Чекистка

— Так что же, Лена, что делать будем? — адвокат пристально посмотрел на подзащитную. Та, кажется, растерялась. Знакомые, как будто отцовские нотки, заставили её разволноваться, а мысль о том, что родители уже знают, не давала ей покоя. У матери слабое сердце, она может не выдержать! А отец… Он личность в своих кругах известная, здесь и скандал будет соответствующий. Хотя он ведь сам попадался на агитации, и может, понял бы дочь. Он легко отделался тогда, а вот Лене может и не повезти. — Вы же знаете, что я ни при чём! — воскликнула Лена, и кажется, на секунду сама поверила, что ей не в чем признаваться. Юрий Александрович скептически покачал головой, после чего резко преобразился. — Ну хватит ломать комедию! — воскликнул адвокат, ударив по столу ладонью. — Я, и не только я, прекрасно знаю, что вы врёте напропалую. Юрий Александрович положил перед Леной выписки из материалов дела с протоколами допросов её подруг и самого гардеробщика. Как и ожидалось, Кравченко разболтала всё, что только могла знать. Куча гостей её тётки легко бы подтвердили слова Али, а также и то, что Гриша с Леной общался уж очень по-дружески, а будучи в подпитии любезно отвечала на его флирт и говорила о каких-то кружках.Поймав на себе растерянный взгляд подзащитной, адвокат сделал минутную паузу, после чего продолжил: — Знаете, я наслышан о нашем следователе. Поверьте, он тоже недаром ест свой хлеб. Если всё это отправится в суд, то всё, вы лет так на десять сядете. Охота вам губить свою молодость? Вы о родителях подумали? Ваша мать и без того себя неважно чувствует, а вы хотите окончательно её добить? Девушка была подавлена. Она была уверена, что у следователя нет прямых улик, но даже такие совпадения были слишком странными. Почему же Михаил Семёнович всё время молчал о том, что у него есть такие козыри против неё? — Да, — сдавленно произнесла Лена. — Это была я. — Вы делаете успехи, мадемуазель, — мягко улыбнулся адвокат. — По крайней мере, вы стали правдивее, чем раньше. Впрочем, не беспокойтесь, я кое-что придумал… В общем, сегодня же вас освободят. Благодарите судьбу, что вами не занялся другой, менее сговорчивый следователь. Лена согласно закивала и хотела было спросить адвоката о том, что же он задумал, но тот, решив форсировать события, сказал: — Мы вроде с вами на одном языке говорим, а вы не понимаете простых вещей. Второго раза может и не быть. Не факт, что я успею вмешаться, и что у следствия не будет более весомых улик. Вы играете с огнём Елена Васильевна. Адвокат встал, и, прихватив шубу и портфель, позвал конвой, дав понять, что разговор окончен. Лена возвратилась в камеру, как во сне. Собственное признание, даже адвокату, который был на её стороне, было для её упрямой натуры символом поражения. Голос Чибрякова: «Вы делаете успехи, мадемуазель» звучал у неё в голове снова и снова, и Лена трясла головой от стыда и бессилия. В то, что её сегодня же освободят, Лена не верила. Агуреев вовсе не казался ей сговорчивым. К тому же у неё было множество вопросов к мотивам самого Чибрякова. Одно дело поговорить с одноклассницей дочери дома, в свободное время. Другое дело по первому зову сорваться вПитер, без всякой надежды на какой-либо гонорар, бросив все текущие дела. В этом была какая-то тайна. Лена вспомнила, как Сойка когда-то на музыкальном вечере в гимназии обмолвилась, что её отец окончил Питерское училище правоведения, в котором учился сам Чайковский. Может быть, они учились вместе? Или сталкивались потом на процессах? Но всё равно: как же досадно, что адвокат вынудил её признаться! Если бы у неё было ещё немного времени всё обдумать, она бы, пожалуй не уступила бы его напору. А теперь получается, что у Юрия Александровича есть на