала я и подалась вперед, чтобы неловко обнять Космоса за шею и смазанно поцеловать его в щеку. Он заворчал, принялся тереть тыльной стороной ладони щеку, но не смог скрыть самодовольной искры во взгляде. А затем в салоне машины воцарилась мертвая тишина, неуютная настолько, что хотелось выйти на полном ходу. Саша снова поник, обратив все свое внимание на меняющиеся скудные пейзажи за окном. — Волнуешься? — ожидаемый вопрос прозвучал снова, разрезая минуту молчания. На этот раз к Саше обращался Витя. Белов отчаянно качнул головой. Мне на секунду показалось, что он не выдержит и скажет все, что думает по поводу опостылевшего волнения. Пчелкин же этого не заметил. Он усмехнулся, —Да ладно, хватит врать! Меня самого трясет. В прошлом году Меха на дискаче так пацанов уделал… Саша поджал губы и я едва сдержалась от того, чтобы не погладить его по колену, как взволнованного перед первым днем в школе сына. — Одного в Склифе откачивали, — поддакнул тем временем Пчеле Космос, —А у другого крыша протекла. Он теперь дебил полный, слюни до земли пускает и все время «Мурку» напевает. — Муха — боец серьезный, — согласился Филатов и я адресовала ему возмущенный взгляд. Я была готова вступить в разговор и зачитать ребятам лекцию о правильной поддержке, но Саша меня опередил. Он отвернулся от окна и со скептической улыбкой похлопал Витю и Космоса по плечам. — Спасибо, ребят, за поддержку. Знаете, как человека подбодрить, — каждое слово сочилось сарказмом. Высказавшись, Белов прижал руки к груди и трижды поклонился. На секунду в салоне вновь повисло молчание, а затем троица шутников разразилась смехом. — Да ты что, Сань! Он же узкогрудый... — Там понтов больше. Муха — он муха и есть… — Глянь, Сань, вот твой Муха, —Витя достал из кармана брелок в виде скелета на цепочке. У того была неимоверно большая голова и такое же маленькое тельце. Витя качнул брелок пальцем и подмигнул Саше, запел на мотив все той же «Мурки», —Здравствуй, моя Муха, Муха дорогая. Здравствуй, моя Муха, и прощай!.. Остальная часть пути пролетела незаметно; за разговорами и шутками время прошло быстро. Возле наиболее крупного старого корабля уже крутились люди Мухи. И он сам далеко не отходил — ждал. И, как я надеялась, тоже волновался. Первым салон автомобиля покинул Саша, затем Пчела, а затем уже все остальные. Я вышла последняя. Одного взгляда на толпу хватило, чтобы понять, насколько смешно было бы, явись мы сюда вдвоем. Инстинктивно я подобралась к Космосу. В такой обстановке мне хотелось чувствовать рядом поддержку брата. Люберецкие же, казалось, чувствовали себя вполне спокойно. Они были в своей стихии. — Здорово, братва! — крикнул Пчела. Его приветствие осталось без ответа и атмосфера, казалось, стала еще тяжелее. Витя повернулся к Саше и похлопал его по грудной клетке, — Сань, ты курточку-то сними. Хорошая куртка. Саша послушно стянул с себя новую олимпийку и передал ее мне. Я без задней мысли накинула вещь на плечи. Действие Саши и моя реакция не прошли незаметно для толпы люберецких. Сразу же раздалось улюлюканье. — Эй, а может мы мирно разойдемся? — крикнул один из них. Растянув губы в улыбке, он продемонстрировал дырку вместо переднего зуба, — Отдадите нам девчонку и дело с концом? Словно по команде люберецкие засмеялись, а двое из них вовсе двинулись вперед, словно сказанное было озвучено на полном серьезе. Я была готова испугаться, но Космос и Витя одновременно дернулись навстречу потенциальной угрозе. — Стой смирно, падла, — Пчела сплюнул на песок. В угрозах вряд ли была необходимость. Сюда пришли за шоу. За дракой Мухи и Белого. Никто бы не стал менять подобное на какую-то девчонку. И все же я заметно расслабилась, увидев, что люберецкие отходят назад. А затем на