Чекистка

Каникулы приближались, а Гриша не появлялся. Это было уж совсем странно. Если сначала Лена думала о нём со злостью и каждый раз, вспоминая его говорила: «Ну, уж я тебе задам, только объявись», с течением времени мысли её изменились. Злость ушла, на смену ей пришла тревога и беспокойство. Однажды она спросила у Али, не встречалась ли она с той поры с Робертом, ведь он, кажется, проявил к ней интерес и даже ради неё расстался со своей прибалтийской сдержанностью. Но Аля только легкомысленно тряхнула кудряшками и заявила, что Роберта не видела и видеть не желает. Дошло до того, что Лена решила сама съездить в Гатчину и, посетив типографию, всё выяснить до конца. Она не могла просто так уехать в Тверь на рождественские каникулы. Отъезд был намечен на послезавтра. Билет на поезд был уже куплен, вещи уложены. У Лены оставался один свободный день. Не сказав ничего ни хозяину, ни подругам, даже Але, с которой поездка выглядела бы более естественно, Лена с Балтийского вокзала первым поездом отправилась в Гатчину. В связи с военным временем количество пригородных поездов сократили, поэтому вагон второго класса был переполнен. Лена заметила, как за эти военные месяцы перемешались российские сословия. Когда она ехала из Твери в Петроград в первый раз, второй класс был именно вторым классом. Здесь путешествовали чиновники, их семьи, духовенство, помещики средней руки… Сейчас вагон был наполовину заполнен солдатами, возвращающимися из госпиталей, но здесь же ехала какая-то старая барынька, вся в чёрном, с кучей служанок и корзинок. В мирное время такая личность ни за что бы не попала во второй класс, да ещё и вместе с солдатнёй. Мальчишки на станциях размахивали свежими выпусками газет, и из их надсадных криков Лене было понятно, что дела на фронте не очень хороши. В Гатчину поезд пришёл в два часа дня. Лена решила сэкономить на извозчике, о чём не раз потом пожалела. По широким гатчинским улицам неслись снежные вихри. Народу было почему-то очень мало. Просторы обледеневших на ветру садов казались бесконечными. А главное — Лена не точно помнила, куда именно ей нужно идти. Когда они ехали все вчетвером в повозке Роберта, расстояние от центра города казалось ей ничтожным, но теперь, одна, идя навстречу снежному ветру, она всерьёз боялась заблудиться. Когда в воздухе уже начало темнеть, Лена, наконец, встретила какую-то замотанную по самые глаза фигуру и назвала ей непослушными от холода губами адрес Алиной тётки. Дойдя до её дома, она уже в полной темноте нашла типографию. С первого взгляда было ясно, что типография не работает. Нет, вывеска «Гатчинская типография братьев Корнеевых» продолжала висеть на своём месте. Вывеску освещал болтающийся на ветру газовый уличный фонарь. Но ставни были наглухо заперты, а вокруг входа лежал глубокий многодневный снег, на котором не отпечаталось ни одного человеческого следа. На входной двери висело что-то, что Лена поначалу приняла за замок, однако, сама не зная зачем, подойдя поближе, заметила, что это большая сургучная печать с двуглавым орлом. — Что вам тут, барышня, нужно? — услышала Лена строгий окрик за спиной. Обернувшись, она увидела бородатого дворника в волчьей ушанке и огромном овчинном тулупе. — Да вот, — забормотала Лена, — открыточки тут печатали, на свадьбу хотела заказать, свадьба у брата моего скоро… — Иди, иди, барышня! — грозно ответил дворник, показывая рукавицей направление, в котором, по его мнению, Лене надо было идти, — закрыли их. Уж скоро месяц, как закрыли. Полиция была! Видишь — опечатано! Лена, не чуя под собой ног, отошла от закрытой двери. — Ишь, открыточки ей нужны… — бормотал за спиной дворник сердито. «Значит, вот почему он пропал! — думала она потерянно, — их всех арестовали! А если бы полиция нагрянула тогда, когда в типографии были мы с Алей?!» Лена одновременно испытывала облегчение и какую-то непонятную тоску: «Вот оно, оказывается, как…» Обратный путь на станцию уже не показался ей таким длинным, может быть, потому, что ветер теперь дул в спину, а может быть, и потому, что теперь её мысли были полностью заняты судьбой Гриши и его товарища. То, что ребята их с Алей обманули, вдруг показалось не таким уж и важным. Понятно, что о некоторых вещах не принято всё рассказывать в подробностях. Тем более Але, она ведь такая легкомысленная! Больше всего на свете Лена сейчас хотела увидеть отца, услышать его слегка насмешливый голос. Что бы он сказал сейчас? Хотя Лена твёрдо была уверена, что не станет ни при каких обстоятельствах рассказывать о своих приключениях отцу.

