***
Я убегал в больничное крыло сразу после уроков и проводил там всё свободное время. Не только из соображений безопасности, но и потому, что там находился Феликс. Я быстро соскучился по таинственному молчанию, ироничным репликам и насмешливому тону. Его плачевное состояние избавило меня от роли объекта для экспериментов, но я предпочитал его заклинания чужим издевательствам. В отличие от других, Феликс практиковался, а не мучил меня. После каждой тренировки он трогательно терзался чувством вины: наверное, не мог без сантиментов ставить опыты на живом человеке. В итоге я сказал ему, что тренировки приносят пользу и мне — меня уже не так сильно пугает боль. И правда — после того, как прочувствовал, как пуговицы плавятся и жгут тело сквозь одежду, банальные побои стали казаться детскими играми. Тогда Феликс впервые за время нашего знакомства рассмеялся. Он не отличался весёлостью нрава, хоть и не был флегматиком. Горячий темперамент выплёскивался во время стычек. В остальное время Воронцов держал марку, демонстрируя холодное равнодушие. Он оттаивал постепенно, и наше общение становилось всё более расслабленным и приятным для нас обоих. Я был счастлив, но смущался, когда нас называли сладкой парочкой. Феликс либо хорошо скрывал чувства, либо их не испытывал. До драки дошло ещё несколько раз, и каждый раз — из-за меня.***
С появлением партнера оттачивать навыки стало куда проще. Разумеется, Феликс бил не в полную силу. Больничное крыло исключалось, а самолечение могло свести друга в могилу. Если об их договорённости узнает школьное руководство, Феликсу не поздоровится, несмотря на добровольное согласие Алекса. Воронцов решался отрабатывать далеко не все заклинания — в отличие от отца он думал о вреде, который мог причинить другому человеку. Поэтому Феликс изумился, когда Алекс со смущённой улыбкой и невинными глазами заявил, что хотел бы, чтобы они испытали некоторые заклинания, которые не отважились опробовать ранее. — Просто хочу понять, насколько далеко можно зайти. Воронцов не выдержал и хорошо отчитал Алекса. Неужели он перепутал Феликса с законченным садистом? Не случайно они отказались от практики, размышляя о возможных последствиях! Но нужно сказать, перспектива была соблазнительной. Трудно не проникнуться тёмной стороной силы, когда обучаешься в Дурмстранге. «Для того чтобы защитить себя от зла, нужно понимать природу зла» — рассуждал сам с собой Воронцов. Но момент оттягивал, да и не хотел заниматься подобным в школьных стенах. Тем временем приближались новогодние праздники. Ему пришло письмо от матери, и в голове Феликса возникла светлая идея.***
Впервые за последние годы я не рвался домой на каникулы. Обычно каникулы становились для меня настоящим праздником — дома надо мной не издевались, как в школе. Отчим допекал попытками воспитать из меня настоящего мужчину, но с годами сдался. Все его начинания заканчивались провалом. В итоге наше общение свелось к прохладным разговорам. Думаю, в глубине души этот образец мужественности меня презирал. Впрочем, с холодным обращением легко мириться после обидных кличек и битья. К тому же я хорошо ладил с матерью и сёстрами. В этом году я не предвкушал встречу с ними. В первую очередь, из-за Феликса. Я успел привязаться к человеку, подарившему мне приятное чувство защищённости. Я даже боялся заговаривать со своим защитником, когда он разгорячённый и весёлый подходил ко мне после боя. Сердце замирало в груди, и меня переполняло тёплое чувство. Я боялся, что меня выдаст голос. Наверное, ненормально испытывать трепет, когда тебя оберегают, но я ничего не мог с собой поделать. Оставалось надеяться, что Феликс ничего не заметит. Его приглашение в гости на каникулы вызвало целую бурю в моей душе. В письме родным я, конечно, солгал, утаив настоящую фамилию друга. Не хотел, чтобы подняли шум из ничего. Общаясь с Феликсом, я пришёл к выводу, что сплетни о нём абсолютно беспочвенны. Я не так