руках огромный козырь против неё. Вся Тверь, может быть, уже завтра услышит о её «приключениях». Вчера она ещё надеялась скрыть случившееся от родителей. Теперь, конечно, это невозможно… Лена вошла в холодную вонь своей камеры и увидела, что соседка по нарам Ирина сидит на каком-то узле, как баба на чайнике. — Вот, передачку твою стерегу, — весело проговорила Ирина, слезая с нар, — хавку-то всю растащили, а одёжа осталась. Лена поблагодарила соседку и, чтобы отвлечься от ощущения провала и стыда, спросила: — Ира, а у тебя-то как дела обстоят? Есть адвокат у тебя? — Ну, наконец-то спросила! — хохотнула баба, — а то всё сидишь, молчишь, как дундук. Адвокат есть, конечно. Назначили тут одного. Шинелишка драная, носик красный, сопливый, голосок тоненький… Старается, сердечный… Да что уж тут стараться, убила я своего благоверного, и не жалею об этом. Не я б его, так он бы меня убил, пожалуй… — Так зачем же ты с ним жила? — с недоумением спросила Лена. — А что делать, куда мне податься? Не на улицу же идти, а он какой-никакой, а всё-таки муж… Вся родня у меня померла, идти не к кому. Вот теперь сижу, жду суда. Адвокатик мой говорит, что срок скостят за то, что бил он меня, да детство у меня тяжёлое было. Так покажи ты мне бабу, которую муж не поколачивает! А уж какое у кого детство, это никого не интересует… Лена вздохнула и неожиданно для себя самой сказала: — Ты не переживай, я тебя не брошу. Если выйду отсюда, передачи буду носить, а если не выйду, мой жених меня не бросит, делиться будем тем, что он принесёт. А скоро вообще всё переменится. Для всех. — Что переменится? — насмешливо спросила Ирина. — Ну, война закончится и вообще… — Лена сама не могла толком сформулировать, что она имела в виду под этим «вообще». Но в глубине души в ней росла уверенность, что где-то совсем рядом, зреет новая сила, которая сможет всё перевернуть и сделать так, чтобы всем этим забитым бабам вроде Ирины жилось светло и радостно. И именно к этой силе принадлежит серьёзный молчаливый Роберт, и молодой спокойный «жених» Иван… И отчасти Гриша… По поводу Гриши у неё почему-то были сомнения. И ещё ей казалось, что и она почти вошла в этот круг серьёзных людей, которые знают, что нужно делать. А вот сегодняшнее признание адвокату её из этого круга надолго вытолкнуло. Лена стала разбирать вещи, переданные ей утром Иваном. Одеваясь и умываясь сегодня в тусклом свете зимнего утра, она не обратила внимания, что вещи были не её. Вся одежда была крепкая, добротная, новая, но совсем простая. «Значит, к Карпычу они не ходили», — думала Лена. Откуда у этого «жениха» деньги, ведь такая передача стоит немало? А главное, как ему удалось так точно подобрать всё необходимое для женщины? Всё это подтверждало её мысли о том, что народ они очень серьёзный. Что скажет Гриша, что скажет Иван, когда узнают, что она призналась Чибрякову? Хотя… В чём таком непоправимом она призналась? Рассовывала листовки по карманам? Так это просто ребячество, глупость… Вспоминая содержание листовок, Лена опять зажмуривала глаза и трясла головой. Она не неграмотная девчонка, а девушка образованная. Не понять смысла листовок она не могла. И теперь её жизнь полностью в руках адвоката. Это казалось полной катастрофой. А после обеда (луковая похлёбка с чёрным хлебом) её неожиданно снова вызвали в допросную. На этот раз с вещами. Женщины в камере сдержанно загудели: переводят в политическую. — Ну, вот и расстаёмся, — печально усмехнулась Ирина. — Ничего, не кисни, я тебя обязательно найду и помогу, чем смогу, — обняла её Лена. Она и понятия не имела, насколько быстро столкнёт её судьба с этой женщиной, и какую неоценимую услугу окажет ей Ирина. Лена снова связала в узел всю одежду, переданную