Чекистка

Приближалось Рождество. Лена с нетерпением считала дни до праздника, когда она, наконец-то, сможет вновь увидеть родителей, а заодно и подруг. Морда писала, что их скоро отправят в прифронтовые госпиталя, поскольку подготовку они прошли успешно. Сойка Чибрякова, правда, по-прежнему нерасторопна и сестра-начальница часто попрекает её неуклюжестью. Мурка не упускала возможности подшутить над подругой. Бывало, спешит Зоя в процедурную, а Мурка тут как тут: — Осторожно — люстры не посшибай! Недавно и Заика вернулась с Тамани, где по обыкновению проводила лето. Она позже остальных поступила в общину, поэтому её вряд ли раньше весны куда-то отправят. В один из дней Лена решила навестить Соню. Та буквально с порога атаковала подругу. Казалось, Соня на седьмом небе от счастья. — Ленка! — восторженно говорила она. — Никита крест получил! Счастью Сони не было предела: ещё бы, оба брата живы и здоровы, а Никита — герой, георгиевский кавалер. Мала ли честь для солдата — георгиевский крест? Лене не терпелось узнать историю, казалось, она сама переживала то же, что и Соня. В прошлый раз она впервые увидела Андроника, сфотографированного с боевыми товарищами в окопе. В отличие от Никиты, Андроник выглядел хмурым и осунувшимся. Руки длинные, как у гориллы, а сам парень выглядел худым и слабым, словно переболел тифом. Но вот с лица они с Никитой были очень похожи! Как только Лена прошла в комнату, Соня вытащила из шкатулки открытку, где были изображены трое человек в военной форме. На широком, похожем на трон, стуле сидел плотно сложенный офицер, а по бокам стояли, вытянувшись в струнку, солдаты в парадных шинелях, на которых хорошо виднелись кресты. «Дорогая Соня! — гласило начало письма. — Ты знаешь, здесь столько всего интересного происходит, что я непременно напишу мемуары! Как вернусь с фронта, обязательно запишу, пока не стёрлись. На стуле — Соколов, наш командир. Вредный он — требователен, а если кого засечёт вне расположения части, так тут же котлы чистить отправит. Но я его понимаю — Брусилов разгильдяйства не любит. Между нами: мне кажется, он авантюрист — идти через Карпаты, не дождавшись подкреплений, было рискованно — австрияки вот они, рядом, а наши далеко. Они ж не лезли, однако — боялись нарваться. Только и вижу постоянно, как то один, то второй высунется из окопа. Так охота пальнуть, да нельзя — попадёт за попусту сожжённые боеприпасы. А вот рядом — Колька Саркисов. Он и здесь привык на полную катушку жить. По деревням так и снуёт — всё ж по девкам бегает. А недавно у нас был даже такой курьёз…» Девушки читали и словно погружались в текст письма. Им казалось, что они сейчас сами там, в Галиции, на густо покрытых лесами Карпатах. А где-то вдалеке грохочет канонада.

***

— А ну-ка дунь посильней! Уже изрядно выдохшийся и покрасневший солдат пытался всеми силами раздуть огонь в едва тлеющих дровах. Но снова тщетно — огонь не разжёгся, а солдат сам закашлялся чем вызвал новый взрыв хохота у товарищей. — Эх ты! Попробуй-ка с другой стороны, ветер вроде оттуда дует. — Чем сидеть тут вразвалочку, помогли бы лучше! Солдаты, большей частью, откровенно скучали — после кровавых боёв в августе и перехода через Карпаты, наступление застопорилось. От похода на Будапешт пришлось отказаться — не хватало сил, а резервы задерживались. Теперь перед войсками стояла главная задача: не дать австриякам прорваться к Перемышлю. Никита лениво наблюдал за своими сослуживцами. Весь взвод находился где-то в трёхстах шагах от окопов. Отсюда в бинокль можно было разглядеть вражеские позиции. То и дело над окопами и заграждениями мелькали серые фуражки. Враг прекрасно знал, что у русских растянуты коммуникации и не хватает снарядов для наступления, однако наносить удар пока не