***

Утром история уже не казалась ей такой трагической. Кто сказал, что Гришу и Роберта арестовали? Возможно, и даже, скорей всего, во время визита полиции их в типографии не было. Гриша так вообще почти всё своё время проводил в Петрограде. А то, что он не приходит к ней… Возможно, опасается слежки и боится втянуть её в нехорошую историю. Хотя после «посылки» на механический завод эта версия была явно шита белыми нитками, Лена себя в ней убедила и почувствовала себя гораздо веселее, чем накануне. Поезд в Тверь уходил после обеда. Утром Лена ещё успела забежать к Соне. Соня тоже была занята сборами в дорогу. Её поезд был глубокой ночью. — Ты так много для меня сделала, — говорила она, обнимая подругу, — я буду скучать. — Да что там я сделала? — удивилась Лена и добавила, — но я скучать буду тоже! Лена взяла с собой в Тверь лишь малую часть вещей из привезённых с собой. Путь домой показался ей лёгким и беззаботным. Она буквально вылетела из вагона на платформу, где её уже ждали родители. — Я так соскучилась! — воскликнула она, обнимая обоих. — Добрый вечер, Елена Васильевна, — с улыбкой отвечал отец. — Ну, чем порадуешь? — Да всё то же, — отвечала Лена, подняв воротник. — Уроки веду, конечно, хотя ученицы у меня одна другой краше — очень туги на науку, хоть по сто раз объясняй. — Ты знала, на что шла, — пожал плечами отец. — Ты думаешь, вашей Казимировне было сильно легче управляться с вами? Лена хотела возразить, что все задачи классных дам сводятся исключительно к слежке за тишиной на уроках, но поняла, что такое утверждение будет в корне неверным в отношении Казимировны — всё-таки эта суровая полячка с незабываемыми пшикающими интонациями была из тех, кто не только наказывает и присутствует на уроках фоном, а после как будто и не замечает своих подопечных — Казимировна была авторитетным и властным педагогом, которой доверяли самые шумные классы, и которая непременно старалась вникнуть в проблемы каждой из своих учениц, что Лена поняла, прочитав некоторые из многочисленных заметок и эссе по детской психологии. Там-то она и прочла о «стайном инстинкте» приютских детей, и этой осенью тысячекратно убедилась в правоте Казимировны, но в отличие от наставницы, считала, что только методом коллективной ответственности можно достичь результата, а Казимировна прибегала к этому лишь в крайних случаях, за что коллеги прозвали её «генерал Казя». — Ну… Ей не привыкать. — А ведь точно такой же была наверняка, — говорил отец, уже наняв извозчика. — Опыт он сам собой не придёт. По дороге разговор перескакивал с предмета на предмет. Лена с интересом осматривала улицы родного города, где не была несколько месяцев. — А что «Булки-баранки Семёнова» закрылись? — спросила она у родителей, заметив запертую дверь любимой лавочки. — Да давно уже, — ответила мать, — в октябре или в начале ноября. Сейчас многие закрываются — война. Война чувствовалась во всём. На улицах была в разы больше людей в военной форме. Здание частного театра комедии госпожи Симаковой было отдано под тыловой госпиталь. И возле этого здания, такого нарядного и легкомысленного, сейчас стояли подводы с раненными и какими-то мешками. Дома Лену тоже ждали перемены. Войдя в прихожую и сняв пальто, Лена почувствовала непривычный холод. Заметив, как она повела от холода плечами, мать ответила на незаданный вопрос: — Мы сейчас топим только на ночь, приходится экономить, дрова так сильно подорожали… Но в Лениной комнате было по-прежнему тепло и уютно. Всё осталась по-старому. Даже её тряпичная кукла-уродка так же сидела на подоконнике, как в день её отъезда. Лена переоделась в своё старое домашнее платьице и по-настоящему почувствовала себя дома. Но за обедом её тоже ожидали новшества. Собираясь домой, она мечтала, как, наконец, наестся до отвала маминых пирогов, горохового супа с бараньими рёбрышками и гречневой каши с телячьими котлетами. Однако обед был не слишком роскошным, если не сказать скудным. Вместо разнообразных пирогов был только пирог с морковкой, который Лена никогда не любила, вместо супа с бараниной — щи из кислой капусты, а вместо телячьих котлет — грибная подливка. Изменение меню нельзя было, как у Алиной тётки, объяснить постом. Шемякины пост воспринимали чисто формально, и уж ко дню приезда любимой и единственной дочери наверняка приготовили бы её любимые блюда, будь такая возможность. Но, видимо, возможности больше не было. Лена подумала, что так питаться родители стали уже давно, так как их поведение за столом было совсем обыденным, если не считать желания матери положить Лене порцию побольше. — Вон, как вымоталась, — говорила мать. — Худая стала. — Ой, мам, тебе дай волю — на неделю вперёд откормишь меня, — отвечала Лена. — А как же! — кивнула Юлия Георгиевна. — Кстати, тебе вот письмо пришло… — Что? От кого? — Лена мгновенно позабыла об ужине. — Что ж вы мне не переслали? — Да вот же… Позабыли о нём… — Дайте его сюда! Получив заветный конверт, Лена убежала в свою комнату и, закрывшись, стала читать. Родители удивлённо переглянулись. Чёрт же их дёрнул забыть о письме! Ну да ладно, Лена хотя бы сейчас прочтёт его. Они пока не спрашивали, кто именно писал их дочери с фронта, решив, что Лена непременно обо всём расскажет сама, как посчитает нужным. Или можно осторожно расспросить её, как представится случай. — Живой… Слава тебе, Господи… — пролепетала Лена и тотчас засела за ответное письмо. Весь оставшийся вечер она точно витала в облаках. Мир казался ей чудесным и радостным, она будто забыла об учебной рутине. Завтра она непременно расскажет подругам о своих последних приключениях, заодно повидает Заику, которую не видела с самого лета, как она уехала на Тамань.