вид показался и сам Мухин. Он улыбнулся и я могла поспорить на что угодно — его спокойствие не было показным. Этот парень действительно воспринимал происходящее, как очередную мелочь в своей жизни. Я вцепилась в руку Космоса и он, вопреки моим ожиданиям, не оттолкнул, а наоборот приобнял за плечи. — Ну что, клоун, готов землю жрать? — не без издевки поинтересовался Мухин. — Ты ее сам жрать будешь, — ответил вместо Саши Фил, который только закончил раздавать Белову профессиональные советы. Возможно, опыт боксера, ведущего каждый бой по определенным правилам, не годится на улицах, но Саша слушал жадно и впитывал информацию. Муха поднял кулаки, принимая боевую стойку; Белов вышел вперед и сделал тоже самое. Люберецкий наступил первым, сразу перейдя в серьезную атаку. Он попытался ударить Белова ногой и я едва удержалась от того, чтобы зажмуриться. Белый вовремя перехватил ногу соперника и дезориентировал его прямым ударом в челюсть. Страсти накалялись, тумаки посыпались один за другим. Соперники пытались нападать друг на друга, но удачно блокировали атаки. Они только отражали удары, но задевать друг друга каждому удавалось все тяжелее. Было заметно, что оба уже начали уставать, так и не причинив серьезного урона оппоненту. Драка становилась больше похожей на пьяный каламбур, а не на серьезную «стрелу». Саша оказался выносливее — может быть, благодаря армии, а может быть дело было в его физиологии. Он все же сумел повалить Муху и начал душить. Мухин захрипел, сделал несколько бесполезных попыток освободиться, но так и не смог этого сделать. Саша был сильнее и ему оставалось только добить. У меня внутри все замерло в ожидании момента, когда люберецкий начнет просить пощады. Однако Муха нашел выход из положения на своем запястье. Порванная цепочка, обмотанная вокруг его руки, в один момент оказалась накинута на шею Белова. В ту же секунду ситуация радикально изменилась. Саша начал задыхаться и Пчела дернулся вперед. Фил уверенно пресек его порыв. Казалось, что конец близок. Теперь Саше впору было просить пощады, но он не спешил. — Саша, давай! — не удержалась я от крика. К чему именно я подгоняла Белова теперь было сложно сказать. Может быть, к поражению; может быть, к скорейшему выходу из положения уязвленного. Саша выбрал второй вариант. Он ударил соперника локтем; не глядя, наобум. Удар пришелся под ребра. Муха растерялся всего на миг, но этого времени Саше хватило, чтобы повалить его на землю и сесть верхом на соперника. Он принялся бить Мухина кулаками по лицу, истошно выкрикивая непечатные слова. Я закрыла глаза руками, боясь посмотреть на то, что сделает сейчас друг. Однако, Белов выдохся и оставил в покое Муху. Тот отключился, но еще был жив. Люберецкие в замешательстве остановились. Казалось, они в любой момент были готовы забыть о совести и напасть, но Космос поднял вверх руку с «тт-шником». — Хорош, пацаны, хорош! Все по чесноку, хватит! Пацаны, всем стоять! Все по-честному!.. Саша же поднялся на ноги и, качаясь, направился в сторону машины. Уже рядом его подхватил под руки Валера и помог забраться в салон. Уже находясь внутри «Линкольна» Саша разразился угрозами, но их теперь никто не слушал. Все старались быстрее забраться в машину и убраться как можно дальше от территории люберецких. Ситуация могла в любой момент измениться; испытывать судьбу не хотелось никому. — Насть, — позвал Саша, когда мы проезжали автобусную остановку, на которой совсем недавно покидали старый автобус. Я вопросительно посмотрела на него, не без ужаса отметив разбитый нос и кровь, заливающую губы. Саша улыбнулся, — Знакомое лицо сработало! Секунду я пыталась понять, о чем он говорит. А затем мы оба рассмеялись под недоумевающие взгляды друзей.Глава 5.
