Чекистка

Снаружи стремительно нарастал шум боя. Глядя на вбежавших в палатку Костантиниди и Саркисова, командир думал о Никите: «Что заставляет штабного картографа пускаться в авантюры, подобные сегодняшней? Жажда славы и наград? Глупый мальчишеский азарт, убеждённость в своей неуязвимости, которая мигом слетит при первом ранении? Или это истинная военная храбрость, которая встречается нечасто и стоит дорого? В любом случае этому человеку надо дать сегодня свободу действий». Что касается Саркисова, то его натура была более ясна. Это был горячий, вспыльчивый офицер, несомненно, фаталист, который был незаменим в серьёзных переделках. — Вступайте в бой и действуйте по обстоятельствам. Нам крайне необходимо узнать ближайшие намерения противника, — приказал он офицерам, вызвав в их глазах лёгкое удивление. Впрочем, разбираться в этом было некогда, австрияки наседали. Выбежав из палатки, все трое увидели общее смятение войска. К тому же с неба начал сеяться холодный мелкий дождь, из тех которые так досаждали нашей армии в Галиции. Видимость при таких дождях была почти нулевая. Забрав у денщика своего коня и личное оружие, Никита поспешил на правый фланг, откуда слышалась интенсивная стрельба. По дороге он высматривал Саркисова, которого всё не было нигде видно. Слева наши позиции вплотную примыкали к лесу. Справа тянулся глубокий затопленный овраг, в котором вязли орудия и лошади. По звукам выстрелов можно было определить, что австрийская пехота с лёгкостью могла окружить русских с двух сторон. Как человек, постоянно держащий в голове карту местности, Никита представлял себе поле боя как бы сверху. Он думал о том, что если противник будет продолжать атаковать правый фланг, то русским придётся туго. Срочно придётся перекидывать в эту точку пехоту, так как от кавалерии тут толку практически нет. Если же основной удар австрияков придётся на центральные позиции, то силами центральных орудий возможно будет остановить их, и под этим прикрытием отступить на левом фланге. Внезапно в сером воздухе сплошного тумана и дождя раздался нарастающий свист. Снаряд упал совсем рядом, поверхность земли издала глухое «ах», и Никиту осыпало грязными земляными комьями. Конь инстинктивно рванулся в сторону, и тут в тумане из-под самых копыт выплыло бледное, как полотно, лицо раненого солдата. Никита визуально помнил этого солдата — балагура и здоровяка, фамилия его была, кажется, Громов или Грознов… Сейчас солдат смотрел на возникшего перед ним внезапно офицера с детским непониманием, зажимая руками, вспоротый снарядом живот. С начала кампании, несмотря на свой штабной статус, Никите не раз приходилось участвовать в серьёзных переделках. Убитых и раненых он видел десятки. Но почему-то этот Громов или Грознов, его недоумённый взгляд вызвал в нём такую бурю злобы, азарта и отчаянья, что она подхватила его и понесла вперёд прямо туда, где по его разумению находились неприятельские позиции. Снаряды подали справа и слева, но он скакал вперёд галопом, как заговорённый. Вырвавшись из-под обстрела, но направил коня по раскисшей дороге к лесу. Здесь кое-где попадались брошенные разбитые орудия, сломанные повозки, какие-то вещи, оставленные солдатами в спешке отступления. На полпути ему встретился знакомый штабной офицер, который гнал коня в обратном направлении и что-то кричал. Слов Никита не разобрал, но по всему виду штабного было ясно, что дела плохи. Когда из тумана выступили первые деревья леса, Никита придержал коня, перешёл на рысь и стал прислушиваться. В стрельбе почему-то возникла передышка. Лес стоял насквозь мокрый и тихий. Бурая палая листва и опавшие гнилые сучья расползались под копытами коня. Колючие ветки терновника цеплялись к одежде. А главное — было совершенно непонятно, где здесь свои, а где чужие позиции. И что собирается неприятель предпринять следом за этим дерзким нападением и насколько он далеко продвинулся. «Где же все? — с