решался, несмотря на то, что положение Перемышля оставалось крайне тяжёлым. Русские же ждали, когда австриякам надоест играть в гляделки и они в очередной раз попробуют пробиться к Перемышлю — Лемберг и Черновцы пока волновали их в куда меньшей степени. — Гляди-ка, уже лезут! — процедил сквозь зубы Саркисов. — Да куда им без арт-подготовки? — спокойно отвечал Никита. — А вот попытаться могут… Да, могут. Никита практически не сомневался, что если австрийцы не стянут у крепости достаточно большие силы, то зимой Перемышль будет взят русскими войсками. Зимой австрийцам будет гораздо сложнее наладить снабжение. Для снабжения у них есть только несколько узких коридоров через Карпаты. Эти пути, конечно, зимой работать не будут. И есть Западная Галиция, к которой скоро выйдет остальная армия, ведущая цепь сражений под Вислой. Основная часть австрийских войск сейчас как раз и занималась помощью немцам под Вислой. То направление было решающим. Никите иногда было жаль, что задаче освобождения Галиции русским командованием уделяется меньше внимания, чем основному направлению. Брусилов, Радко-Димитров и Рузский располагали гораздо меньшими резервами, а поскольку план взятия Будапешта оказался неосуществим, пришлось осаждать Перемышль. Похоже, война затянется. А ведь на западе войну уже нельзя было назвать в полной мере освободительной, а вот на юго-западном направлении русские войска вступали на земли, населённые родственным славянским населением. Недавно случилась страшная трагедия — австрияки, пытаясь в спешном порядке укрепить форт Перемышля, привлекли к работам местное славянское население, называющее себя «русинами». А после работ без всякой причины прирезали 44 человека из тех, кто участвовал в них. Чем ближе были русские войска, тем более отчаянным становилось положение местного населения. В каждом русине или поляке австрияки видели потенциального шпиона и диверсанта. Людей вешали, забивали насмерть штыками, прикладами. Галиция стала какой-то вдовьей страной — в какую деревню ни зайдёшь, у каждой местной жительницы муж или сын то на войне, то убит, а то и в плену. Надо сказать, русское командование тоже не особо доверяло местному населению. «Мисцэви» после прихода русских войск ожидали немедленных перемен своей судьбы к лучшему. Но таких мгновенных изменений в сложившейся ситуации просто не могло быть, и жители, встречавшие русскую армию поначалу с большим восторгом, быстро разочаровались. Несмотря на заявления о «вековой мечте воссоединения», после занятия большей части Червонной Руси для них ничего не поменялось. Как сидели над ними польские паны, так и продолжали сидеть. Многие из этих панов даже «почуяли волю» и начали учинять над русинами зверства, в которых местное население винило теперь российскую администрацию. В Галиции почти не осталось людей, которые действительно приближали бы своим трудом приход России в эти края — учителей, священников и прочих. Большинство из них до прихода русских были вот точно так же вырезаны австрияками либо высланы вглубь страны. Так что приходилось ставить на должности русских или польских чиновников, что немедленно сказывалось на взаимопонимании с местными. Прошёл слух о том, что Галицию хотят всю «отдать пану». Особенно такие слухи усилились в преддверии Перемышльской осады. Царство Польское, хотя и было со всех сторон связано российскими законами, всё же было территорией безраздельного господства польских богатых помещиков, что явно не вызывало радости у галичан. Участились случаи ухода местных жителей в леса, где они промышляли обычным на войне делом — грабежом всех, кто проезжает мимо леса, не важно, австрияк ли, русский ли, поляк ли. Ещё до этой осады Никита однажды встретился с похожим случаем — неподалёку от Стрыя прямо из