26 февраля 2021 г. в 19:54
О том, что Саша пошел на карьер в гордом одиночестве, имея в кармане лишь глупую веру в справедливость, мы узнали почти сразу. То, что группировки столичных районов и области держатся обособленно — чушь; все это больше похоже на настоящую паутину. Тронешь одну ниточку и вибрации дойдут до противоположного края ажурного полотна. Поэтому то, что произошло в Люберцах, быстро пришло в Раменки. И о том, какое предложение Белов выдвинул местной братии, Космос узнал тем же вечером.
Узнал и сразу же куда-то засобирался. Я в недоумении смотрела на то, как Косматый шнуровал свои ботинки, сидя на пуфике в коридоре.
— Куда ты? — я прижалась спиной к дверному косяку. Вопрос задавала без надежды на ответ, так как прекрасно знала, что в таком состоянии Космос разглагольствовать не будет.
— Не важно, — буркнул он. Что же, вполне ожидаемо.
— Ты обещал меня подвезти, — напомнила я. Евгений Вениаминович встречался со мной каждую среду и субботу у себя дома, где на просторной кухне объяснял правила английской грамматики и помогал отработать произношение. И чаще всего к нему я добиралась самостоятельно, Космос забирал меня только после занятий. Но сегодня мне что-то подсказывало, что и вечером я пойду домой одна.
Это меня не сильно волновало и про обещание брата я заикнулась лишь по одной причине — где-то в глубине души я таила надежду, что мне удастся узнать хоть что-нибудь. В дороге Космоса разболтать было бы куда легче, чем сейчас, практически стоя на пороге квартиры. Такого шанса мне не дали.
Космос, поднявшись на ноги, вытащил из внутреннего кармана пиджака несколько свернутых купюр и, отсчитав немного, протянул деньги мне.
— Если у меня не получится тебя забрать, вызови такси, — ровным голосом, не допускающим отказов, произнес он. Я машинально взяла предложенное и тем самым самолично лишила себя возможности спорить — Космос сразу же развернулся и, щелкнув дверным замком, скрылся в полумраке подъезда.
Проводив его тяжелым вздохом и закрыв дверь, я обернулась и увидела Надю, ехидно улыбающуюся. Она стояла в дверях гостиной и, едва запахнув легкий шелковый халат, наброшенный на плечи прямо поверх ночной сорочки, которую не снимала в течение дня, лениво подпиливала ногти. Один только ее вид раздражал до невозможного.
Когда отец объявил о том, что женится, я обрадовалась. Теплые чувства по этому поводу иссякли в тот день, когда Надежда впервые появилась на пороге нашей квартиры. Она была совершенно не похожа на аспирантку, которую рисовало себе мое воображение — чего уж там, она совершенно не подходила человеку вроде моего отца и я до сих пор не понимаю, о чем думал папа, обращая внимание на молодую мегеру с акульей улыбкой. Космос мои эмоции разделял всецело, но, в отличие от меня, ему не приходилось находиться с новоявленной мачехой под одной крышей большую часть времени. И не он был вынужден отбивать колкие замечания, стараясь при этом не спровоцировать волну липовых жалоб.
Разговаривать с Надей у меня не было никакого желания, а потому я начала собираться следом за братом. Евгений Вениаминович, конечно, не упустит возможности сказать, что приходить раньше назначенного времени — такой же моветон, как и опаздывать. Но он хотя бы не выглядит так, словно готов заколоть тебя пилочкой для ногтей ради одной только «трешки» возле Ботанического сада.
— Уже ухожу, — обратилась я к Наде, заметив, что та не собирается вновь скрываться в комнате. Мы не разговаривали обычно. Не стали подружками, не обсуждали мальчиков и косметику, я не рассказывала ей о проблемах. Надя не стала той самой мачехой, которая с радостью заменит тебе мать. Да и какая мать может получится из девушки, что всего на семь лет старше тебя? Иногда мне казалось, что Надежда ненавидит меня даже больше, чем Космоса. Думаю, будь у нее такая возможность, она бы попросила своего супруга отвезти ненавистную доченьку в лес и посадить под елку.
— Иди, иди, — усмехнулась она, ленивым движением поправляя халат на плече, — Когда уже Юра увидит, что вы двое из себя представляете и перестанет закрывать глаза на ваши выходки?
