Чекистка

Лена проспала почти весь день — встала только около одиннадцати, хотя легла не так уж поздно. У неё не выходила из головы мысль о том, чтобы посетить и местный коммитет. В нём как раз, со слов Наташи, числились адвокатша Чибрякова, мать Сойки, а также Жучка и Ника Аршинова. Но Жукова и Аршинова не подходили в качестве союзниц — с Жучкой Лена плохо ладила, а значит вряд ли Зинка захочет помогать ей, а не в меру любопытная Аршинова может разрушить всю комбинацию. «Кажется, Сойкина мать состоит в комитете! — мелькнула догадка. — Можно к ней пойти!» — Лена, иди обедать! — послышался голос матери. Девушка повиновалась. У неё были большие планы на эти каникулы: надо было навестить подруг, заодно попросить у Казимировны ещё парочку книг по психологии, благо пани Кравец располагала обширнейшей библиотекой. На уроках педагогики она сразу говорила о том, что желающие прослушать полный курс лекций пусть остаются сверхурочно. — Кстати, к нам заходила Казимировна, передавала тебе привет, — сказала Юлия Георгиевна. — Вы тут подождите меня, ладно? Мне надо в мастерскую, доделаю заказ и мигом. Лена осталась на кухне одна. В столовой, как и во всём доме, было холодно. Лена с удивлением увидела, что на отце надета материна заячья душегрейка-безрукавка. Вид у него в ней был какой-то нелепый. Лена попыталась скрыть от родителей это своё впечатление, стараясь не слишком пристально разглядывать привычную с детства обстановку, мебель, которую, как будто, присыпали пылью, хотя на вещах на самом деле не было ни пылинки, потолок, который стал как будто ниже… Несмотря на её уловки, отец, видимо, понял, о чём она думает, и после окончания обеда сказал дочери, приобняв её за плечи: — Пойдём-ка, поговорим наедине. — Да, папа, подожди, я сейчас! Тебе Фёдор Григорьевич велел какой-то подарок передать. — Какой такой подарок? — Не знаю. Но, по-моему, какие-то бумаги. Он, знаешь, папа, мне кажется, книгу охотничьих рассказов пишет. По примеру Тургенева. А на мне эти рассказы иногда по вечерам проверяет. Не моя вина, что я иногда так хочу спать, когда он мне их читает, — Лена легкомысленно засмеялась и поспешила в свою комнату. Фёдор Григорьевич действительно, провожая её на поезд, сунул ей какой-то небольшой, лёгкий свёрток, попросив передать подарок отцу — своему бывшему ученику. Вбежав в свою комнату, Лена нащупала свёрток на дне дорожной корзинки и побежала обратно к отцу. В свертке оказалась вовсе не рукопись будущей книги, а красивый кисет с вышивкой. Видимо, работа монахинь. Кроме этой симпатичной вещицы, Лена увидела в свёртке только несколько листков бумаги, исписанных ровным, острым, наклонным почерком, который так ценился в старину и который не так легко разобрать, как кажется на первый взгляд. Отец развернул письмо и погрузился в чтение, а Лена от скуки стала разглядывать корешки книг на полках за его спиной. Большинство заглавий Лене были с детства знакомы — атласы, военные мемуары людей, под началом которых отцу приходилось служить во время своей бурной военной карьеры, Бестужев-Марлинский, морские рассказы Станюкевича… А вот и несколько новых книг: «Справочник практикующего врача», «Полевая хирургия»… «Странно… С чего это папа медициной увлёкся?» — продумала Лена и уже хотела взять с полки полистать «Справочник практикующего врача», как у неё за спиной раздался изменившийся голос отца, ставший внезапно сухим и жёстким: — Так. А теперь садись и рассказывай. — Что рассказывать, папа? — пролепетала Лена, внезапно осознав, что именно было написано в предлагающемся к кисету письме. «Вот мерзкий старик! — пронеслось в голове, — Даже вида не подал, ни слова не сказал, ни полслова…» — Рассказывай, откуда