Чекистка

После того, как ящик вынесли во двор, Саркисов и Костантиниди встали в стороне от сапёра, который начал его осматривать. Он осторожно повернул ящик, затем тихонько постучал по нему, потом послушал. Затем он просунул в щель между крышкой и стенками нож и аккуратно провёл им.  — Нашёл! — крикнул сапёр, и принялся деловито вертеть ножом, пока не проделал достаточно большую щель, через которую уже можно было просунуть пинцет.  — Как думаешь, — спросил Никита, — что там, в ящике? Только бомба?  — Я не знаю… Скорее всего, деньги или драгоценности. Возможно, ворованные. Раз он ничего на допросе не сказал, значит, дело нечисто. Сапёр просунул в ящик пинцет и достал из кармана палочку с зеркальцем, удивительно напоминавшую один из инструментов зубного врача. Её он приладил так, чтобы в зеркале отражалось то, что творится в ящике. Несколько выверенных точных движений…  — Готово, можно открывать. Начальство оттеснило молодых вояк и потребовало у сапёра, чтобы тот сам снял крышку. Внутри оказалась совсем небольшая петарда-дымовуха, даже не мина. Больше бы было шуму, нежели реального вреда, если бы ящик открыли просто так. Хотя, конечно, было бы неприятно. Но, тем не менее, в ящике было и кое-что ещё помимо мины. Так, там были обнаружены какие-то тетради, исписанные непонятными записями, на полях стояли числа, судя по всему, даты. Кроме того, обнаружен был пистолет, а также серебряный портсигар. Всё это было из ящика изъято, описано, и помещено в сейф командира. Остатки ящика со взрывным устройством отнесли на склад артиллеристов, чтобы те пересыпали порох в мешок, а ящик употребили для своих нужд. Костантиниди нахмурился:  — Э, похоже, они всё без нас надумали решать. Да эдак дело затянется аж до самого прибытия нашего во Львов, а там потом и вовсе замнётся. Ничего он не скажет, его и обменяют на какого-нибудь нашего «опоздуна». Только Саркисов собирался горячо возразить Никите, больше из любви и желания возражать, нежели от реального своего мнения, как прибежал адъютант командира:  — Заседание окончено, и командир приказал вас двоих к себе.  — Есть! Ребята зашли в шатёр, где уже был потушен весь свет, кроме двух свечей на необъятном дубовом столе командира. Когда ты стоял рядом с этим столом, создавалось ощущение, что этот стол стоял тут вечно. Он абсолютно не подходил к походному интерьеру шатра. Будто бы взятый из какого-нибудь прокуренного «английского клуба», с зелёным ломберным сукном, на котором кое-где ещё оставались следы мела, этот стол был всем хорош и замечателен, за двумя исключениями. Первое исключение — его вес. На столе кое-где были видны надщербины, трещины и сколы. Это всё следы его неудачной переноски. Десять человек обыкновенно грузили эту причуду командира на дроги, и, по обыкновению, одна из сторон стола возвышалась над ними, словно Монблан. Эта вершина отмечала обыкновенно собою начало обоза с вещами и палатками. На этой телеге везли и часть других вещей командира. Командир когда-то в начале похода говорил, что никогда не расстанется со своим столом. «Он мне нужен для того, чтобы уместить на нём полностью карту-трёхверстовку. А ещё у него множество весьма полезных ящиков. Не приведи Господь, придётся некоторым из Вас узнать, что же там хранится». Второе исключение — нехорошие ассоциации, которые он вызывал. «Вызвать к столу» означало то же, что и вызвать на ковёр, пропесочить, шею намылить и так далее. Сейчас, освещаемый тусклым светом двух свечей, стол казался особенно огромным. Он словно двигался вперёд, как корабль, чтобы раздавить двоих молодых парней. Фигура командира за столом выглядела таинственно. Он не был сейчас ни «добряком», ни злобным раскрасневшимся шаром гнева, он всего лишь выглядел на несколько лет моложе.  — Только вы сможете узнать, какие планы у этого их штабиста, и что он от нас скрывает. Мне бы очень хотелось знать, откуда у него вот это: И тут палец командира устремился по направлению к лежавшей на столе тетрадке с записями, где уже красным карандашом были подчёркнуты некоторые места.  — Вот это: Палец скакнул по странице в другое место.  — И особенно вот это: Палец так ринулся в нижний правый край страницы, что листы помчались за ним и замялись. Командир явно нервничал. Никита, не ожидая приглашения, встал из-за стола и вытянул шею так, чтобы посмотреть на то, что в тетради.  — Ах да, господа, вставайте, подойдите сюда. Взгляните сами. «Батарея на 15 градусов полтора километра.» «Склад 20 градусов два с половиной километра.» И многие другие надписи, которые точно указывали расположение наших войск относительно Дунковичского форта буквально два-три дня назад! Никита точно представил себе карту. Да, так и есть, вот здесь склад, вот здесь батарея, но откуда это им было известно? Вроде бы предприняли все меры для маскировки.  — Но ведь не мог он сам всё это видеть, у нас караул, слава Богу, работает хорошо!  — Я тоже так думаю. И вы сами понимаете, что это всё значит.  — Это стало неприятной неожиданностью для нас. И что же нам теперь делать?  — Пока ничего. Ступайте, выспитесь, отдохните. Но завтра — ууух! — во все глаза везде смотрите. И скажите ненароком в широком кругу, что письмо про австрийца никуда ещё не отправляли. И значит, если что с ним в дороге случится, то виноваты не будем.  — Заговорит, мол?  — Прямо ничего не говорите. Может, этого уже будет достаточно.  — Разрешите вопрос?  — Да?  — А почему это дело поручили нам, а не охранке? Где гарантия, что мы правильно всё поймём, что мы не прошляпим крысу?  — Охранка будет так совать везде свой нос, что её саму вычислят, и будет худо. Вы же знаете, как они работают. Только мешают армии. Армия сама решает свои дела. Что в армии случилось, то в армии и должно остаться. Тем более такой позор. А вас в войске знают, вы герои, на вас никто и подумать не смеет. Помните — то, за что вы берётесь сейчас, это уже серьёзно. Это вам не мальчишеские вылазки в крепость и за линию фронта. Это такое дело, что уже, как говорится, либо пан, либо пропал. Вояки пригорюнились.  — Не вешать нос! Командование операцией я беру полностью на себя. Вам не надо ничего самим без меня решать. Обо всём докладываете мне, и я буду говорить, что делать дальше. Но если уж докладывайте, то излагайте всё как есть, без обиняков. Чтоб как можно скорее вычислить мерзавца.  — Есть!  — Ну, с Богом. Ступайте. Вечером офицеры нескольких соседних подразделений устроили нечто вроде пира. Выпив несколько бутылок различных крепких напитков, они расставили пустые бутылки на поле вдалеке и решили по ним пострелять. Вызвались на это дело Костантиниди, Саркисов, Соколов, Овсиенко, Попов, какие-то братья-близнецы и ещё один майор из соседнего подразделения. Остальные сразу же пошли спать, так как почувствовали себя нехорошо. Все, кроме майора из соседнего подразделения, отстрелялись неплохо, и даже вечно полупьяный Овсиенко промазал только один раз. «Что так стреляем, артиллерия? Неудивительно, что нас австрияк гонит от форта!» «Ты на что, морда полевая, намекаешь, а? Нормально стреляем. Просто я плохо алкоголь воспринимаю, как выпью — хоть рюмку — всё, стрелять не могу, едва на ногах держусь, сразу спать валюсь». В общем, много было хохоту и грохоту. Все заметно подустали, и в конце Никиту даже начало подташнивать. В эту ночь Никита очень плохо спал. Приснился ему странный сон. Вот он снова в крестьянской рубахе. Туман, и вековой лес. Он идёт через лес в тумане. Где-то вдалеке ухают взрывы, но здесь — никаких следов. Он идёт, постолы натирают ему ноги, но он не может остановиться или сесть. Надо идти. Наконец, словно бы солнце забрезжило где-то там, впереди… Одинокие его лучи едва пробивались через тучи и закручивали вихри из тумана, танцевавшего между деревьями. Уханье прекратилось. И вдруг он услышал тонкое пение крестьянской дудочки. Никита поспешил туда. Неужели — дети? Или молодые пастухи? Что они здесь делают, на войне, так близко к фронту? Он лез через коряги, продирался через кусты… Наконец, он увидел нечто, что его совершенно потрясло. Впереди лежала куча из тел русских воинов. В знакомой походной форме, рядом разбросанные вещи, оружие… Отдельно лежат чьи-то конечности, везде кровь… И где-то так близко, и в то же время так далеко, надрывно играет дудочка. Никита, едва держась на ногах, обошёл кучу. Вот! Живой! На берегу реки сидит русский воин с перемотанной головой и играет на дудочке. Никита словно боится подойти к нему. Хотя вроде бы, ничего не предвещает беды. Он несмело подходит к воину, трогает его за плечо… Тот оборачивается… Никита буквально за один миг замечает, что у солдата нет ног! Мокрые пустые штанины в воде и крови свисают с берега в речку! У солдата нет левой руки! Из кроваво-красной каши, кое-как перемотанной бинтами, на Никиту смотрит непривычно круглый и большой глаз. И звучит простая и грустная музыка. Дудочка опустилась.  — Хрррр… Ну здрааааавствуй, хрррр, браааатец! Что, тоже к нам пожаааловал? — произнесла голова. Никита белеет на глазах и начинает пятиться, натыкается на камень.  — Куда же ты, братец! Постой! — кричит жуткий инвалид.  — Аааа! — крикнул Никита.  — Вставай, братец, вставай! Пора!  — Ааа!  — Да что с тобой такое, это я! Саркисов. Фух, слава Богу, это был всего лишь сон. На завтраке, как и было условлено, Никита принялся всем сослуживцам рассказывать в духе охотничьей истории, как он ловил австрийца, и что он с ним сделает тогда, когда «придёт момент». Саркисов стоял у входа в шатёр и делал вид, что осматривает ружьё. Сам же в тишине оглядывал всех, кто сидел у длинных деревянных столов. Вот они, вроде бы, все одинаковые. Нет никаких особо выделяющихся персон. Мда, это тебе не дешёвенькие приключенческие рассказы по пять копеек штука, продающиеся на книжных развалах на потеху дамам. Вот сидят они, а где-то среди них, жрёт ту же похлёбку, да причмокивает, предатель. Саркисов аж задёргал чёрным усом от такой мысли, настолько она была ему противна. Кто же сидит за столом: Вот сидит Никита, разводит руками, показывая расстояние от полянки, на которой нашёл австрийца, до расположения. Вот сидит напротив него добряк Рыжик. Улыбается, рукой подпёр подбородок, на котором никогда ничего не росло. Этот всегда всех и всё слушает, но для шпиона глуповат будет. Глуповат, или под дурачка косит? Времени у нас мало, вот что обидно! Невдалеке сидят братья, Евгений и Глеб Кузнецовы, обычные такие, ничем не примечательные… В тех самых пресловутых дешёвых рассказах очень часто преступник — это самый ничем не примечательный человек. Близнецы. Неудивительно было бы, если бы один из них иногда отдувался за другого. А тот к австриякам, в штаб. Возможно? Эх, возможно, возможно, всё возможно. Кто ещё? Здесь обычно сидел поляк, Янковский. Но он был убит. Вот это был шпион так шпион, тип вполне для приключенческой книги. Может, это он? Ах, как бы было всё замечательно, как бы складно всё сложилось, но это был не он, даты на тетради были совсем другие, последние из них вчерашние… Вот сидит, призадумавшись, Овсиенко, со своими стеклянными глазами. Саркисов подумал: вот, прямо сейчас, Овсиенко достанет из кармана флягу и приложится к ней. Так и есть, воровато оглянувшись по сторонам, Овсиенко сунул руку в свой необъятный нагрудный карман и достал оттуда флягу. Отпив три больших, размеренных глотка, он быстро запихнул фляжку на место и принялся с большим усердием поглощать похлёбку. Может? Вряд ли. Овсиенко трезвым вообще редко видели, а для подобных операций нужна немалая ловкость, хитрость, и исполнительность. Безусловно, возможно, чтобы Овсиенко снабжали первоклассной дармовой выпивкой в обмен на свежие сведения о расположении. Тем более, что и ящик был-то из-под вина! Саркисов про себя рассмеялся своей глупой выдумке и посмотрел на следующего. Вот сидит простой русский парень Попов. Так же как и Кузнецовы, он может оказаться шпионом. Но это маловероятно. Мысленно Саркисов поставил напротив трёх русских парней большой жирный знак вопроса. А вот сидит Соколов. Этот — этому палец в рот не клади. Он и амбициозен, и хитёр, и изворотлив, и очень исполнителен. Но вот беда — действительно герой, действительно лезет всегда в самую гущу и выходит из-под удара, как заговорённый. Будто у него зачарованная сабля. Из дворянской семьи, Соколов попал на войну не для, а вопреки, он очень серьёзно проигрался, и отец семейства приказал лишить его права на наследство. Соколов возмутился, и отец предложил ему заслужить право на наследство на войне. «Если, мол, вернёшься живым и умным, будет тебе наследство. Если подохнешь — тебе туда и дорога, а если придёшь живым, но продолжишь в том же духе, значит, и в аду тебе места нет». Соколов был зол на своего папашу и с фронта поначалу писал ему вспыльчивые письма, в которых описывал тяготы военного положения и своё геройство. Когда он узнал, что все письма проходят через командира, он несколько поумерил свой пыл, но в службе стал действительно очень исполнительным, а в бою — прямо-таки Марсом. Вряд ли это такой человек, который мог бы пойти в шпионы. Он человек прямой и открытый. Иногда может обхитрить, или как-то себя выгодно подать, но только и всего. Число мысленных вопросительных знаков лишь возросло, когда Никита после трапезы поделился с Саркисовым своими наблюдениями. В самом деле, помимо вышеописанных лиц под наблюдение должен был быть поставлен целый соседний стол, ряд лиц с которого действительно прислушивались к рассказу Костантиниди. Это, в частности, капитан Брызгалов, который известен, как большой балагур и любитель подобных невероятных историй. Брызгалов всем, с кем говорил про такие истории, говорил следующее: «Это всё замечательно! Дружище, я издам про тебя книгу, на ней будет твоё имя, ты