— Тогда же, когда рассмотрит в тебе меркантильную приспособленку, очевидно, — буркнула себе под нос я, не рассчитывая быть услышанной. Мы не скрывали друг от друга взаимную неприязнь. Да и сложно было бы это сделать. Но в открытую конфронтацию вступали редко. Наде хватало благоразумия держать себя в руках, а я молчала в четырех случаях из пяти, прекрасно зная, что мое недовольство так и останется моим. Отцу было чертовски удобно ничего не замечать. И в это объемное «ничего» входили и выходки собственных детей, и подлинная сущность молодой жены, и… Вся жизнь, не касающаяся астрофизики, пожалуйста. Мне нужно было оказаться в другой галактике, чтобы по-настоящему заинтересовать родителя.
— Что?
— Что? — обувшись, я распрямилась и вопросительно посмотрела на нее, — Я ничего и не говорила.
Надя хмыкнула, скрестив руки на груди. Она держала себя так, будто на ее руках были все козыри. И если то был блеф, то она была мастером в этом деле. Иногда я действительно чувствовала себя в западне, когда находилась рядом с этой женщиной.
Схватив куртку с вешалки, я направилась к двери. Продолжать бессмысленный диалог совершенно не хотелось, да и смысла в том не было. Услышав шаги за спиной, я лишь ускорилась; непроизвольно, словно спасаясь от близкого контакта с Надей. Как если бы ее прикосновения были ядовитыми.
— Неудивительно, что ты совсем не следишь за языком, — я обернулась на ее голос, сама того не желая. Надя к тому времени уже потянулась к дверной ручке, чтобы захлопнуть дверь за моей спиной. Все выглядело так, будто один член семьи заботливо провожает другого; если бы это действительно было так, — Что ждать от малолетней девицы, раздвигающей ноги перед первым попавшимся?
От услышанного я опешила и, очевидно, мои эмоции явно отразились на лице, потому что улыбка Нади в ту же секунду стала чрезвычайно самодовольной. Она шагнула вперед и я, все еще не переварившая полученную информацию и оттого не пришедшая в себя должным образом, отступила.
— Твой брат должен меньше орать на всю квартиру, если не хочет быть услышанным, — снисходительно пояснила она, прежде чем захлопнуть дверь и оставить меня в подъезде.
С места я смогла сдвинуться только тогда, когда из лифта вышел сосед, выводивший на прогулку своего спаниеля. Растерянность не отступила сразу и я, вслушиваясь в неторопливые удаляющиеся шаги Нади, думала о том, насколько же она, должно быть, довольна собой теперь. Вот вам и тузовый марьяж на руках, никакого блефа. Для отца я была правильной девочкой и любимой дочерью; что могут изменить слова Наденьки, основанные на пустом месте? Все.
Проигнорировав лифт, я пошла вниз по лестнице.
Я уже забыла о том, каково это — чувствовать себя маленькой и беззащитной. Мне удалось настолько глубоко погрязнуть в делах брата, что сам факт того, что мне всего семнадцать и главными проблемами в моей жизни должны быть выпускной класс, вступительные экзамены и равнодушие смазливого одноклассника, выпал из поля зрения сам с собой. Забылось и то, что мне нужно думать о реакции отца на тот случай, если вдруг он обнаружит в моем кармане пачку сигарет или заподозрит в ночевке у друга, а не у подруги. И то, что реакция Космоса на ошибки моей молодости может оказаться не самой страшной. Что возможность стать разочарованием отца все еще меня волнует; и волнует сильно.
Думать об этом было странно теперь, когда существовали проблемы и посерьезнее. Меньше чем за неделю в жизни произошло столько событий, что становилось страшно жить дальше — к чему готовиться? В подобных мрачных мыслях я и пребывала всю дорогу до дома Евгения Вениаминовича. И весь урок, вплоть до момента, когда профессор вышел из дома вместе со мной, чтобы проводить. Или дойти до небольшого круглосуточного магазинчика, что вероятнее.
— Вы сегодня были не очень внимательны, — подметил Евгений Вениаминович, когда мы уже стояли рядом с крыльцом вышеупомянутого ларька, — Что-то случилось?