в твоих вещах запрещённая литература, и где ты её взяла. Лена посмотрела на усталое, постаревшее лицо отца, на его заячью душегрейку, на суровые складки вокруг волевого рта и поняла, что обманывать его не имеет смысла. Да и не хотелось ей его обманывать. Получается, что Фёдор Григорьевич, перед тем, как использовать «Искру» для разделки селёдки, поинтересовался её содержанием. И содержание это стало ему вполне понятно, остроту ума старик не потерял. «Но почему он мне ничего не сказал?!» — мысленно негодовала Лена. Но ответ был ясен сам собой: если бы Фёдор Григорьевич начал выговаривать ей за антиправительственную прессу в комнате, она бы сгоряча, пожалуй, захотела бы сменить квартиру. А старик с первых дней понял, что его квартирантка своим непокорным и упрямым характером действительно пошла в отца. А уж его-то характер он отлично помнил! Немало он попортил крови в своё время всем преподавателям. Поэтому и молчал старик. Но родителей Лены об опасной находке решил всё-таки поставить в известность. — Я только газету себе оставила, — немного растерявшись ответила Лена. — Понимаешь, мы познакомились с одним художником, потом уже когда я к Альке в гости поехала, мы остановились в типографии, а там его друг попросил нас потом отнести кое-куда ящик. А там я нашла одну из газет и… Ну, решила оставить её себе. Отец горестно вздохнул. Он не сомневался в правдивости рассказов Лены. Ведь как чувствовал, что вляпается! И ведь вляпалась! А что было бы, найди газету кто-то другой? — Господи… Чему тебя ни учили, а ты… Вроде бы не маленькая уже, а простых вещей не знаешь. Зачем ты её вообще так долго хранила? — Ну… — Лена ощущала себя, как на суде. — Когда-то я была на заседании дамского комитета. У них там одна из соорганизаторш распиналась, как они помогают вдовам солдат. И представляешь, я одну такую в последний момент спасла: её муж погиб на войне, а она потеряла работу. И у неё дочь потом умерла от истощения и болезней. Ты представляешь себе, что это такое, когда из-за этих довольных толстосумов, наживающихся на чужом горе, мать родное дитя хоронит?! — Лена от волнения кричала и размахивала руками. — Делай, что хочешь, но я хочу, чтобы все эти мироеды получили по заслугам! Ты сам мне говорил, что все должны быть равны, что надо добиваться справедливости! Почему за возможность учиться родители должны платить? Ты же видел, во что одета Заика? — А… — отец немного растерялся от такой резкой контратаки со стороны дочери. — Такая, маленькая, неказистая, да? Помню, вся в заплатках. — И представляешь, родители даже не хотели сперва её в гимназию отдавать, мол денег потом не хватит! Так не должно быть! Василий Дмитриевич молчал. Он не знал, что делать: разубеждать дочь он не хотел, да и был ли смысл в этом? Глупо отрицать очевидное. — Ты ведь рискуешь. Сильно рискуешь. Я понимаю и разделяю твои убеждения, только вот как бы объяснить… Знаешь, дочка, восстание одиночек всегда обречено на провал. Ты наступаешь на те же грабли, что и твой прадед Михей, а потом — и я сам. От удивления Лена лишилась на время дара речи — отец никогда прежде не говорил ей об этой стороне своей жизни. Неужели он сидел в тюрьме? Или его служба там, на Дальнем Востоке, в самом логове хунхузов, была не чем иным, как наказанием? В детстве она не думала обо всём этом. Она с нетерпением ждала писем от отца, и когда они приходили, садилась рядом с матерью и с замиранием сердца слушала их. »…Кажется, эта ссылка никогда не закончится…» — вспомнила она фрагмент одного из них. Теперь Лена поняла, что отец отнюдь не шутил, называя свою службу «ссылкой». — Ссылка… Выходит, тебя туда отправили за… За… — Поймали с листовками