получишь несколько экземпляров, будешь хвастаться друзьям не только тем, что ты попал в такую историю, но и тем, что издал книгу! Мне, разве что, нужен червонец на покрытие издательских расходов, считай, что это ты сам для себя и своих друзей, по низкой цене, издаёшь книгу — я лишь беру на себя посредство в этом вопросе». Брызгалов, и правда, издал когда-то одну книгу. Это было ещё до войны, и поэтому она вся была наполнена неправдоподобными историями в духе Барона Мюнхгаузена. Часть из них восходили ещё к наследию японской войны, а часть была просто невероятными и насквозь выдуманными шпионскими историями. Естественно, даже если какой-то из этих рассказов был правдой, то он был так сильно извращён и приукрашен, что следа от реализма не оставалось. На книге было напечатано только имя Брызгалова. Кроме этого, прислушивался, по понятным причинам, командир, а также его денщик. Уж денщику, конечно, не следовало бы совать свой нос в такие дела, но в любопытстве ему не откажешь. Ох, главное, чтобы он не знал все перипетии этой истории. Хоть, конечно, и ходит поговорка «Что знают трое, то знает свинья», но троица считала, что хорошо справится с сохранением секрета операции, главное не сообщать подробности никому из посторонних. А ведь он может узнать подробности операции и рассказать их кому-то! Тогда всё пойдёт насмарку! Далее — прислушивался к этой истории майор артиллерии Чекалин. Он был занятным и интересным человеком, но никто о нём здесь почти ничего не знал — квартировал-то он в другой казарме, только во время приёмов пищи и перекуров был шанс с ним пересечься. Когда-то он попал в тюрьму за то, что участвовал в дуэли. Это уже давно было подсудным делом, и поэтому за то, что он убил своего обидчика, его посадили в тюрьму на несколько лет. Условия содержания были относительно мягкими, он в тюрьме познакомился с несколькими, как он выражался, «очень талантливыми и образованными людьми». Когда он вышел, как он говорил, эти связи ему пригодились. Чекалин, тем не менее, не очень любил распространяться о своей жизни до армии. Больше делился, и весьма охотно, рассказом о том, как наладит семейную жизнь со своей ненаглядной возлюбленной Сашенькой, ради которой, собственно, и пошёл на дуэль. В общем, это был весьма интересный человек, и кто знает, какие у него там в тюрьме могли быть знакомства. Весьма вероятно, это опасный политический преступник, готовый на всё. В этом сошлись вместе и Костантиниди, и Саркисов, и даже старый генерал, когда они изложили ему все свои подозрения. Тот достал из сейфа дело Чекалина и просмотрел весь его боевой путь.  — Невозможно. Он в эту, эту и вот эту даты был на боевом посту, у орудия. Отсутствие хотя бы одного человека в орудийном составе — это просто вывод из строя всей этой части батареи. Артиллерия работала, как единый организм, никто не отлучался. Знаете, на что бы я теперь обратил внимание? Вспомните, пожалуйста, а кто никак не реагировал на рассказ Никиты? Кто вообще и ухом не повёл?  — Ну, наш стол весь слушал с большим интересом. На соседнем, по-моему, Дергачёв… ИСосновский… Да мало ли кто, может, они просто не слушали, двое, по-моему, болтали о чём-то своём.  — Даже болтая о чём-то своём, запросто можно услышать рассказ. Мда, этак мы ничего не поймём. Давайте пойдём несколько иным путём. Кого мы точно снимаем с подозрения?  — А можно спросить тоже, а по поводу кого точно известно, что он не отлучался, или был на какой-то позиции, где его присутствие необходимо?  — Караульные, повар, вся артиллерия, всё командование… Брызгалов вот отлучался. Он сказал, что отойдёт покурить, и пропал минут на десять. Не сказал бы, что там уж так прямо только курил он. Вряд ли. Думаю, скорее он как раз мог куда-то отойти, но ненадолго. В этом случае, очевидно, передача сведений должна была состояться у нашего лагеря. А ты говоришь, что австрийца поймал уже далеко, у старого нашего расположения.  — Всё равно его стоит проверить.  — Да, это так, нужно проверить. Ещё смотрите, в чём дело, у Чекалина есть собственный денщик. У нас не очень одобряется, когда у офицера не из командного состава имеется собственный, личный денщик, но тут уж ничего не поделаешь. А денщик всё же лишняя пара глаз и ног. Так ведь?  — Опять Чекалин.  — Господа офицеры, вам не стоит думать самим на эти темы. Мы сами всё разберём. Вам двоим нужно только передавать вовремя всё то, что происходит, рассказывать обо всём, что Вы видите.  — Ага, так мы и отдадим это всё на откуп «начальствующим лицам», — злобно огрызнулся Саркисов, когда они вышли из шатра, — нет уж, сами найдём шпиона и сами его накажем.  — А как мы это всё объясним? Никак. Нет уж, надо подумать, что делать, и не нужно отказываться от помощи командира. Он мужик опытный. Он ещё в семьдесят седьмом в турецкую войну крест себе заработал. Так что, думаю, он запросто определит крысу.Но и мы расслабляться не должны, надо всё это держать в голове, потому что если расслабимся, то потеряем из виду что-нибудь очень важное. Костантиниди вдруг почувствовал острую тягу закурить. Он похлопал себя по карманам, но ничего не осталось. Мимо проходил, подбоченясь, Соколов.  — Соколов! Табачку не найдётся?  — Извини, дружище, совсем не осталось, — как-то неуверенно ответил Соколов, сжал что-то в кармане и пошёл дальше.  — Уууу, жадюга… — тихо сквозь зубы прошипел Костантиниди, — всё-то у него есть всегда. Но ведь раньше он не был таким жадным. Щёгольски, главное, даст свой серебряный портсигар, бери, мол. Вот человек, армия обычно человека исправляет, а этого реально то исправляет, то обратно портит. Саркисов внезапно воскликнул, забыв об осторожности:  — Портсигар! Вот оно что!  — Какой ещё портсигар? — спросил Никита.  — Пошли обратно! Командир изрядно заволновался, когда услышал изложение ситуации из уст Саркисова. Он распахнул сейф так, что тот издал протяжный скрип, и на свет божий был извлечён серебряный портсигар, который был ранее вынут из загадочного ящика. Так и есть, портсигар отечественный, сделан пять лет назад. Без всяких пометок, ну да какие уж теперь пометки.  — Звать?  — Ааа, погодите! Не надо его звать! Вдруг мы спугнём более крупную рыбу? Шуму-то будет! Ещё, чего доброго, папаша его в часть приедет, разнос нам устроит! — раздражённо отмахнулся командир. — А что делать? — Попробуйте как-нибудь у него выведать, где он думает, что оставил портсигар. Если заметается, начнёт путаться или тем паче отпираться — точно он. Ночью офицеры пошли к шатру Соколова. Саркисов встал в проходе шатра, бешено вращая глазами, и дёргая рукоять сабли, а Костантиниди тряхнул Соколова, который что-то делал при свете свечки, как оказалось, чистил небольшой пистолет. — Не спишь? — Да уж куда там. Что ты хотел? — Да вот уточнить хотел. Ты, кажется, портсигар потерял? — Да, а почём ты знаешь? А? — несколько встревоженно спросил Михаил. –Ну сам подумай… Я у тебя спросил давеча, про табачок-то, а ты имел — и не дал, но я же знаю, что ты мужик нормальный. Просто ты застеснялся того, что твой красивый серебряный портсигар пропал. А ты не стесняйся, можем вместе поискать, может, ты его на поле забыл, где по бутылкам стреляли… — А что же, ты его где-то видел? Очень всё это странно от тебя слышать. — Ну, как сказать… Видеть-то я его видел, только вот не могу точно вспомнить где. Может, на стрельбище, может, в столовой. Лежал он где-то. Причём вот недавно совсем. Вот решил с тобой посоветоваться, может, вместе вспомним. А сам-то ты его где оставил? — Да вот, тоже не помню. Вчера, помнится, утром, хлоп-хлоп по карманам, а портсигара и нет. Никакого стрельбища ещё и в помине не было. Очень обидно было. Вроде живёшь-живёшь с людьми, а такое случается. Вы точно не можете вспомнить, где видели? На моём ещё примета такая видная есть — вензель такой, ВМС. Владимир Михайлович Соколов. Во всю лицевую сторону. Гравировку заказал себе, думал, точно никто не украдёт, и сам не потеряю, а где там. Дурак был. А теперь видно, кто-то его продал, может быть, уже. — Эх, — и вправду озадаченно потёр затылок Костантиниди, –Мда. Не знаю. Вроде не видел, знаешь, наверное, я видел чей-то чужой портсигар. Прости, что потревожили. Если я увижу или найду, непременно тебе сообщу. — Буду очень благодарен. С меня коньячок, если и правда, найдёшь. Никита тронул Николая за плечо, и они спешно покинули шатёр Соколова. –Вишь, экая оказия приключилась! А ведь я знал, что у него все вещи с вензелями-то! Знал и забыл! Вон, видел, он пистолет чистил? На рукоятке сбоку железная пластина такая, где ещё завод написан, вот там тоже он себе вензель нарисовал, тоже ВМС. Так что отбой, не его вещица. Вряд ли это он вообще. Основной, такой, по-серьёзному, подозреваемый у нас один! Чекалин! –Мда. Ну, что делать будем, сразу, может, к нему заглянем? — Можно и заглянуть. Соколов завтра может скандал поднять, чего это, мол, мы его расспрашивали. Ещё, чего доброго, скажет, что это мы у всех воруем. Зря мы вообще к нему сунулись! — Да кто ж знал… — То-то и оно, кто ж знал. Чекалин встретил новость о портсигаре сдержанно. — Так вы нашли чей-то портсигар, или нет? Излагайте яснее. — Ну как сказать… ладно, в