Иваном, и пошла следом за надзирательницей. Проходя мимо по лабиринту узких тюремных коридоров, она думала: неужели Чибряков всё-таки не обманул, и её выпустят? Или действительно переводят в политическую? Вдопросной за центральным столом сидел следователь Агуреев и, не поднимая головы, что-то писал. За маленьким угловым столиком сидел пожилой секретарь, рядом с которым на приставной табуретке пристроился Чибряков, просматривающий какие-то бумаги. Он иногда хмыкал и усмехался. На Лену ни тот, ни другой поначалу как будто не обратили внимания. Она в недоумении остановилась у входа, и надзирательница захлопнула за ней дверь. — Вот посмотрите, коллега, — адвокат ловко выдернул из стопки бумаг у секретаря какой-то листок, — что вы про это скажете? — Я об этом и говорю, — жёлчно ответил Агуреев, не поднимая головы. Поэтому я и предпринял именно такие действия. Можно сказать во благо задержанной, чтобы оградить, так сказать… — Оградить в камере уголовниц? — улыбнулся Чибряков. «Про меня ли они вообще говорят? — думала Лена, переминаясь с ноги на ногу, — или ещё кого-то поместили в камеру к уголовницам? Почему они на меня не смотрят?» — Это было необходимое следственное действие, сколько можно вам это твердить, — взвизгнул следователь и снова стал раздраженно писать. Неожиданно Юрий Александрович радушно обратился к Лене: — А вы проходите, Елена Васильевна, сейчас коллега даст вам подписать кое-какие бумаги — и всё, отправляйтесь к себе на квартиру. Я, как вы можете заметить, держу своё слово. Лена почувствовала огромное облегчение. В ней как будто бы расслабилась туго натянутая пружина. Всё-таки её отпускают. Ещё час-другой — и она будет дома, в своей маленькой комнатке, где кроме неё никого нет, где тепло и не пахнет парашей и мокрыми пелёнками. Это ли не счастье? И какая разница, что знает теперь про неё Сойкин отец? Возможно, он не будет выбалтывать её тайны в городе, ведь, кажется, это входит в обязанности адвоката или нет? — Распишитесь вот здесь, — следователь протянул Лене бумагу и показал пальцем, где ей нужно расписаться. — Что это? — спокойно спросила Лена, хотя ей хотелось, мигом расписавшись, бежать из этой комнаты бегом. Но ещё в Твери Чибряков научил её не подписывать никаких бумаг, не убедившись в их содержании. — Заявление ваше, — язвительно ответил Агуреев, — о том, что вы не участвовали в тайной антиправительственной организации «За волю народа». — Какой организации? — недоумённо переспросила Лена, переводя вопросительный взгляд на адвоката. — Вот говорю же я вам, коллега, — указал на неё Чибряков, — она понятия не имела ни о чём, вы же не скажете, что моя подзащитная и сейчас притворяется? Расписывайтесь, голубушка, это можно, — благосклонно кивнул он Лене. — Почём я знаю, притворяется она или не притворяется, — раздражённо ответил следователь, — выдёргивая у Лены из-под руки документы, едва она успела поставить свою подпись, — существует процедура! — Ну, вот и ладно, — адвокат поднялся, хлопнул дружески секретаря по согнутой спине и взял со стула свою одежду, — пойдёмте, Елена Васильевна, домой пора. А по поводу нашего давешнего дельца, коллега, так я к вам через месяц загляну, как раз в это время по делам в столице буду. Он галантно накинул Лене на плечи её бекешу, которую, видимо, заранее забрал у Карпыча, Лена достала из узелка переданный Иваном пуховый платок. Переступая порог, Лена оглянулась. Последнее, что она видела, был полный невообразимой ненависти взгляд Агуреева, устремлённый в спину адвоката. — А он не очень-то рад меня выпускать… — пробормотала она. — Это всё, милая моя, пустое, — заботливо проговорил Чибряков, — а вот не пустое, это то, что вы, будучи отправленной родителями на учёбу в учительскую