кибитки похитили полкового священника. Похитили его так незаметно, что когда кибитка приехала в расположение войск, командир очень удивился: открыв дверь, он увидел, что возок пуст, без всяких следов батюшки и его вещей. Срочно был собран отряд, человек в пятнадцать, которым доверили сложную задачу — найти и вернуть в расположение полка выкраденного священника. Проехавшись по дороге взад и вперёд поздним вечером без всякой надежды на нахождение следов, отряд уже собирался было вернуться в расположение и отложить поиски до следующего утра, как тут Никита заметил в траве что-то, похожее на бусы. Так и есть, очевидно, владыка скинул в траву чётки как раз, чтобы указать место, с которого его похитили. Весь отряд, ломая ветки и ругаясь крепкими словечками, продирался через лесополосу в поисках священника. Неподалёку было одно крупное село — Верхние Гаи. Там отряд поднял тревогу и вызвал на площадь старосту. Тот держал ответ перед командиром отряда Соколовым и сказал, что ничего не видел и не знает, а русских священников отродясь не видывал. «Якщо по правді казати, в нас взагалі зараз нікого нема. Живемо тут, що твоє пекло — вбити можуть кожного дня, а й молитися ніде, австрієць пішов коли — каплицю спалив, а разом з нею — і священика нашого.» Соколов в некоторой растерянности почесал затылок. Тощий поляк, сидевший на соседнем коне, шепнул Соколову на ухо, и тот сказал: «Привезут вам священника, но не сейчас. Пока у нас у самих владыка пропал». Отряд был, в общем-то, деморализован. Вечерело. Солнце уже почти село. Зазвучали призывы остаться в Верхних Гаях на ночлег, а продолжить поиски завтра. Если поехать в ставку сегодня же, можно попасть под раздачу. Да и на ужин уже опоздали. Костантиниди подъехал к Соколову и сказал: «За холмами есть ещё несколько деревень, там маленькая просёлочная дорога из Дрогобыча. Если мы поедем туда, думаю, мы найдём нашего священника. Не просто так они везли его вот так напрямик, через лес, в Верхние Гаи есть нормальная дорога. Думаю, что это сделали не бандиты, а местные жители, вот наподобие вот этих. Скорее всего, с ним всё в порядке». Соколов ответил:  — Да ты, я вижу, умный парень. Только ответь мне — ну кто сейчас согласится ехать в эдакую темень туда, искать владыку не пойми где? Вот я и предлагаю, раз ты сам говоришь, что, скорее всего, поп в порядке, заночевать тут. До завтра он никуда не денется, а завтра утром мы и проверим все ближайшие деревни, и найдём его. Местные жители были необычайно гостеприимны, учитывая непростые отношения с русскими. Никиту приняла в доме какая-то толстая молодая женщина. Хата была довольно грязная, на заднем дворе в хлеву жили свиньи, и в хлев вела особая дверь прямо из дома — зимы в южной Галиции, в предгорьях, бывали довольно суровы. По дому бегали пятеро детишек, две девочки и три мальчика. Им было очень интересно посмотреть на живого солдата из далёкой России. Они с удивлением и интересом рассматривали его суконную шинель, винтовку и походное одеяло, накинутое через плечо. Никита закинул винтовку и одеяло на печку, где ему предложили постель, снял пальто и сел ко столу. Женщина, Мария, рассказала о своей нелёгкой доле. Насколько Никита мог понять особый диалект, на котором она изъяснялась, мужа у неё убили на фронте. Призвали его сражаться в австрийскую армию. Так вышло, что молодого русинского парня сразила русская пуля под Тарнополем. Мужа этого звали Петро.  — Оце — Іван Петрович, — гордо проговорила женщина, погладив по головке маленького упитанного мальчика, подошедшего к столу. — То — Петро Васильович, — продолжила она, указав на парня постарше, который как раз закрывал за собой дверь, ведущую в сарай.  — А то — Йосип Марієвич, — с некоторым смущением произнесла она, указав на грудничка, который лежал в колыбели.  — А чего он Мариевич? — спросил Никита.  — Бо незна, хто батько йому, — бросила Мария, залилась краской и встала из-за стола, пойдя в сени. Ночь выдалась неспокойной. Двое молодых солдат напились в шинке, носившем здесь гробовое название «Склеп» и с горящими факелами носились по домам молодых девчонок, якобы разыскивая тело невинно убиенного теми попа. Никите было стыдно за своих сослуживцев, и они на пару с Соколовым и ещё тремя молодцами ловили этих двух негодяев. «А потом и получаются вот такие Мариевичи», — подумал Никита, возвращаясь домой. «Не так страшна война, как страшна та звериная сущность человека, которую она позволяет открыть. Уходит государство, уходит церковь, и воистину, живут люди как в аду, и нет у них никакого спасения перед искушениями» — вспомнил он позавчерашнюю проповедь попа, которого украли сегодня. А ведь Колька Саркисов тоже любил «навестить», как он выражался, местных девиц. Сын армянского купца привык жить на полную катушку. В детстве не раз отец драл ему уши за прогулы уроков в гимназии, а уже в университете Коля вечерами наведывался в кабаки, откуда порой на карачках полз до дома. Как такой балбес мог продолжить отцовское дело — большой вопрос. Не раз он подзывал Никиту: — Пойдём, дружище! Там девки горячие, как самовар! Никита, конечно, старался блюсти дисциплину, но всё же не удерживался от соблазнов. На следующий день бойцы решили оставить двух пьяных хулиганов в сарае под надзором сельского старосты и толстенького русского солдата по кличке Рыжик. Оставшийся отряд отправился за холмы. Доехав до деревни Доброгостов, они, ещё только спускаясь с холмов, услыхали звон единственного колокола местной церквушки. Переглянувшись и усмехнувшись, солдаты спустились вниз, к церкви.  — Вы, братья, как раз к заутрене! — ответил им пропавший поп, тяжко спускаясь с колокольни по узкой лестнице, и протискиваясь сквозь не менее узкий проход в церковь.  — В первый раз, надо признать, вижу я столь живое желание к вере, столь преданную паству. Не бойтесь, они не сделали мне худа. Я уже объяснил их старосте, что не смогу задержаться с ними надолго. Но они просят хотя бы покрестить тех детей, которые родились за время войны… Давайте окажем этим несчастным рабам божиим посильную помощь, а потом можете вернуть меня в наш полк. Думаю, к обедне мы успеем всё сделать. Тем более, благое дело делаем — возвращаем заблудших овец под сени истинной веры Божией. И солдаты согласились. Надо сказать, заняло это увлекательное мероприятие целый день, а обедня превратилась в настоящий пир, на котором было съедено не менее десятка свиней. Наконец, поздно вечером ребята вернулись в Верхние Гаи и забрали Рыжика и хулиганов. Местные жители на прощание дали большие корзины с яблоками, салом, хлебом и многим другим. Никите совершенно не хотелось принимать такую корзину после тех неудобств, что отряд доставил деревне, но отказаться было совершенно немыслимо. Вернувшись в полк, священник на вечерне прочитал горячую проповедь о том, как велика бывает жажда веры, и что случается, если эту жажду вовремя не удовлетворить. Двое хулиганов были посланы чистить котлы и дежурить ночью. На ночной дозор вместе с ними был послан и командир отряда Соколов, за то, что допустил такие безобразия во время экспедиции. Никита заснул крепким сном, вспоминая раскрасневшееся круглое лицо Марии. Отчего-то вспомнил он его и сейчас, под пасмурным небом Перемышля, глядя на линию вражеских укреплений в полуверсте отсюда. Он подумал, что когда он вернётся с войны, он непременно напишет книгу о том, что с ним происходило на войне. В этой книге не будет битв, зато будет описана с живостью и точностью природа здешнего края, нравы жителей, и как раз вот те курьёзные случаи, которые