общем, нашли. — Ну, так давайте сюда, вряд ли у кого-то ещё он здесь пропадал. — Мы не можем. — То есть как это, не можете? Зачем же вы тогда пришли ко мне в этакую темень? — Ну, он у командира лежит, хочешь, сходи и забери сам. — Ну, пошли, коли не шутишь. Чекалин собрался, как на войну, одел на себя портупею с пистолетом, нацепил саблю, поправил фуражку и бодро потопал в шатёр командира. — На слабо берёт. Думает, что умный, — поделился соображением Саркисов на ухо Никите. Командир, как это было ни удивительно, ещё не спал, он весьма бодро расхаживал из стороны в сторону по своему необъятному шатру вокруг своего драгоценного дубового стола. Увидев Чекалина, он заметно обрадовался, начал потирать руки. Извлёк из кармана портсигар и на расстоянии показал его Чекалину. — Да, мой, мой. Спасибо большое, что нашли! Дайте мне его, пожалуйста. — Э, погоди. Не всё так просто. Знаешь, что сталось с твоим портсигаром? — Не знаю, и знать не хочу. Украли его у меня, что дальше с ним было, знать не знаю и ведать не ведаю. — Твой портсигар, Чекалин, был обнаружен в ящике. — Каком ящике? — Не прикидывайся, в ящике с миной, который мы у австрийца изъяли. Чекалин заметно занервничал, за секунду его лицо стало красным, а потом мертвенно-бледным. — Как, в ящике… Не может быть! У меня его украли! Неужели австрийцы могли пробраться сюда и украсть эдакую ненужную вещь? — А ты сам себе попробуй ответить на этот вопрос, сам же ответ знаешь. Невозможно это. Вот у тебя есть сутки на гауптвахте, чтобы придумать ответ на этот вопрос, причём ответ должен быть правдоподобный и со свидетелями. Денщика твоего мы тоже задержим и отдельно допросим, — довольно сказал командир, — а коли надо будет, то и очную ставку устроим. Ты ж ведь бывалый, в местах заключения был, тебе веры нет! Послать бы тебя надо было сразу простым солдатом, да поздно уже, ты уже серьёзно проштрафился, только пуля тебя исправит! Думай, Чекалин, сиди и думай! Чекалин зарычал и потряс руками голову, затем бессильно уронил её себе на руки. — Да что же это такое-то! — Пистолет, кстати, не твой часом? Не скоро увидишь ведь, если вообще увидишь! — Нет, пистолет не мой… — Поздно отпираться, Чекалин! Поздно! Уже ничего не поправишь, ты мне сначала про портсигар объясни! — Виноват, Ваше Превосходительство, но пистолет и правда не мой. А портсигар и правда украли. Кто, не знаю. Хоть вы меня режьте тут все, но не знаю — и всё тут. Я знаю, что мне веры нет, что я сидел, я это лучше всех знаю. Да, видно, мои слова и в грош теперь не ставятся. Ну, что ж, пойду ждать своей участи, — бледными губами протараторил Чекалин на одной высокой ноте и пошёл к ожидавшим его конвойным. — Э, постойте! Денщика нашли? — Ищем, господин командир, как сквозь землю провалился, — ответили солдаты. Командир замахал на них трофейным пистолетом и завращал глазами: — Ищите, как следует! Убрав пистолет в ящик стола, продолжил с двумя офицерами: –Ух, чую, поймали мы крупную рыбу! Что мне с вами теперь двумя делать… Убьёт же вас этот чёртов денщик, если его не поймают. Заночуете эту ночь у меня в шатре. Сплю я крепко, но вроде пока не храплю. Что было делать двум офицерам, как только и согласиться на предложение генерала. Ночью Саркисов встал и решил пойти на воздух. Вдруг он услышал шорох недалеко от того угла шатра, где находился стол. Затем послышался лёгкий треск, как от костра. Саркисов резко повернул голову, словно сова — это уже видел Никита, который тоже проснулся от треска. Командир спал, как убитый, и он всё-таки сипел, как пароход. Спал и его старый денщик, и тоже сильно храпел. Вдруг в палатку проник резкий, режущий глаз мертвенно-холодный свет луны. В палатку медленно вползла тёмная фигура. Саркисов и Костантиниди переглянулись, и бесшумно достали сабли из ножен, прячась за столбами, на которых держалась палатка. От фигуры их отделяла полупрозрачная занавеска из марли. Никита вновь почувствовал, будто на него на всех парах несётся скорый поезд. Послышался скрежет — некто забрался в сейф и начал ворошить всё, что там было, очевидно, старый генерал оставил ключи на столе. Затем шёпот, и потом шорох, на этот раз деревянный — грабитель забрался в ящики стола. Словно по команде, ребята рубанули саблями, занавеска слетела, разодранная в клочья… –Тепер, будь ласка, повільно-повільнопокладітьзброю на землю. Рипнетеся — повбиваю вас обох на місці, — сказал Овсиенко, направляя на молодых офицеров пистолет, который он достал из ящика, и глядя на них своими немигающими, почти белёсыми глазами. Его обвисшие усы легко колыхались на ветру, но