Я улыбнулась. Если бы он или любой другой профессор, вхожий в круг общения моего отца, узнал, что происходит в непосредственной от него близости… Дело едва ли закончилось бы простым культурным шоком. В мире, где люди пьют по вечерам чай с апельсиновым печеньем, нет места стрельбе, дракам и невзаимной любви на продавленной тахте. И уж точно в этом мире нет места откровению. Поэтому я пожала плечами и, зачем-то запахнув джинсовую куртку, бросила демонстративный взгляд в сторону остановки.
— Ничего не случилось, просто под конец учебного года внимание немного рассеялось, — уж лучше быть уставшей от учебы старшеклассницей, чем… Как там говорила Надя? Впрочем, неважно. При таких людях, как Евгений Вениаминович, о таких вещах даже думать стыдно, — Мне пора. Космос сегодня не сможет меня забрать, поэтому придется добираться автобусом.
Профессор всплеснул руками.
— Ах, ну да, ну да, — он согласно кивнул и тоже бросил взгляд в сторону остановки, — Осторожнее. У нас хороший район, но время все же уже позднее.
Я кивнула снова, ну прямо как болванчик с несменяемой глупой улыбкой. Конечно, район у нас очень хороший, а поэтому именно сейчас минимум над двумя жителями этого района завис карающий меч. За что только карать их? За любовь и веру справедливость или же за желание помочь другу?
— До свидания, Евгений Вениаминович, — я развернулась и направилась в сторону остановки. Церемония прощания всегда тяготила — люди улыбаются, а после каждого «до встречи» продолжают говорить и говорить, не в силах, наконец, развернуться и пойти своей дорогой. Профессор относился как раз к этой касте людей; мог бесконечно возвращаться к той или иной волнующей его теме, стоя на свежем воздухе после утомительного занятия. И в любой другой день я без лишней радости, но с умеренным энтузиазмом поддерживала каждую из этих тем. Но не сегодня.
Сегодня мне хотелось побыть наедине с собой.
Автобусная остановка быстро осталась за плечами, а деньги на такси, заботливо предложенные братом, так и лежали в кармане куртки. Торопиться домой не хотелось. Почему-то в том, что Космос уже вернулся домой, я сильно сомневалась. Да и отец вряд ли успел прибыть из своего обожаемого НИИ. Очередная конференция астрофизиков. Кажется, прибыли коллеги из Германии. Нет, рано любимый папочка точно не вернется. А коротать вечера с ехидной за стеной очень уж не хотелось. Куда приятнее прогуляться, подышать воздухом и хотя бы попытаться очистить мысли от лишней шелухи.
Июньский вечер к тому вполне располагал. Теплый пыльный воздух тяжело ложился на дыхательные пути; казалось, что температуру можно потрогать, настолько плотным от нее становилось окружающее пространство. Несмотря на то, что солнце давно скрылось за линией горизонта, Москва не успела остыть. Даже освещение города соответствовало температуре — желтое, как вязкий липовый мед. Столица будто жила своей жизнью, отдельной от тех, что проживали ее горожане. И атмосфера приятной безмятежности, которой она делилась, заставила меня чувствовать себя лишней. В тот момент, когда я проходила мимо уличного музыканта, подбирающего на гитаре что-то из последнего альбома «Пикника», это навязчивое ощущение почти трансформировалось во вселенскую тоску по тому времени, когда все проблемы можно было лишить щелчком пальцев. По безмятежному детству.
Когда я свернула в арку дворов, липкое желтое освещение сменилось тусклым светом уличных фонарей, мутных от пыли и паутины, любовно сплетенной местными пауками. Людей здесь было значительно меньше и с каждым моим шагом количество встреченных собачников или припозднившихся работяг продолжалось уменьшаться. Я слышала собственные шаги в образовавшейся тишине, нарушаемой лишь стрекотом заблудившегося сверчка, и это пробуждало определенный дискомфорт.
Впрочем, куда больший дискомфорт пробуждал звук не моих шагов, а человека, неотступно следовавшего по моему маршруту. Вполне возможно, это был обычный житель одного из домов, расположенных во дворах, через которые я решила сократить свой путь; а, вполне возможно, именно этот человек долгое время темной фигурой стоял на автобусной остановке в ожидании той самой.