на улице. Думал же я, дурак самонадеянный, что обойдётся, а тут нате — подскочили сзади, скрутили и поминай, как звали. Дело предпочли замять — ещё бы, один из лучших и вдруг в тюрьму… Позор! Тень на репутацию всей академии. Вот так-то… Выслали меня на край земли. Знаешь, я не верил никогда в предзнаменования судьбы, да и суеверным меня можно назвать с большой натяжкой, но случилось это буквально через пару месяцев, как Юлю повстречал. Всегда её письма клал в нагрудный карман. И знаешь, сколько набегов тогда пережил, и ни одного ранения! На войне любой волей-неволей поверит в приметы. — Василий Дмитриевич вздохнул и, переждав минутную паузу, продолжил: — Видишь ли, в восемьдесят седьмом обошлось — наша группа хорошо конспирировалась, и полиция тогда ничего доказать не смогла. Я был одержим мыслью о справедливости, о том, что все должны быть равны. Я вырос в тех местах, где взаимовыручка была одним из главных наших кредо. Наверное, у меня это в крови. Давно ещё, когда отец был жив, он поведал мне, как Михей, мой дед, был в крепостных. Барин самовольно увеличил повинности, а Михею-то надо было себя и семью кормить — ребятишек-то мал-мала, меньше, он и стал кричать, что совсем-де с нас кожу сдирают, последнее хотят отнять. А земляки ему и говорят, что ты, Михей, лодырь — привык жировать, а надо барщину платить, а то останемся ни с чем. Справному хозяину барщина ни по чём, а лодырю всё в тягость. Но Михей был на редкость упрям: стал убеждать всех и вся, что не помещики крестьян кормят, а наоборот, что пора избавиться от этих паразитов, от клопов, сосущих кровь из простого люда. Кто ведь хлебушек сеет? Кто на себе всю эту ношу тянет? Простой мужик, а ему за это и благодарности никакой. Кусает барин руку, что его кормит, а значит, эта рука будет потом его же бить. Ну Михея хотели высечь показательно, а он вырвался и давай поджигать амбары, да поля. Когда, — говорит, -узнаешь цену труда, тогда и попрекай нас. Ох и переполох был… Но схватили его, да под суд. В Сибирь его сослали, а он бежать. А он вишь, вольнолюбивый оказался — столько прошёл всего… ДА потом уже как-то в рекруты его сдали, и на Кавказ: думали, сгинет — невелика потеря. Не сгинул: за выслугу получил награды, грамоте обучился. Аул Дарго брал, вот то была битва… А потом Дмитрий, старший из всех, так и остался на Кавказе. А потом и я… Знаешь, что я усвоил тогда? Восстание одиночек всегда обречено на провал, какими бы правильными ни были их мотивы. Пойми, я не собираюсь тебя разубеждать: ты бесконечно права в том, что всё должно быть по справедливости. Но одна ты разве что до тюрьмы себя доведёшь! Отец замолчал и опустил глаза. Не зря ли он это рассказал Лене? Она и впрямь легкомысленна, и может, решила, что не повторит ошибок отца и прадеда. Но тем повезло больше — их сослали в дальний гарнизон, а Лена? Ей светит один путь — на каторгу. — Я понимаю тебя, папа, — с чувством сказала девушка. — Я как раз и хочу кое-кого попросить о помощи… Я думаю, он согласится. Зайду на днях к Сойке и… — К её бате, да? Адвокат тебе точно пригодится. По крайней мере, под лежачий камень вода не потечёт. Я бы чёрта с два продолжал бы ходить в этот кружок и листовки разносить, но видишь, чувство долга, оно как заноза в мозгу. Отец говорил правду: у него с детства было сильно развито чувство справедливости: когда его отец умер, земляки помогли ему сообща — организовали похороны, дали денег на дорогу, и Шемякин потому с таким воодушевлением поддержал идеи социалистов. Он неплохо конспирировался, и хотя попадал в поле зрения полиции, выходил сухим из воды: никто не мог его опознать. Во время службы у него было мало свободного времени, да и приоритеты