вносили в войну некоторый свет человечности и того, что мы называем жизнью. Однако затем он еле заметно усмехнулся. Вряд ли у него получится написать хорошее произведение. Ах, если бы ему уметь рисовать. Хотя, лучше Верещагина никто не может рисовать войну и то, что её сопровождает. Это точно. И взгляд Никиты вновь обратился на беспокойные серые пятнышки, торчавшие за линией укреплений противника. Перемышль был необычной крепостью в том смысле, что его было сложно занять, но потом легко удержать. В самом деле, за Перемышлем шла цепь холмов, и довольно высоких. Они ограждали крепость с западной и северной стороны. К югу и юго-востоку холмы уменьшались, но начиналась болотистая местность, в которой никакие боевые действия было вести просто невозможно. Наконец, с северо-востока, откуда приходилось наступать русской армии, была ровная степь, долина реки Сан. Казалось бы, бери и наступай, но проблема в том, что именно в этом месте русские войска прекрасно просматривались из форта и могли быть расстреляны из дальнобойной артиллерии, «как на учениях». Командование решило в начале осады использовать обходной манёвр и наступать в узком месте у Седлиски. Она находилась прямо на болотах. Это был прекрасно оснащённый австрийский форт, в чём все имели возможность убедиться при первом же сражении. Артиллерия форта работала без остановок, хотя абсолютно не было понятно, откуда при столь плотной атаке и никаких признаках транспорта в форте столько снарядов. Снаряды с чавканьем ложились в землю болот, некоторые из них не взрывались. Однако большинство, коснувшись земли, превращали всё вокруг себя в кашу из грязи, травы, а иногда и крови. Очень многие русские солдаты тогда навсегда остались лежать во влажной земле болот Седлиски. Операция была спланирована из рук вон плохо. Никита предполагал, что главной причиной этого является недостаточная рекогносцировка местности. О том, что там болота, было известно, но не было известно о том, что эти болота уже несколько лет в шахматном порядке прерываются полями и огородами, и поэтому вести там наступление решительно невозможно. Только представьте себе — русский отряд продвигается по грязному лесу, надеясь найти обходной путь к форту, и тут внезапно выходит на открытое пространство, где его из соседнего леса, оставаясь прикрытыми «зеленью», расстреливают австрияки. Спустя пару дней и до сего дня, русское командование решило «грызть» форт Дунковичский, который был намного более открытым, а самое главное, что там полоса зелени была гораздо более широкой, и перед самим фортом находилось одно большое открытое пространство. Это вынуждало вести масштабные бои, либо напротив, окопаться и ждать, кто кого пересидит. На последний вариант и был расчёт. Из-за окопов вдалеке показались серые прямоугольные кепки австрияков. Послышалось эхо каких-то отрывистых криков, по всей видимости, приказаний. Саркисов сказал:  — Говорил я тебе, сейчас полезут!  — Да куда им лезть без подкрепления. Это, по всей видимости, обманный манёвр. Тем не менее, наступление, которое, очевидно, планировал неприятель, не походило на безумную вылазку либо на какие-то обманные манёвры. Число кепок всё увеличивалось, часть из них бегала в форт и обратно. — Какая жалость, что мы вдали от холмов, на самом открытом участке Санской равнины… — негромко сказал Никита, — то б мы могли послать разведчиков на холм и посмотреть, что замышляют австрияки.  — Ну, не просто так же австрийцы выбрали укреплять именно эту крепость.  — А что, если…  — Что ты хочешь затеять опять? — посмеиваясь, спросил Саркисов.  — Ну… слушай. И Никита изложил своё видение плана дерзкой вылазки, которую хотел предпринять, устно, а дополнительно нарисовал схему на тканевом полотенце с обратной стороны. Саркисов почесал затылок и сказал:  — Сам понимаешь, об этом никто не должен знать, включая и наше командование. Если проштрафимся — головы сложим в любом случае. Либо австрияки нас вычислят, либо командование под трибунал отдаст. Заговорщики условились назначить вылазку на послезавтра, так как в ту ночь Саркисову выпало нести дозор в арьергарде расположения. Ночь выдалась неспокойной. Никита постоянно ворочался, ему казалось, что вот-вот в окоп с леденящими душу криками своего непонятного наречия и с выстрелами ворвутся венгры с перекошенными лицами. Он ворочался, и ему даже показалось, что мимо него по траншее кто-то вприсядку пробежал.  — Почудится же… — пробормотал Никита и перевернулся на другой бок. Утром Никита встал, потянулся… и внезапно обнаружил, что сумок с вещами нет. Нет ни холщовой сумки, в которой хранились сухари и прочие припасы, нет ни кожаной сумки с патронами и всяческими бытовыми принадлежностями. Сначала Никите показалось, что он мог оставить их где-то в другом месте. Он обшарил весь ров вдоль и поперёк, но ничего не нашёл. Самое главное, пропала схема вылазки, которую они составили вместе с Саркисовым. Хотя, вряд ли это кому-то нужно. Скорее, кому-то нужны просто его вещи. Чем дольше армия находилась в таком напряжённом состоянии, практически безвыходном, тем чаще случалось мародёрство, грабежи и кражи. В числе прочего, особенно ценились у солдат патроны, махорка, чистое бельё и хорошая обувь. Длинные пешие переходы приводили к тому, что сапоги, сделанные из некачественной кожи и дурной резины, стаптывались. В итоге они начинали промокать, и на выходе в окопах под Перемышлем сидела уже стереотипная «лапотная армия», изображаемая австрийцами на своих листовках. Никита предполагал, что снабжение армий зависит от их результата. Те направления, которые командование считало наилучшими, снабжались, очевидно, намного лучше, чем те, где шансы продвинуться вперёд были невелики, либо в этом не было особой нужды. Никита не знал, да и не мог знать, что подобные проблемы русская армия испытывала почти по всей длине фронта. Не мог он знать и того, что намечающаяся атака австрийцев под Перемышлем — часть грандиозного отступления русской армии, которое сможет остановить только Варшавско-Ивангородский прорыв в следующем году. Но куда же всё-таки делись вещи? Никита опросил всех, кто служил в том же месте — конечно, никто ничего не видел. Нигде ничего не было видно и среди вещей солдат. Видимо, вор, если такой вообще был из этих мест расположения, хорошо спрятал свою добычу. Что делать? Если обратиться к командованию, можно получить проблемы на свою голову. Никита подумал, кто бы мог это сделать. За последние сутки он общался с несколькими людьми. Кроме Саркисова, который сейчас в другом конце ставки, это был Попов, толстый добрый русский парень из-под Рязани, Янковский — худощавый поляк из Ковенской губернии и Овсиенко, призванный под Полтавой. Все они были хорошо экипированы. Ни у кого из них не могло возникнуть желания похитить вещи Никиты. Тогда кто? Видимо, залётный. Никита решил пока что об этом не думать. Они с Саркисовым встретились в условленное время в условленном месте. Никита предупредил Саркисова о том, что план похищен. Саркисов согласился с тем, что, скорее всего, ничего в этом страшного нет, и что преступнику были нужны только вещи, что нарисовано на полотенце, он не поймёт. Ребята сели на коней и медленно двинулись в лес. На часах стоял Соколов, который вряд ли стал бы их останавливать. Добравшись до холмов, за которыми открывался боковой въезд в Перемышль, они достали из сумки Саркисова просторные крестьянские рубахи и постолы и немедленно натянули их. Формы, фуражки, винтовки и прочее они припрятали в приметном овраге, а коней привязали в