Я прибавила шаг; инстинктивно и совершенно точно не задумываясь о том, как это будет выглядеть со стороны. К собственному ужасу я поняла, что стыдиться мнительности мне не придется — вопреки логике, шига незнакомца не отдалялись в зависимости от того, как быстро я начинала идти. Он увеличивал скорость тоже. Именно теперь в голове неуместно всплыли слова Космоса о необходимости добираться до дома на такси и просьба Евгения Вениаминовича быть осторожнее. Вспомнила я и о небольшом ноже, подарке Валеры Филатова «исключительно спокойствия ради, не подумай». Нож остался в сумке, которую я в последний раз брала с собой куда-либо аж в середине весны. Поддавшись панике, я почти поклялась себе, что обязательно начну носить его с собой, если этим вечером меня не зарежут в кустах, после изнасилования. Или наоборот.
Лучше бы сначала зарезали.
Я свернула в сторону пустынной детской площадки. На фоне стресса в мою голову явно пришло не самое умное решение и теперь я это признаю, но тогда мне хотелось получить еще одну возможность убедиться в том, что целью незнакомца являюсь не я. Хотелось увидеть, как он пойдет дальше по тротуару и в конечном итоге завернет в один из подъездов. Но увы.
Шаги все еще раздавались за спиной. Больше всего на свете мне хотелось обернуться и посмотреть на незнакомца. А еще хотелось броситься в другую сторону — не нужно было быть гением, чтобы понять простую истину. Уходя в глубь детской площадки я лишь усугубляю свое положение. Вот и все. Именно перспектива найти свой последний приют под нарядным мухомором-зонтиком, окрашенным в яркие цвета совсем недавно, на радость детям, заставила меня думать. Я прокручивала в голове все разумные варианты, в надежде просчитать все возможные исходы событий. Но ничего из этого не включало в себя того, что кто-то дотронется до моего локтя.
Я готова была закричать. Готова была бить точно в цель — коленом между ног. Готова была бежать прочь, в сторону дороги, к липово-медовому освещению и уличным музыкантам, которые недавно только раздражали. Сейчас все это казалось оплотом спасения. Но я обернулась и замерла. Крик так и не сорвался с языка, голосовые связки просто окаменели от удивления и облегчения одновременно. Я со всей силы ударила парня, шедшего за мной следом, кулаком в плечо.
— Какого хрена? — только и смогла возмущено выдавить из себя я, пока Валера потирал ушибленное плечо. Филатов не был похож на маньяка и, глядя в его честные и по-особенному добрые глаза, я не могла долго злиться, — Давно за мной крадешься?
— Да нет, я… — Валера неопределенно пожал плечами и обернулся, словно выискивал взглядом кого-то в темноте двора. Я проследила в том же направлении, но ничего подозрительного не увидела. Кроме, разве что, скованного поведения самого Фила.
— Что «ты»? — не дав ему договорить, продолжила я, нахмурившись, — Тебя Космос послал, что ли?
Предположение было вполне себе реалистичным. С Космоса станется — особенно теперь, когда он действительно считает, что у его младшей сестры не голова, а вакуум, заполненный пустотой. Сам занялся Сашиным вопросом, а Фила сюда. Валера ведь такой, в помощи никогда не откажет; особенно если дело благое. А Космос умел расписать любое мероприятие так, что в выгодном свете будет смотреться с любой стороны.
Но Валера отрицательно качнул головой.
— Кос к Сане поехал разбираться, — ответил он. Фраза была произнесена так, словно по определению должна была разрушить все мои подозрения, — А я с тренировки шел. Смотрю, тут ты во дворы заворачиваешь. Косматый сказал, что ты сегодня своим ходом, вот я и решил догнать. Чтобы не случилось чего.
Фил улыбнулся. Так, словно ничего странного не происходило; словно не он меня напугал до полусмерти, руководствуясь исключительно благими намерениями. О чем только думал, интересно?
— Ты меня чуть до сердечного приступа не довел, — бросила я в ответ, уже почти не ощущая злости, но все еще старательно делая сердитый вид. Чтобы не повадно было в следующий раз.
— Могу до дома довести, — ответил Валера с улыбкой и не сдержалась от легкой усмешки.
— Ну, пошли!