изменились: его тянуло на выпивку и женщин. Кутить он любил, чего уж говорить. Однажды он приехал в Тверь на праздники, выбрав время для отпуска. Проведя первый день в доме родственников, приютивших его в 1885 после смерти отца, он на следующий день отправился на ярмарку. Так, поглазеть, а может и прикупить что. Гуляя между рядов, он вдруг остановился у одного прилавка. На полках виднелись тряпичные куклы, а рядом висели красиво сплетённые ковры и платки. «Да, тут без дураков», — подумал Вася, подойдя поближе. — Да, попробуй такое повтори. — Спасибо, — услышал он за спиной чей-то звонкий голос. — На самом деле, здесь главное — подход и усердие. Оглянулся. Перед ним стояла миниатюрная голубоглазая девушка в зимнем тулупе и шапке. Она была небольшого роста, Василий даже почувствовал себя великаном рядом с ней. У девушки была такая располагающая и искренняя улыбка, что Василий невольно улыбнулся в ответ. — Вас как звать? — Юля, — ответила девушка. — Я из Кимр, здесь у знакомых квартирую. — О-о… А вы просто молодец — для такого возраста это дорогого стоит. — Да, все говорят, что я не тяну на семнадцать, — развела руками Юля. — Вы и вправду не тянете, — присвистнул Василий. — Выглядите лет так на тринадцать. Юля произнесла смущённое «спасибо» и, спустя некоторое время, решила сворачиваться. Аккуратно сложив товар в сумки, она вышла из-за прилавка. Василий вызвался помочь, сказав, что такие тяжести негоже таскать в одиночку. — Я привыкла, — отвечала Юля. — Я ж сама из крестьян, нам много работать приходится. По дороге домой Юля довольно обстоятельно рассказала о своей семье. Её родители были людьми среднего достатка, и жили вполне неплохо. У неё была старшая сестра, недавно съехавшая к своему жениху, свадьба с которым должна состояться через два месяца. Юля была самоучкой, с детства увлекалась вышиванием, а позже взялась сама изучать портняжное мастерство, благо по соседству жила одна портниха, к которой Юля иногда наведывалась в гости. — А-а, самоучка, говоришь? Ну, повезло, что тебя в учение не отдали. Иначе что бы осталось от твоих пальчиков, а? Тебя бы там аршином лупили, как Сидорову козу, — с некоторой усмешкой сказал Василий. — Да уж, повезло… — вздохнула Юля. За короткое время она успела пропитаться симпатией к этому немного мрачному, но вполне добродушному юноше. Уже на второй день она рассказала ему всё о себе, и о той давней обиде, затаённой на родителей. Те в один прекрасный день решили, что вовсе необязательно тратиться на образование младшей — Юля уже освоила ремесло, выживет, а вот Шура подаёт большие надежды и надо непременно её выучить, сделать достойным членом общества. Напрасно Юля протестовала — родители были глухи к её слезам. С тех самых пор она затаила обиду на родителей и до сих пор не могла забыть этого гадкого случая. Но родители считали, что поступили правильно, и однажды Лена слышала, как Юлия Георгиевна спорила с родителями, утверждавшими, что та из своей дочери растит настоящую бандитку. — Вот так-то — им бревно в своём глазу, как родное, — развёл руками Василий Дмитриевич. — Когда-нибудь ты должна была всё это узнать. В этот момент отец внезапно прервал свою речь и принялся судорожно глотать воду. Тут только Лена вспомнила о тех медицинских книгах, что велел передать Фёдор Григорьевич. — Папа, что с тобой? Ты чем-то болен? — Не беспокойся за меня, дочка, — с несвойственной ему мягкостью произнёс отец. — Ты себя бы поберегла. Лена вскочила и крепко обняла отца. Кажется, они даже стали ближе друг другу, чем раньше. Она ждала в свой адрес поток обвинений и упрёков, отговоров от столь рискованного предприятия, но теперь она была уверена: цель достижима.