Чекистка

— Правильно, — следователь встал из-за стола и сделал круг по кабинету. — Вы не читаете их, вы рассовываете их по карманам пальто. Это ребячество, вы не находите? Когда-то мы с братом подобными вещами баловались. Впрочем, точнее можно сказать, только сверив отпечатки. Лене стоило огромных усилий сохранить самообладание. Следователь не пытался на неё как-то эмоционально давить, не угрожал, не повышал голоса, а говорил бархатным, размеренным тоном, точно Асмодей. Этого и боялась Лена: когда следователь тщетно пытается добиться признания, достаточно просто уйти «в несознанку» и упорно молчать, а здесь опытный зубр грамотно дёргал за ниточки и постепенно расшатывал психику Лены. — Господин следователь, вы не хуже меня знаете о презумпции невиновности! Вы не имеете права говорить о моей вине без предъявления хотя бы обвинения! «Скрытная натура, — думал следователь. — Её не так-то легко будет вызвать на откровенность. Но парирует она знатно, как профессионал». — Тише, Елена Васильевна, не горячитесь, — предупредительно вскинул руки следователь. — Не забывайте, что речь пока идёт о предполагаемом преступнике. — Я хотела бы знать, в чём меня обвиняют, — повторила Лена свой вопрос. — В сущей безделице, — ласково улыбнулся следователь, — в причастии к антиправительственной организации и распространении подрывной литературы. Лена гордо вскинула подбородок и надменно сказала:  — По-моему, Вы бредите, милостивый государь.  — Что ж, — улыбнулся Агуреев, — тогда Вам придётся ещё подождать некоторое время, пока я смогу предоставить свидетелей.  — Это нарушение моих прав, — спокойно произнесла арестованная, — меня не задержали с поличным, а то, что я поучаствовала в небольшом маскараде — это ещё не преступление. И вообще, насколько я знаю, всем арестованным полагается адвокат.  — Адвокат, милая барышня, предоставляется после окончательного оформления обвинения. А список Ваших преступлений, возможно, будет расширен. Когда мы сможем окончательно его Вам предъявить, тогда Вам предоставят адвоката. В случае невозможности оплаты его трудов их оплатит государство. Нервно вздрогнув от ненавистного обращения «Барышня», Лена холодно сказала:  — Я не нуждаюсь в каких-то оплаченных государством защитниках. У меня есть свой адвокат. И я прошу известить его о моём аресте.  — Всему своё время, — заметил Агуреев. В это время в кабинет зашёл другой мужчина, Владимир Корнилович. Наблюдать за ходом допроса воочию у него уже вошло в привычку, и как только он чувствовал, что подозреваемый дал слабину, он тотчас вмешивался и применял свои излюбленные приёмы, стремясь ошарашить допрашиваемых. Шемякина пока держалась молодцом, но этим сложно было обмануть проницательного жандарма. Как раз скованность Лены и наводила на него всё большие подозрения. — Нам с вами, Елена Васильевна, торопиться некуда! — вмешался Колесников. — Может я бы и поверил, что всё вышло случайно, само собой, но вот это, — он со всего размаху бросил на столь несколько папок, после чего взял одну из них и, раскрыв, буквально ткнул Лене в лицо, — вот это меня и смущает. Зная, кто ваш отец, я не могу поверить вашим отговоркам. Лена на секунду лишилась дара речи. Перед ней лежало дело её отца, как раз на первых страницах и были его фотографии после задержания. Молодой ещё мужчина смотрел в объектив диковатым и отрешённым взором, словно и не верил в то, что попался. — Это… Это что же… Зачем вы вытащили дело моего отца? Какое это имеет отношение к тому, в чём меня обвиняют? — Лена пыталась держаться спокойной, но голос предательски дрогнул, что с удовлетворением отметили и Колесников, и Агуреев. — Да вот же, всякие воспитатели бывают, — глумливо усмехнулся Михаил Семёнович. — Отец-то ваш недолго с хунхузами нянчился. Коллеги говорят, что он вёл себя вызывающе, говорил о том, что готов ко всему, но от идей не откажется. Всё, о чём он сожалел, это только о том, что