Я развернулась и пошла в сторону тропинки, ведущей обратно к дворовой дорожке. Филатов, немного подумав, пошел за мной следом — звук шагов все так же четко доносился до моего слуха, но теперь не вызывал неприятных чувств и не заставлял бояться.
В глубине души я была рада появлению Фила — в его присутствии мрачные мысли расступались и всегда становилось спокойнее. Спокойствие это было приятным; не таким, как с Витей, временным и эфемерным, о котором жалеешь спустя время. И уж точно не таким, как с Космосом — навязанным и совершенно не нужным. Валера незаметно стал моим лучшим другом. Единственным, кто — я была уверена, — поддерживал со мной отношения не только из-за дружбы с моим старшим братом. Кто не смотрел на меня сквозь призму «мелкой прилипалы». И кому я доверяла почти так же, как Оксанке.
— Что там с Сашей? Кос мне так ничего и не рассказал, — нарушила я, наконец, тишину, когда молчание начало становиться слишком громоздким для этого двора. Услышав мой вопрос, Валера заметно помрачнел. Было видно, что тему мне пришлось затронуть довольно щекотливую. Ну и пусть — кого сейчас не волновало всеобщее будущее, скажите на милость? — Валер?
Филатов потер пальцами переносицу, не торопясь с ответом. Я остановилась и, повернувшись к нему, скрестила руки на груди.
— Что-то случилось? С ними все хорошо? — только тогда, когда фраза была озвучена, я в полной мере осознала серьезность ситуации. Куда поехал Космос вечером? Неужели Саша сделал что-то, что заставило старших забыть о двухдневном сроке и привести угрозу в исполнение немедленно? Воображение ожило и стало подкидывать моему сознанию самые мрачные картины. Я обняла себя за плечи, пытаясь сохранить трезвость рассудка, — Ты бы сказал мне сразу, если бы что-то произошло, правда?
В голове разом сложились все события воедино. И появление Валеры вдруг оказалось вполне себе логичным, если представить, что с Космосом действительно что-то случилось. Я закусила губу. Главной моей задачей было оставаться спокойной, но напряжение, копившееся на протяжении дня, грозило вылиться в настоящую истерику.
— Да елки-палки, — Валера заметно испугался, увидев мою реакцию. Он притянул меня к себе, заключая в крепкие объятия. Успокаивающе проведя широкой ладонью по моему предплечью, Филатов поспешил продолжить, — Все с ними в порядке. По крайней мере, пока. Белый снова был в Люберцах, хотел решить вопрос по справедливости.
Я замерла, рассчитывая услышать продолжение. А Валера молчал, словно проверял мою выдержку на прочность. Снова ударив его по плечу, я вывернулась из крепких объятий и отступила, чтобы лучше видеть выражение лица Филатова.
— Валера! Не молчи, прошу тебя.
— Стрелка в пятницу у Санька с Мухой. Утром. На старой лодочной базе, в Люберцах, — вздохнул Валера, а я ойкнула. Стрела с Мухиным — это серьезно. Не столько потому что тот обладал особыми талантами в рукопашном, сколько из-за вседозволенности. Мало того, что встречу назначили на его территории, где любое преступление автоматически переходило на поруки к братцу Мухина, так еще и на старой лодочной базе. Сколько трупов в ее окрестностях нашли прошлым летом? Страшно вспомнить. И что-то мне подсказывало, дело тогда было в люберецкой бригаде, а не в пьяных разборках местных рыбаков или столь же пьяных раздутых утопленниках.
— А что Кос?
— А что он? Бесится, — Валера пожал плечами, а я понимающе кивнула. Если Саша ничего не сказал друзьям и принял решение единолично — а, учитывая характер Белова, все было именно так, — Космосу это просто не могло понравиться.
Я снова зашагала вперед, не глядя под ноги. Мыслей в голове опять стало слишком много; злость на Сашу сменилась сочувствием. Теперь, когда за брата можно было не бояться, я могла себе позволить забыть об осуждении и поставить себя на место Белова. Он ведь не мог предугадать, чем обернется простое желание узнать правду о любимой девушке.