сам он был неподвижен. Он стоял, словно статуя, и его лицо было бледно-белым, ни следа от давешней «пьяной» красноты. Глаза Никиты расширились… — Так, Микитко, хто б міг подумати на нещасного Овсієнка, що так любить перехилити чарочку? А ось тобі чарочка! — Овсиенко достал из кармана флягу и плеснул в лицо Никите. Вода, самая обыкновенная. Действительно, кто бы мог подумать… — Я за своєю зброєю прийшов, більше мені тут нічого не треба. Моя функція виконана, піду додому. А ну, вилазьте з намету, свині! Никол и Никита вышли из палатки, они не вполне понимали то, что говорит хохол, но целиком представляли себе, что он сейчас будет делать… Неужели нет спасения? Под светом холодной, режущей глаз луны, хохол повёл обоих на то самое отдалённое стрельбище. Сказал прижаться спинами друг к другу. Направил пистолет… Щелчок… — Ну, братец, теперь ты клади свою «зброю», хохоча, сказал старый генерал, направляя на Овсиенко свой старинный дуэльный пистолет, — ты что же, думал, я патроны не изъял? — Господин командир! А мы уж и не чаяли… Мы думали, Вы спите… — Я никогда не сплю, — как-то необычно весело хохотнул командир, и затянулся из коротенькой трубки-носогрейки. Овсиенко, тем временем, бросив пистолет на землю, попытался уйти в сторону леса, но оттуда уже приближались караульные. На следующий день провели допрос Овсиенко и австрийца, сначала по отдельности, затем вместе. Выяснилось, что Овсиенко был никакой не Овсиенко, а лейтенант австрийской армии Жовнирюк. Он был призван под Коломыей и возглавлял соединение разведки. Во время осады Перемышля командование крепости очень серьёзно поставило вопрос экономии снарядов. Гарнизон рассчитывал, что осада продлится очень долго, и поэтому невероятно важно было обладать знаниями о расположении противника. Это позволяло сделать каждый выстрел очень метким. Жовнирюку напечатали документы, максимально похожие на русские, и забросили к очередной порции подкрепления русских войск во время наложения осады, при переходе от Седлиски к Дунковичам. Он собрал огромное количество сведений о стоянке русских войск, и, самое главное, успел передать часть сведений и о новом расположении, по счастью, не самых важных объектов. Более того. На допросе Жовнирюк признался, что это он украл портсигар Чекалина, сначала по своему желанию, как трофей в сложной операции, а затем, после разговора с австрийцем, они вдвоём решили положить портсигар в сундук, чтобы, если сундук найдут, все подумали на Чекалина. Подстава действительно едва не сработала. Начальствующие лица вернули Чекалину портсигар с извинениями, все обвинения сняли. После того, как Жовнирюк решил, что чекалинский портсигар ему больше не нужен, он не смог удержаться, и украл портсигар у Соколова. Это было мелочностью, абсолютно вредным, ненужным поступком, но тоже играло свою роль в запутывании следов. Целой операцией стала имитация пьянства. Жовнирюк имел при себе флягу, которую наполнял самой обыкновенной водой, и таким образом делал вид, что пьёт водку. Он мастерски «избегал» обнаружения этого факта таким образом, что уже все были убеждены, что хохол «поддаёт» в свободное время. Красная морда достигалась одним из проверенных народных средств. В шатре начальства был дан вечер в честь завершения операции. Из стола командира достали несколько бутылок старинного вина и распили их всем обществом. Генерал сказал приветственное слово и упомянул, в числе прочего, и остальные подвиги славных офицеров — их дерзкую вылазку в Перемышль и участие в возвращении украденного священника. Генерал также указал, что на обоих составлен наградной лист, который уже отправлен в ставку фронта, и, возможно, через некоторое время офицеров ждут их первые кресты. После завершения пространной речи, изобиловавшей неуместными сравнениями, повторами и паузами, генерал лёг на стол и заснул. Этого никто не ожидал. Худой интендант тут же пощупал пульс и сказал, что генерал не очень хорошо себя чувствует, и что всем нужно выйти. — Может, кто-то его отравил? — спросил Костантиниди, когда они с Саркисовым встали неподалёку от входа в палатку, ожидая известия от полкового лекаря и интенданта, занявшихся осмотром генерала. — Нет. Думаю, если и отравил, он сам себя, — несколько непонятно изложил Никол, — помнишь трубку? Вот это и есть отрава. Такая приятная отрава, что сначала можешь днями не спать, зато потом приходит время — и засыпаешь, как убитый. У меня отец воевал во время турецкой войны под Текирдагом, он говорил, там есть целые поля, засеянные опиумным маком, местные жители так зарабатывали себе на