тревогой думал Никита, направляя коня на просвет в густых зарослях. Где-то справа снова началась стрельба. И внезапно в серой пелене среди ветвей мелькнули какие-то цветные пятна — синие и красные. «Австрияки», — понял Никита. Их форма была более единообразной по сравнению с формой наших войск, поистрепавшейся в походе. Синие и серые мундиры, красные лампасы пехотных офицеров выдавали их с головой. Никита мягко спрыгнул с коня и, осторожно ступая, направился вперёд, стараясь, чтоб его не выдавало чавканье под ногами. С тех пор, когда они с Саркисовым проникли в расположение противника, у них не было времени переодеться. На Никите был всё тот же костюм местного крестьянина — просторная полотняная рубаха, надетая поверх тёплой домашней рубашки, и постолы. Саблю он оставил, прикрепив её к луке седла, и только именной револьвер приятно и надёжно оттягивал карман. В сером тумане его грязная холщовая рубаха была менее заметна, чем мундир австрийца. Поэтому Никите удалось приблизиться к неприятелю почти вплотную. Австриец был один. Само по себе это было более чем странно. «Что он делает?» — тревожно думал Никита, вынимая из кармана револьвер и беря австрийца на мушку. Действия и правда были непонятные. Австриец стоял на коленях в жидкой грязи и сапёрной лопаткой насыпал небольшой холмик. «Могила? Он кого-то хоронит?» — недоумевал Никита. Поза была бы понятной, если бы холмик был раза в два или три больше. Но он был слишком маленький. «Ребёнок? — мелькнула мысль, — Бред! Какой ребёнок в действующей армии?» Верной, скорей всего, была вторая догадка — офицер является просто мародёром, он прячет украденные, допустим, в местной церкви ценности. Но и эта версия казалась сомнительной по многим причинам. Никита крикнул «Хенде хох!» и выскочил из-за куста, однако, споткнувшись о корни дерева, на секунду потерял прицел. Их прекрасно готовили к тому, чтобы брать пленных, периодически проводились учения, разучивались типовые диалоги в духе «Сколько у вас орудий, и где они размещаются». Тем не менее, за секунду перед криком Никита пришёл в замешательство. Уместно ли это сейчас? Получится ли всё так, как задумано, или случится что-то совершенно непредвиденное? Эта мысль не давала ему покоя. Австриец, как видно, очень испугался, и сначала присел и закрыл голову руками, очевидно, он вообще не понял, что происходит. Потом он осторожно поднял руки и попробовал обернуться. Видно, его ещё больше напугало, что «Хенде хох» сказал неграмотный крестьянин, так как глаза его округлились. Затем прошло несколько секунд, во время которых Никита почувствовал, будто на него на всех парах несётся паровоз. Вот, ещё чуть-чуть, и задавит. Это на лице австрийца менялось выражение, от страха к недоумению, от недоумения к гневу и негодованию, к решительности. Австриец не спеша поднял винтовку, но тут Никита, слава богу, вспомнил о пистолете. «Во!» Что ты мол, на это скажешь. И наставил на австрийца. Тот поднял одну бровь, вновь в недоумении, и вновь поднял руки.  — Так-то лучше, — незаметно для себя сказал Никита с явным подражанием сельской растянутой речи русского крестьянства. С лица австрийца не сходила непонимающая глупая детская улыбка, которую он всячески пытался скрыть. Как же так, так глупо попасться.  — Что это? — по-немецки спросил Никита, показывая свободной рукой на холмик. Австрияк попытался что-то сказать, густо покраснел и вновь попытался ретироваться.  — Хальт! Хенде хох! — вновь предупредил Никита. Никита сам, постепенно, держа на мушке австрийца, подошёл к холмику и начал осторожно свободной рукой его раскапывать, благо сапёрную лопатку австрияк бросил, когда первый раз поднял руки, прямо рядом с холмиком. После нескольких ударов лопаты из-под земли показался небольшой деревянный ящик, как будто бы из-под вина. Неужели австриец так дорожит вином, что решил припрятать его? Лень делиться с товарищами? Очевидная победа австрийцев не оставляла сомнений в этом. Видимо, австриец решил, что когда всем захочется отметить победу, они вспомнят про его винишко, и попросят поделиться. Вот и припрятал по случаю. Вскрыть бы ящик, но нельзя — замешкаешься — сбежит. Ну, готовый трофей. Но надо привести и самого австрияка, чтобы тот рассказал всё, что знает про планы армии, как видно, он офицер, и к обсуждению, скорее всего, допущен. Никита показал на ящик офицеру, чтобы тот его поднял и, продолжая удерживать австрийца на прицеле, приказал ему:  — Нах форн! Ему очень хотелось присовокупить кое-что другое к этой полунеприличной фразе, означающей всего лишь «Вперёд», но он воздержался. Австриец громко потопал по направлению к своим войскам.  — Хальт, хальт! Куда же ты, дурная голова! Никита обошёл австрийца со стороны и вновь приказал ему идти, ведя его на прицеле так, чтобы австриец шёл впереди него в нужном направлении и не думал бежать. Долгий путь через лесок, казавшийся бесконечным, окончился ближе к вечеру, и, наконец, Никита и его неожиданный пленник вышли к новому расположению русских войск. Вокруг брели толпы военных, ехали телеги, войска отступали в видимом порядке, но довольно быстро. Новое расположение было в 7 верстах от старого. Сначала дозор несколько испугался, увидев выходящего из кустов австрийца с непонятным ящиком, но увидев Никиту с пистолетом в руках, они несколько успокоились. Солдаты тут же схватили австрийца, и тот даже выразил нечто вроде облегчения, радуясь окончанию столь длинной дороги. Он прекрасно понимает, подумал Никита, что его никто убивать не будет, а будут лишь допрашивать. Он офицер, и весьма ценный. Никита же, взяв ящик, последовал за караулом к палатке командира.  — Ну, Костантиниди, молодец, хвалю! Вот так надо служить! — улыбаясь, приговаривал командир, поглаживая свои седые бакенбарды.  — Ящик пока поставь сюда, под столик, сначала разберёмся с австрийцем, чин по чину, он изложит нам, что в ящике, а потом уже мы сами составим свою опись того, что там на самом деле находится.  — Как Вас зовут, откуда Вы призваны и в каком подразделении служите?  — 2-йкавалерийский дивизион, 3-я его королевского величества Армия, Альфред фон Брудерманн.  — А не родственник ли Вы, часом, Рудольфа фон Брудерманна?  — Я понимаю, что мне никто не поверит сейчас, но никак нет, не родственник. Я просто родился там же, в Дёндёше. Может, мы и дальние родственники, но я ничего о нём не знаю. Я простой лейтенант, я ничего вообще не знаю, отпустите меня, пожалуйста?  — Не мне решать, отпускать Вас или нет. Насчёт пленных существует чёткая инструкция, все они остаются вместе с нами, и что с ними делать, решает командование всей этой части фронта. Что Вы делали в лесу примерно в первом часу дня?  — Я… я пошёл посмотреть обстановку.  — У нас другие сведения. Как Вы смеете лгать нам, когда мы принесли ящик, который Вы пытались закопать в лесу?  — Да, я пытался закопать ящик. И смотрел обстановку.  — Что в ящике?  — Этого я Вам не скажу.  — Мы всё равно его откроем.  — Ну и открывайте, мне какое дело теперь уже.  — Мы запишем это, как отказ давать показания.  — Мне всё равно. Австрийца увели, и начальствующие лица подняли ящик и с видимым трудом перетащили его на стол. Никиту подозвали к столу.  — Ты видел что-то необычное в земле, которой был присыпан ящик, ты видел что-то ещё в яме, кроме ящика? Были ли особые приметы у места, где австриец закапывал ящик? — Никак нет. Внезапно в палатку ворвался Саркисов. Он увидел ящик с немецкими надписями про вино и тут же рванул к нему.  — Господин Саркисов, это не смешно. Что Вы себе позволяете, — заговорили тихим шипящим голосом начальствующие лица.  — Не открывайте его! Это ведь тот самый ящик? Не вздумайте его открывать! Он может быть заминирован! Надо открывать его на улице!  — Ну, хорошо. В Вашем заявлении есть резон. Хорошо, давайте вскроем ящик на улице. Позовите сапёра, пусть он хорошенько осмотрит ящик перед вскрытием.