семинарию, вляпались в очень опасную историю. Теперь я просто обязан взять с вас слово не поддерживать никаких отношений со своими прежними знакомыми. Обещаете ли вы мне это? — Обещаю, — легко сказала Лена. Разумеется, она не собиралась подчиняться. Если Гриша или Иван захотят с ней встретиться, она не будет бежать от них без оглядки, а наоборот, попробует как можно подробнее выяснить, что это за загадочная организации «За волю народа», и чём она занимается. Не всё же антивоенные листовки распространяет. — Да-да… — неопределённо протянул адвокат, видимо почувствовав её настроение и добавил, — матушка ваша, Елена Васильевна, не слишком хорошо себя чувствовала в последние дни, как я слышал. Я пока ей ничего не скажу, но, как вы сами понимаете, при повторном ко мне обращении ваших друзей, скрывать ничего не буду. — А что с мамой? — испуганно спросила Лена. — Это вам лучше самой её расспросить письменно, — сказал Юрий Александрович, открывая перед ней узкую калитку в серых тюремных воротах. У ворот их уже ждал наёмный извозчик. Лена вдохнула морозный воздух и огляделась. Невдалеке она заметила Ваню. Он стоял рядом с каким-то мастеровым и старательно сворачивал самокрутку, не обращая на Лену с её спутником никакого внимания. Увидев, как Чибряков подсаживает Лену на пролётку, парни развернулись и скучающей походкой отправились прочь вдоль улицы. Чуть подальше их нагнала крестьянская телега с торчащей во все стороны соломой. Иван со спутником ловко вскочили в неё на ходу, и телега скрылась из вида ещё до того, как Чибряков успел назвать извозчику адрес Лениной квартиры. А на квартире Лену ждало письмо от отца. Из него она узнала, что мать, стоя в очереди за прованским маслом, которое в последние месяцы не достать, простудилась, заболела воспалением лёгких, и сейчас находится при смерти. Едва успев что-то сумбурно объяснить квартирному хозяину, который выглядел совершенно растерянным и сбытым с толку, Лена побежала на вокзал. Вечерний пассажирский поезд в Москву, которым она собиралась воспользоваться, рассчитывая в Москве сделать пересадку, отменили. Вокзал был забит воинскими эшелонами, а в залах ожидания вповалку отдыхали новобранцы. Лене стало страшно. Ей представилась огромная бездушная машина, какой-то механизм, лопасти которого вращаются всё быстрее и быстрее, превращая знакомый и понятный окружающий мир во что-то страшное и невообразимое. Противостоять этому механизму должен такой же механизм, такой же огромный, сильный и безжалостный. И теперь Лена понимала, что такая сила есть. Попытавшись добиться толку от кассира, она отступила и решила действовать на свой страх и риск. Через пять минут она уже объясняла молодому усталому поручику, свесившемуся с подножки офицерского вагона, о том, что ей крайне необходимо срочно попасть в Тверь к больной матери. Ещё неделю назад она ни за что не решилась бы на этот отчаянный поступок, но сейчас Лена с удовольствием слышала в своём голосе новые смелые и настойчивые интонации. Молодой офицер смотрел на неё с сочувствием и уважением. — Нам запрещено брать гражданских, — сказал он, — но я попробую договориться. Через час Лена уже ехала в Москву в купе полном молодых офицеров. Все они поглядывали на попутчицу с интересом, но Лена не отводила глаз от окна, за которым косо валил снег. Единственным облегчающим её душу фактом было то, что письмо отца пришло только вчера. То есть, если б она вчера была дома, это бы всё равно ничего не изменило. Она бы не попала на вечерний поезд, так как этот поезд отменили, а если бы она поехала сегодняшним утренним, то приехала бы в Москву, возможно даже позже, чем теперь, так как воинские эшелоны пропускали в первую очередь. Ей оставалось только ехать и ждать.