попался. Дело-то замяли, но чему же он мог дочь научить, а? — Прекратите немедленно! — воскликнула Лена. — Вы нарушаете регламент допросов, и яя этого так не оставлю! Допрашивайте меня по форме, или вызовите конвой! Я отказываюсь давать показания! «Трудный случай. Её придётся ещё долго обрабатывать», — подумал следователь и вызвал конвой. В этот раз, видимо, решив воздействовать на подозреваемую другими способами, следователь отправил её не в прежнюю предварительную одиночную камеру, а в общую, причём ту, где содержались женщины, подозреваемые в уголовных преступлениях. Помещение было довольно большим, но потолки в нём, низкие и сводчатые, не были достаточны для того, чтобы уверенно стоять в полный рост. Несмотря на это, там стояло десять двухэтажных нар. Также в углу, в закутке, отделённом невысокой загородкой, находилось грязное зловонное ведро — параша. У окна располагался металлический стол, наглухо прикрученный к полу. В помещении стоял невыносимый спёртый запах прелых тел, и царила невероятная духота и чад от большой пузатой печи, топка которой находилась неподалёку в коридоре. Несмотря на то, что заслонка печи, мимо которой провели Лену, была раскалена докрасна, выходящая на улицу стена камеры была покрыта инеем. Когда Лена переступила порог камеры, ей бросилось в глаза, что людей было на первый взгляд явно больше, чем нар. Позже она поняла, в чём дело, некоторые арестантки были с детьми, и дети спали, видимо, вместе с ними. Больше всего Ленин взгляд цеплялся за рыхлую базарную старуху невероятной толщины, сидевшую за столом. Она была бедно, но опрятно одета. Рыхлая старуха периодически злобно посматривала на сокамерниц и вновь погружалась в неразборчивое чтение псалмов. Напротив неё сидела очень высокая, бледная, измождённая женщина с непропорционально большими руками и ногами. На коленях у неё лежал бледный восковой бледностью младенец, при взгляде на которого Лена с ужасом подумала: «А жив ли он?» Но как раз в этот момент младенец слабо запищал. Его мать высвободила обвисшую белую грудь и стала совать младенцу в рот. Ребёнок хныкал и отпихивал грудь ручонками. От самого тёплого угла у печки слышалась громкая гортанная речь. Две цыганки, одетые в несколько пёстрых юбок одна на другую, спорили, яростно размахивая руками и периодически показывая друг другу смуглые фиги. Насколько Лена могла понять, речь шла о каком-то платке, который то ли украли, то ли подарили, то ли проиграли в карты. После тяжёлой ночи картина общей камеры настолько поразила Лену, что ей стало казаться, что всё происходящее — нереально, что это сон, и скоро она проснётся в своей комнате и пойдёт на занятия в семинарию. Думая раньше о тюрьмах, и представляя себе арестантов, Лена воображала себе каких-то необыкновенных злодеев, на лицах которых явно видны следы порока. Но вокруг неё в большинстве находились самые обычные женщины, мимо подобных которым она каждый день десятки раз проходила на улицах.  — О, барышню привели, — оторвалась от псалмов толстая старуха, — мало нам тут своих, так ещё чистеньких к нам водят.  — Что, полюбовник сдал тебя? — поинтересовалась шустрая чёрненькая бабёнка с маленьким курносым носиком, — часы, небось, стащила у него или портсигар? Лена с ужасом смотрела на неё и молчала.  — Иди сюда, — позвала её какая-то девушка от окна, — тут есть свободное место. У окна было очень холодно. Но уставшая Лена, едва склонив голову на набитую соломой подушку, тут же уснула. Проснулась вечером Лена от детского плача. Кудрявый пухлощёкий малыш лет двух, размазывая по щекам слёзы и печную копоть, тянул руки к куску тыквенного пирога, который с видимым удовольствием поедала толстая старуха.  — На, на, заткни своего ублюдка, — старуха сунула кусок в руки прилично одетой молодой женщине, видимо, матери ребёнка. Лена удивилась. По сравнению со всеми другими обитательницами камеры, эта заключённая выглядела гораздо благополучнее. Невозможно было представить, что она является тоже воровкой или мошенницей. Посмотрев на свою соседку по нарам, Лена спросила:  — А за что сидит эта, с ребёнком? Та равнодушно глянула на молодую мать и ответила:  — Валька-то? Да мужа своего убила. Меня Ирина зовут, а тебя как? Лена назвала своё имя и добавила:  — Я тут по недоразумению. Меня приняли за другую. Ирина расхохоталась, подбоченившись:  — Ой, бабоньки, смотрите, барышня-то наша тут «по недоразумению!» Несколько женщин прыснули. Толстая старуха, продолжая жевать, буркнула:  — Та всяко бывает. Может и прямо по ошибке. Больно чистенькая. На политическую похожа. Ты не политическая ли, девка?  — Я же сказала, я по недоразумению, меня приняли за другую, — твёрдо повторила Лена.  — Ну-ну, — неопределённо пробормотала старуха, видимо, потеряв к Лене всякий интерес. Задумка Агуреева была для Лены вполне понятна. Поместив её с уголовницами, он хотел показать, какое будущее ждёт её в случае отказа сотрудничать со следствием. Но произвело это эффект обратный. Лена ещё больше укрепилась в своём упорстве добиваться справедливости и бороться против существующих порядков. А ночью у неё стащили нательный крестик. Вещица грошовая, золота там было всего ничего. Лена удивлялась наутро — и как это надо было постараться, чтобы снять крест с шеи спящего человека и не разбудить его? Заметив, что она тщательно перетряхивает свою убогую постель, соседка Ирина спросила:  — Не потеряла ли ты чего?  — Да вот крест не могу найти, цепочка, видимо, ночью разошлась. Ирина хихикнула:  — Знамо, какая это цепочка. Цыганки в камере. Тут не зевай. Я свой крест сняла и за щёку положила, а то сопрут. На допрос её на следующий день не вызвали. Впрочем, и через день. К концу третьего дня на девушку напала паника. Лене казалось, что о ней все забыли, поэтому, когда наутро её всё-таки позвали к Агурееву на допрос, она восприняла это, как избавление.  — Ну что ж, милая барышня, не припомнили ли Вы, кто поручил Вам распространить некоторые листки в театре, на вокзале, а также в доме генерала Бахметова во время благотворительного вечера с присутствием августейших лиц?  — Да не было там никаких лиц! — в сердцах воскликнула Лена.  — Ну вот, кажется, возвращается память, — добродушно засмеялся следователь. Лена попыталась взять себя в руки.  — Я просто хочу сказать, что действительно была на благотворительном вечере, точнее, на заседании благотворительного комитета, но никаких августейших особ там не было, хотя и ждали целый вечер Государыню. Но ничего я не знаю ни о каких листовках, ничего я не распространяла.  — А вот человек, от которого Вы эти листовки получили, утверждает иначе, — сблефовал Агуреев, искренне надеясь, что арестованная блефа не заметит. — Я требую очной ставки! — Лена спрятала руки в карманы, чтобы не видно было, как они дрожат. — Где он? Когда вы его взяли?! Следователь получил неописуемое удовольствие от этой картины. Шемякина засуетилась, а это ещё один шаг до признания. Когда преступники перенапряжены, показания из них текут рекой, успевай только протоколы писать. — Всему своё время, милая, — издевательски улыбнулся следователь, поправив очки. — Да и что вы раскричались, как институтка какая? Если вы невиновны, то вам не о чем волноваться. Следователь вызвал конвой, и Лену увели. Та была на грани истерики. Она с треском провалила второй раунд дуэли. Опытный сыщик оказался ей не по зубам. Вот почему она в это ввязалась? Не проще ли было внять совету Чибрякова и сидеть тихо? Когда Лена вернулась в камеру, её поразило гнетущее молчание, царившее там. Даже дети притихли. Внезапно одна из цыганок выпалила какую-то непонятную громкую тираду на своём наречии и накинулась на другую. Та оттолкнула её руками и веско и зло что-то сказала, очевидно, проклиная соперницу. Они вновь уселись одна напротив другой, отвернувшись в разные стороны и не разговаривая. Такая ссора была чем-то новым, обычно цыганки ссорились очень эффектно и эмоционально.  — Что это с ними? — тихо спросила Лена, усевшись на своё место, у Иры.  — Да пёс их знает, вроде в таборе что-то случилось, а эти сороки тут сразу обо всём узнают. Вроде как муж одной убил мужа другой или что-то в этом духе. Честно — не знаю. Вот ту в красном платке, насколько я знаю, зовут Гаша. Вторую вроде Зара. Тут цыганки вновь зашевелились, встали друг напротив друга, и, упёршись руками в бока, снова начали выяснять отношения.  — Адово отродье! — отчётливо, громко и даже как-то неожиданно проговорила твёрдым, хотя и скрежещущим от старости голосом толстая старуха. Все притихли на секунду, затем ссора продолжилась с новой силой. Внезапно одна из цыганок выпрямила руку, будто желая выцарапать сопернице глаза, но в последний момент передумала, схватила её за волосы выше лба и с силой дёрнула вниз. Та, это была Гаша, рухнула на одно колено, затем схватила соперницу за руку и дёрнула на себя. Гаша встала и отвесила Заре, в свою очередь осевшей на пол, звонкую пощёчину. И ещё одну, и ещё! Затем они сцепились вместе в какой-то малоразборчивый клубок из волос, платков, юбок и тому подобного. Они дёргали друг другу волосы, пытались снять с друг друга вещи и возили напряжёнными когтистыми руками друг друга по лицу, расцарапывая друг друга до крови. Внезапно на одной из цыганок порвалась юбка, и по камере послышался звон и стук — оттуда высыпались разные вещи. Цыганки не обратили на это внимания, а вот по камере послышались удивлённые и даже довольные возгласы. Ира довольно фамильярно толкнула Лену в плечо:  — Иди, посмотри! Там, наверное, твой крестик лежит! Пойди и забери его, а то потом кто другой возьмёт, и всё, поминай, как звали! Лена, всё ещё в некотором смятении, подошла к кучке вещей, вокруг которой уже носились тётки, и вроде бы разглядела свой крестик, как тут часть кучи, где он был, загребла какая-то угловатая массивная женщина. Лена несмело протянула руку и просто вытащила крестик у неё из руки.  — А? Твоё? Ну, бери-бери,. — как-то рассеянно произнесла женщина и принялась рассовывать всё остальное по карманам. Драка продолжалась с новой силой. Закричали и заплакали дети. Поднялся недовольный гул. Цыганки уже никакого внимания не обращали на то, что происходит в камере. Впрочем, они никогда особо не принимали в расчёт тех, кто их окружал. Гаша кончила давать пощёчины, и уже повернулась и надменно вскинула голову. Тут раскрасневшаяся Зара поднялась с пола, плевком откинула непослушный волос, сбившийся во время пощёчин, назад, а затем с утробным рыком бросилась на Гашу сзади. Схватив её за волосы на затылке так, что несчастная даже вскрикнула от боли, красномордая Зара буквально попыталась пробить Гашиной головой стену. И ещё, и ещё. Наконец, тело Гаши безвольно обмякло на руках Зары, и та, издав удивлённый и испуганный возглас, отступила. Минута тишины. Затем Зара в исступлении бросилась и сама принялась долбиться головой об стену и рыдать. Затихла и в бессилии медленно опустилась на пол. Вокруг бесчувственной Гаши уже натекла небольшая лужица крови.  — Может, померла? Надо бы проверить… — сказал кто-то. Через полчаса в камеру зашли люди и вынесли тело. Лужицу крови замыли, тем не менее, в швах пола всё ещё оставались потом засохшие пятна. После убийства в камере уголовниц Агуреев был почти на сто процентов уверен, что Шемякина вскоре запросится давать показания. Однако он просчитался. Эта подозреваемая каждый раз всё больше и больше удивляла его, вызывая даже некоторое уважение. Вот и в этот вечер он просидел допоздна, разложив перед собой материалы дела. Следователь протёр запотевшие стёкла очков и снова перелистал материалы дела. Всё было настолько очевидно, что следователь чувствовал в этом какой-то подвох. Часто дилетанты, попавшись, не могут пары слов связать, нервничают, несут какую-то