четверти версты оттуда к югу в надёжном месте. Через час они уже шли вместе с продуктовым обозом в сторону Перемышля. Да, очевидно, австрийцы прислали подкрепление и всерьёз собираются отвадить русскую армию от важной крепости. Вот кто-кто понимает важность Галиции, так это, к сожалению, австрияки. Судя по числу телег, запасы были приличными. Либо австрийцы хотят предпринять исключительно сильную атаку, либо они привезли сюда годовой запас продовольствия. И то и другое ставит русскую армию в весьма затруднительное положение. Доехав до крепости, ребята увидели, что по северо-западной дороге туда уже прибыл большой объём австрийских войск, не менее пяти армейских корпусов. Только лишь Саркисов и Костантиниди успели выведать, что тут происходит, и что наступление намечено уже на завтра, как из толпы крестьян выделились два дюжих парня. Один из них сверился с какой-то бумагой, и ребята моментально оказались в окружении. Через полчаса они уже сидели в холодном тёмном подвале одного из внутренних городских фортов. На улицах Перемышля двигалась оживлённая толпа. Приход подкрепления жители осаждённой крепости встретили с радостью. Самое главное, что открывалась возможность эвакуировать из крепости больных и раненых по коридору, созданному австрийской армией. Франц-Иосиф сказал: «Пока не взят Перемышль, русские не усидят в Галиции». Сегодня, кажется, все жители Перемышля в это верили. Даже для местного славянского населения, уже весьма немногочисленного, «русские» ассоциировались не с «братьями-славянами», а с той «лапотной, тёмной, голодной ордой», которая уже несколько дней подряд пыталась взять крепость числом, а не уменьем, досаждая обстрелами, перекрывая все пути для доставки продовольствия. Комендант Перемышля созвал всю знать в свою резиденцию и дал что-то вроде пира. Как-никак, прибыли первые обозы со свежими продуктами. Пусть не слишком пафосно, но всё же знать крепости и военные чины австрийской армии отметили спасение крепости, пришедшее, как они считали, навсегда. Все люди не поместились в домик коменданта, поэтому постепенно торжества переместились во двор и на улицу.  — Давайте выпьем за то, чтобы как можно скорее отбросить русских за их естественный рубеж, за Збруч, откуда они к нам пришли! — поднял тост командующий австрийским подкреплением генерал фон Бём.  — За успехи нашего оружия! — чокнулся с ним комендант крепости Кусманек. Из толпы отделился улыбающийся жирный венгр в смешном пальто на меховой подкладке.  — Я предлагаю же выпить за то, чтобы как можно скорее вместе с нашими немецкими братьями по оружию отбросить эту азиатскую орду за Урал, где ей и место! — дрожа коротенькими пальцами, поднял доверху налитый бокал АрпадТамаши, командир 4 корпуса. Он не был очень известен в армии, так как считался «штабной крысой». Ранее он возглавлял секцию в австрийском министерстве обороны, но теперь его временно сняли с должности и отправили на спасение Перемышля. С Тамаши требовали изучить урок потери Галиции и составить по реальной обстановке соображения, как можно укрепить оборону государства и отбить обратно восточную Галицию. Возможная потеря Перемышля открывала русским огромный фронт для дальнейшего наступления. С прорывом к Силезскому бассейну для русских открывалось большое окно возможностей, их растянутые коммуникации переставали быть проблемой, возможно было наладить собственное производство для нужд армии, восстановив предприятия на оккупированной территории. Значит, спасению Перемышля Австрия уделяла большое внимание. Немцы не были так единодушны — для них ситуация была намного хуже. Поэтому надеяться на немцев не приходилось.  — Русские уже боятся, — продолжил фон Бём, — они собирались послать сюда дозорную группу. Наша разведка получила неопровержимые доказательства этого. Нам следует поторопиться. Господин Кусманек, сколько людей осталось в крепости?  — Достаточно. Пировали до раннего утра. В пять утра заместители командующих расставили людей по местам и отдали приказ приготовить артиллерию. Начинать следовало немедленно. Русские не просто так собирались послать дозорную группу. Видимо, они тоже рассматривают вариант присылки сюда подкрепления. Скорее всего, они рассчитывают подсчитать число вновь прибывших австрийских войск и направить нужное количество своих. Общее приподнятое настроение сказалось на охранниках крепости. Вопреки строжайшим распоряжениям, часовые, стоявшие у дверей подвала, ночью перепились и подрались. В итоге один из них был убит, а второй был мертвецки пьян. Никита и Саркисов взяли деревянную лавку и попытались вышибить ею дверь. Лавка развалилась на части, но дверь-таки вывалилась из стены. Ребята решили бежать югом, через леса и холмы. Это был не самый удобный путь, но так хотя бы можно было бы остаться живыми. Они сели на коней часовых, привязанных неподалёку от входа в форт, и погнали. Под Медыками они повернули круто на север и помчались в сторону левого фланга русских войск. Выехав из леса, они незаметно смешались с отрядом, ехавшим в лесок за водой.  — Нам к командиру! Срочно!  — По какой надобности? — спросил тощий Янковский, стоя у палатки командира, теребя длинные усы и сверля их своими светло-серыми глазами.  — По казённой, Янковский, по казённой! У нас важные сведения!  — Не велено!  — Пусти, дурень, мы знаем, что австрийцы замышляют, и это может быть опасно в том числе и для тебя! Янковский усмехнулся.  — Руководству лучше знать, что замышляют австрийцы. На тот случай у нас есть разведка. Ваши авантюры всем уже порядком поднадоели. А если вы, господа, будете и далее докучать руководству своими выходками, то отправитесь на гауптвахту.  — Зарублю, дурень, уйди! — крикнул Саркисов, вращая глазами и доставая шашку из ножен. Янковский сделал отсутствующее испуганное лицо и побежал в сторону ближайшего скопления солдат. У ребят было всего несколько минут, чтобы зайти в палатку и изложить свои соображения.  — Вы точно уверены в том, что вы говорите? — спросил командующий.  — Так точно!  — Какие у вас для того основания?  — Мы провели рекогносцировку, — ответил Никита, — мы видели всё это своими глазами. Командир привстал: — Вы что, полезли сами в расположение вражеских войск? Это же глупость совершеннейшая! Ах вы, олухи, как вы только додумались до этого! В палатку ворвались солдаты с шашками наголо.  — Опустите сабли, господа. Эти ребята спасли ваши жизни. Янковский выступил вперёд и сказал:  — У меня есть предположение, что этих «ребят» перевербовали австрийцы для сообщения дезинформации. А кроме этого, у меня есть доказательство их враждебных планов в нашем отношении. И Янковский достал из своей сумки… полотенце Никиты с набросками операции.  — Я думаю, это план вражеской операции.  — Он лжёт! Не слушайте его! А ещё он, как видно, вор и подлец!  — Всех троих под арест! И не допускайте их совместного нахождения в одном месте! — рявкнул командир. Он отобрал у Янковского злосчастное полотенце и, поправляя усы, всмотрелся в фигуры и линии, набросанные на нём. Весёлый огонёк давно ушедшей молодости играл в его тёмных глазах.  — У нас срочное донесение! — в палатку ворвались трое запыхавшихся разведчиков.  — Да что ж такое, никак покоя не дают! Что у вас?! — только и успел спросить командир, как в палатку ворвался раненый часовой:  — Осмелюсь доложить… Янковский пытался бежать из-под конвоя. На нас был совершён дерзкий налёт. Все пятеро (включая Янковского) были нами убиты.  — Ступайте… Велите приготовить наши силы к отступлению. Тех двоих — освободить и незамедлительно ко мне!