Одни многоэтажки сменялись другими и вот я увидела знакомый дом. Тот самый, в котором провела всю свою жизнь. На четвертом этаже в окнах, ведущих в кабинет отца, горел яркий свет. Значит, он уже вернулся; я вздохнула, вспомнив разговор с Надей. Оставалось лишь надеяться на то, что свою правду она прибережет для удобного случая. К черту, пусть стерва думает, что держит в рукаве туза; пусть шантажирует, если хочет. Ничего ужасного я не сделала и бояться мне было нечего. А отец… Что же, отец переживет. В конце концов, это всего-то в жизни его младшей дочери допущена пара ошибок, а не в диссертации.
«Линкольна», сильно выделяющегося на фоне «москвичей» и «волг», возле подъезда не было. Теперь это не сильно меня беспокоило; если Саша добился личной встречи с Мухой и собрался помахать кулаками, отстаивая справедливость, головы раньше времени не полетят. Так просто не положено.
— Ничего рассказать не хочешь? — голос Валеры резко ворвался в мое сознание, отвлекая от бессмысленного путешествия по волнам собственных мыслей. Я недоумевающе уставилась на него, останавливаясь возле подъезда. Почему-то мысль о том, что я практически дома, обрадовала меня. Словно уже тогда мое подсознание искало возможность избежать неприятного разговора.
— О чем ты?
— Да ладно, все ты понимаешь, — Валера спрятал ладони в карманаз олимпийки и уставился себе под ноги. Носком старого кроссовка он сосредоточенно пинал осколок мелка, явно забытого тут днем соседским ребенком, — Космос на Пчелу смотрит, как мышь на крупу. Что случилось-то? Мне можешь не сочинять.
Я закатила глаза. Ну, конечно!
— Валер, давай не будем? — даже предпринимать попытки скрыть раздражение в интонации я не стала. В последнее время все дороги вели не в Рим, но к Вите Пчелкину. И даже я, думающая о нем практически каждую секунду своей жизни, от этого устала, — Не случилось ничего такого, о чем следовало бы говорить.
На Валеру смотреть я не хотела, но и без того теперь чувствовала на себе пристальный взгляд. Такой, словно Фил пытался прочитать мои мысли, залезть в голову и, если получится, поставить мозги на место. Если бы такая возможность была, я бы первая попросила его провернуть нечто подобное. Но пустая болтовня и попытки «разобраться» уже набили оскомину.
Хуже всего было то, что Валера уже и так знал все. И то, как паршиво мне становилось каждый раз под его сочувствующим взглядом. И фальшиво понимающим — нет, ну вот откуда ему знать о превратностях безответных чувств? От подобного участия хотелось только удавиться; жалость еще никому не служила рукой помощи. Особенно в делах сердечных. С каждым взглядом Валеры я чувствовала себя все более жалкой. Вот и теперь начинала злиться, чувствуя неловкость молчания.
— У тебя все…
— У меня все впереди, главное просто пережить. Жизнь наладится, достойные парни посыпятся с небес, как из рога изобилия, а я просто задохнусь от восторга, живя эту приторную жизнь, — отчеканила я, не сдержав порыва. И сразу же, почувствовав вину за излишне грубый тон, осеклась. Неловко проведя ладонью по его запястью, я все же осмелилась на короткий извиняющийся взгляд, направленный прямо в глаза — Валер, правда. Давай не будем? Это мое личное, понимаешь? Я сама должна пережить.
Валера покачал головой и, в полной мере демонстрируя свою незлобивость, улыбнулся. Ободренная этой улыбкой, я шагнула к нему навстречу и потянулась вперед. Чтобы обнять Филатова, мне пришлось приподняться на пальцах, но тепло ответных объятий того стоило. На несколько секунд я позволила себе замереть в коконе спокойствия, прежде чем отстраниться.
— Ладно, Валер. До завтра?
— До завтра, — будто нехотя Филатов ослабил хватку и согласно кивнул, отпуская меня. На секунду мне стало неловко от пристального взгляда, направленного мне в спину. Стараясь сбежать от этого неприятного ощущения, я торопливо зашагала в подъезд.
И, стремительно скрывшись за тяжелой дверью, уже не увидела, как от тени деревьев отделилась темная фигура и направилась прочь.