околесицу, а под давлением улик признания из их уст текут рекой — успевай записывать. А здесь, казалось бы, дилетантский почерк, но то мастерство, с которым Лена парировала обвинения, наводило на мысль, что она более осторожна и бдительна. Тогда зачем было это ребячество с рассованными по карманам листовками? Нечто подобное он наблюдал в поведении своего племянника-сорванца, коего он позвал в Питер учиться, когда пришло время отдавать Лёньку в гимназию. Да и они с Витьком, младшим братом, тоже в детстве подсовывали всякую гадость в ботинки и карманы то одноклассникам, то учителям, то гостям. Михаил часто акцентировал внимание на том, что его брат — человек бестактный и гораздый кого-то ненароком оскорбить, задеть, забывая, что и сам он (Михаил) не отличался особой деликатностью. Когда накануне Лариса Липницкая в очередной раз закашлялась, следователь не слишком любезно поинтересовался, не больна ли она чахоткой. Сам себя, разумеется, Михаил Семёнович не считал ни ханжой, ни грубияном. — Что-то случилось, коллега? — в кабинет вошёл Колесников, — что говорит подозреваемая? — Понимаете, Владимир Корнилович, — начал Агуреев. — Меня смущают некоторые обстоятельства: Шемякина не раз говорила о том, что комитет просто пыль в глаза публике пускает, и что всё хорошо лишь на бумаге. Прямолинейная, вся в отца. Да и тот, кажись, не слишком-то отпирался: говорил, что да, агитировал, но это-де моя позиция и вы меня не заткнёте, поминая своего деда, что барские амбары запалил, недовольный оброком. И всё же, Шемякина парирует грамотно, любому адвокату на зависть. Ну не вяжется как-то дилетантизм и ребячество преступника с такой юридической грамотностью! Она бы любому адвокату фору дала. Следователь и не знал в тот момент, что Лена действительно репетировала с адвокатом Чибряковым все возможные ситуации с задержанием или каверзными вопросами. Сделавший себе когда-то имя на резонансном процессе, причём не взявший денег за свои услуги, он быстро стал успешен и знаменит в Твери. — Всё вполне очевидно. — В том и заковырка, — ответил Михаил. — Она грамотно парирует обвинения, но почему вдруг так глупо засветилась? Есть сотни других способов распространения агитации, и если Шемякина уже опытная агитаторша, она не могла не просчитать более удобных для неё вариантов. — Всё зависит от того, какие они актёры, — развёл руками Колесников. — Вот наш Коля Босый тоже знатный лицедей: это ж надо столько лет удачно прикидываться деревенским дураком, не умеющим даже толком считать! Михаил закатил глаза под лоб. Похоже, коллега зациклился на Вольском, хотя казалось бы, обычный рецидивист, таких полно. Однако мысль о том, что весь этот дилетантизм — напускной, Михаилу показалась весьма здравой. В качестве второй подозреваемой у него как раз фигурировала Александра Гринькова, схожая по приметам с Леной, и что удивительно, в плане мировоззрения они также были солидарны. Осталось использовать последний козырь: очная ставка и опознание. Сняв трубку телефона, он набрал номер дежурного и приказал вновь собрать всех из «второго эшелона», как он назвал женщин, не относящихся к светской, то есть, «рафинированной» публике. — Да, всех. Особенно Гринькову. На следующий день после убийства несчастной Гаши хмурая надзирательница, открыв дверь камеры, внезапно прокричала:  — Шемякина? На выход, жених пришёл! Лена в недоумении встала и спросила:  — Какой жених? Он же на фронте? Надзирательница едко ответила:  — Вот так. Жених на фронте, а невеста тут с уголовниками в тюрьме сидит. Пришёл, значит, с фронта. Откуда я знаю. Продолжая недоумевать, Лена прошла по длинному тюремному коридору и оказалась в комнате для свиданий. За простым деревянным столом сидел абсолютно незнакомый ей высокий худой очень юный и абсолютно незнакомый ей человек с серьёзным, даже суровым выражением лица.  — Здравствуй, милая, — сказал он, вставая и протягивая Лене руки.