жизнь. Неподалёку оттуда находится Стамбул с его миллионом жителей. Городские приезжали раньше туда и закупались, а потом курили, и так получали себе удовольствие. Позже к беседе присоединился интендант. — А, так вы уже всё поняли… Ну, что сказать, здоров генерал, как бык, разве что сердечко пошаливает, но курить ему следовало бы поменьше. Он, говорят, впервые попробовал опиум во время той самой войны, в семьдесят седьмом, но вроде не распробовал точно. А потом, уже во время русско-японской, пристрастился к опиуму окончательно, благо там он был дёшев, и у манз его можно было купить по очень низкой цене. Никто не знает, как он достаёт себе отраву сейчас, но факт тот, что он действительно без этого не может. –Мда, бедняга, что же с ним теперь будет? Слух-то пойдёт, если уже не пошёл? — Ну, все знают, кто он, насколько он хороший военный. Так что никто не заинтересован в распространении этого за пределы нашей ставки. — Было бы всё-таки неплохо отучить его от этой заразы. Наверняка большая часть запасов хранится у него в столе. Может быть, если бы стол «забыли» при переезде на другое место, было бы лучше. Он бы получил возможность избавиться от дурной привычки. — Полковой врач говорит, что нельзя решать проблему так резко. Может случиться плохое. С другой стороны, наверняка у него есть какие-то небольшие личные запасы, и наверняка, если мы забудем стол, он начнёт их растягивать, пока они не кончатся. Так он сможет совсем излечиться. — Решено. Заговорщики, пользуясь авторитетом интенданта, придумали целую схему, как запутать и отвлечь солдат, которые обыкновенно грузили стол на дроги. Одна группа солдат вынесла стол из палатки назад, ожидая прибытия другой группы, которая должна была погрузить его на дроги. Другая зашла в палатку спереди, увидела, что стола нет, и подумала, что он уже погружен. На телегу навалили множество вещей, и поэтому определить, там ли находится стол, было решительно невозможно. После длинного и изнурительного маршевого перехода, генерал был, мягко говоря, неприятно удивлён тем, что стол забыли. Он даже разрубил шашкой складной столик, который поставили ему в палатку, накричал на караульных и хотел даже отправить диверсионную группу в размере пяти человек за своим «сокровищем». Тем не менее, благоразумие взяло верх, и генерал флегматично лёг на кушетку отдыхать, приказав никому его не беспокоить в течение трёх часов. Все уже практически закончили развёртывание лагеря, как тут из лесу выскочили вооружённые австрийцы на лошадях. Их было немного, всего десять-пятнадцать человек — очевидно, дозорный отряд, высланный вперёд для проверки движения русских войск. Каким-то образом они сумели перебраться через минное поле, очевидно, по болотам, и теперь, воспользовавшись эффектом неожиданности, хотели внести смуту и беспорядок в лагерь. Отряд ворвался, отчаянно вопя, размахивая саблями и стреляя из ружей. Моментально порядка десятка человек были убиты, полегли и три австрийца. Прочая группа, превратившись в дымовое и огневое облако, помчалась по расположению в сторону палаток командования. Внезапно все увидели светлое большое пятно — командир выскочил из палатки со своим пистолетом. Он резво метался из стороны в сторону, словно пушечное ядро, вот он свалил одного австрийца метким выстрелом в голову, вот он спрятался за деревом, вот он подстрелил ногу лошади под ещё одним противником. Помчавшись в сторону палаток командования, австрийцы метко развалили костёр с казаном над ним, и теперь сухая трава, окроплённая жиром, загорелась, напрочь отсекая основные силы лагеря от расположения командования. Оставалось только, пытаясь сделать выстрелы сквозь стену полупрозрачного чёрного дыма, наблюдать, затаив дыхание, как немногочисленный караул — всего три человека, а также Брызгалов, Соколов, Чекалин и старый генерал пытались противостоять восьми до зубов вооружённым австрийцам. Вот рухнул на землю, издавая истошный вопль, Брызгалов, раненный в живот. Вот Чекалину снесли голову саблей. Вот Соколов, застрелив одним выстрелом двух скакавших прямо на него друг позади друга австрийцев, прорвался к основным силам, увозя бесчувственного генерала. Австрийцы развалили палатки, стоявшие в той стороне, и бесследно растворились в лесу. Когда жар битвы схлынул, оказалось, что генерал… был застрелен прямо в лоб. Видать, достала его всё-таки шальная австрийская пуля. Более того — с гауптвахты пропали и пленный австриец, и Жовнирюк. Зловещее поражение, настигшее в самый неожиданный момент, ещё на несколько дней лишило всех дара разговаривать и шутить.