Чекистка

Лена никак не могла унять дрожь в руках. В голове у неё было только одно: образ её больной матери. Где-то там она лежит, едва дыша, и медленно угасает, зовя свою дорогую и единственную дочь, а отец, не находя себе места, нервно ходит по дому, пытаясь как-то подбодрить жену, утешить её. «Только бы успеть, только бы успеть!» — думала Лена. — Учись быть одна, Леночка, мы не вечны, — слышался в голове голос матери, и девушка чувствовала, будто уходит в пустоту. Самочувствие самой Лены стремительно ухудшалось: сказывался колоссальный стресс и недосып. Она уже сутки на ногах, мотается по поездам, станциям только чтобы доехать до Твери и увидеть тяжело больную мать. Но вот, наконец, Тверь. Едва вагон остановился, Лена бросилась со всех ног домой. Она бежала быстро, рискуя поскользнуться на каждом шагу. Едва не угодив под трамвай, она прибавила ходу и сама не заметила, как добежала до дома. Собака встретила её лаем, а Лена, дрожа с головы до пят, вошла в сени, где и столкнулась лицом к лицу с отцом. — Где мама? — дрожащим голосом спросила девушка. Василий Дмитриевич как будто окаменел. Никогда ему не приходилось видеть дочь такой взволнованной, отчаявшейся. Он молча помог снять ей бекешу и провёл в комнату к больной. — Мамочка! — воскликнула Лена и, обняв Юлию Георгиевну, громко и безудержно разрыдалась. — Что я наделала… — прибавляла она сквозь всхлипы. — Если бы не успела… — Тише, тише, моя хорошая, — Юлия Георгиевна ласково гладила её по голове. — Всё со мной хорошо, я здесь, с тобой. Лена только сейчас поняла, насколько сильно она истощена. Усталость, недоедание и беспокойство за мать вымотали её. — Что я наделала… Отец молча накапал валерьянки в стакан и преподнёс Лене. Та сделала несколько судорожных глотков и, посмотрев на отца взглядом, полным отчаяния, произнесла: — Папа… Что я наделала!.. — Тихо, тихо, — примирительно вскинул руки Василий Дмитриевич. — Пошли уже в комнату, расскажешь мне всё. Чего мать зря беспокоить. Лена покорно последовала за отцом. Тот всё ещё был бледен, хотя уже меньше, чем тогда, перед рождеством. Василий хотел серьёзно поговорить с дочерью, но та, едва они вошли в комнату, сама вывалила наболевшие признания. — Папа, если бы я не успела… Меня ведь взяли с этими чёртовыми листовками! Если бы не Юрий Александрович… — Юра — отчаянный парень, — кивнул отец, приобнимая дочь. — Он свою работу знает. Теперь-то ты поняла, что это не шутки? Я-то чёрт с ним — отделался высылкой на Дальний Восток, а ты? Сгинешь ведь на каторге ни за грош! Так что, Лена, лучше уж послушайся советов Юрия Александровича и никуда не суйся. Второго раза не будет. — Да, папа, — обречённо произнесла Лена. Само осознание того, что мама могла умереть, так и не дождавшись дочери, приводило её в ужас. Сама картина до сих пор вызывала у Лены дрожь, стоило ей представить, как мать на последнем издыхании тихо, почти неслышно, зовёт свою горячо любимую дочь, но ей не суждено её дождаться, поскольку она — в тюрьме, а рядом сидит изводящийся от горя отец, не знающий, как сказать несчастной женщине, что их дочь не может приехать, и, скорее всего, она не будет и на похоронах. — Бедная мама, — пролепетала Лена, чуть успокоившись. — Только бы она жила! — Будет, надеюсь, она будет жить, — поспешил успокоить дочь Василий. — Сходи пока к ней, поговори. Разговор останется между нами, нечего мать лишний раз тревожить. Василий испытал странное чувство, увидев дочь осунувшейся, бледной и явно истощённой. В таком состоянии ей нельзя назад возвращаться. Пусть пару дней пробудет дома, а уж потом, может, с помощью подруг и наверстает упущенное. «Господи, час от часу не легче: то Юля, а теперь и Лена», — обречённо думал Василий Дмитриевич. Но слава богу, Лена хоть здесь, она жива и здорова, а вот Юлия Георгиевна, похоже, ещё долго будет болеть.