много знал о его отце, но решил собрать информацию. Хотелось понять, чем он руководствовался. Дмитрий Воронцов организовал целый культ, что говорило об уме и таланте. На ярлыки газетчиков я внимания не обращал. Журналисты упорно называли Воронцова-старшего «Гитлером магического мира». Я пришёл к выводу, что прозвище не может быть верным. Члены его секты убивали людей с разной чистотой крови. Изучал биографию отца Феликса втайне от него — Феликс был скрытным и мог разозлиться. К началу каникул я знал всё, что можно прочитать в газетах, но к пониманию так и не пришёл. Я знал, что Феликс живет с матерью, её письма он нередко читал при мне, то улыбаясь, то хмурясь. Я задавался вопросом, какой должна быть женщина, которая столько лет жила с одним из самых известных убийц нашего времени. Как оказалось, Светлане Воронцовой идеально подходило ее имя. Таких людей и называют «светлыми» — тонко чувствующих и с целым багажом знаний. С ней у нас нашлось много интересных тем для обсуждения. В то время как Феликс корпел над книгами, изучая заклинания, мы пили чай или глинтвейн, разговаривая о музыке, литературе, истории и культуре. Ни разу она не заговорила о муже, а я не поднимал тему. Это было бы верхом бестактности.***
Алекс внезапно хорошо поладил с матерью Феликса. Вне школы его поведение изменилось: исчезли зажатость и привычка озираться по сторонам. Воронцов время от времени высовывал нос из-за книги, посматривая на однокурсника, когда тот смеялся и шутил, беседуя со Светланой. Расслабляясь, Алекс становился красивым, как картинка. Нежное, как у девушки, лицо не очень сочеталось с твёрдой логикой и ироничным отношением к миру. В определенные моменты, впрочем, Алекс смущался, как барышня — краснел, хлопал длинными чёрными ресницами, ронял вещи и говорил глупости. Сначала Воронцов недоумевал, потом привык. Молча удивлялся стеснительным улыбкам, робким взглядам снизу вверх и некоторым репликам. Дома, где честь Алекса защищать не приходилось, стало спокойнее. Алекс держался раскованней, разве что странно смотрел на Феликса большими ясными глазами. Иногда это вызывало неопределённые чувства, которые Воронцов старался не замечать. Тем труднее было переходить к практике, ради которой, собственно, он и пригласил Алекса, а тот с восторгом согласился. — Слушай, мы можем не делать этого, — угрюмо сказал Феликс, разрываясь между желанием попробовать и опасениями. — Для чего тебе это нужно? — Чтобы понять себя, наверное, — пожал плечами Алекс. Он откинулся в кресле, положив ноги на кушетку. Лицо выражало задумчивую мечтательность, красивые губы изогнулись в улыбке. В руке он держал бокал вина, который медленно покручивал в длинных тонких пальцах. Воронцов моргнул, осознав, что таращился на маленькие изящные руки, и быстро отвёл взгляд. — Как я уже говорил, — развил мысль Алекс, — после того, что мы пробовали, я начал по-другому относиться к боли. Я всегда дико боялся. А теперь пришел к выводу, что дело не в самой боли. Хуже всего неопределенность. Все они лишены изобретательности, многого от них я не ожидаю, — Алекс усмехнулся, — поэтому хочу узнать на минутку что-то более… изысканное. Кто знает, может быть, тогда я полностью излечусь от страха? Знаешь, как говорят, свободы достигаешь, когда больше нечего терять. — Может быть, — вздохнул Воронцов, и пути назад уже не было. Для проведения эксперимента пришлось дожидаться, пока мать уедет по делам. В гости она не ходила. Репутация мужа точно так же лишила ее возможности приятно проводить время в обществе. Феликс хорошо помнил взгляды и шепотки, которые их сопровождали, когда они выходили в люди. Родственники матери проявляли доброту, но их жалость била по гордости. В итоге Светлана переехала и забрала с собой сына. Насколько Феликс знал, она попросту вытребовала у отца своё приданое, от которого муж почему-то отказался. Возможно, не хотел прослыть охотником за чужими деньгами, когда втайне убивал людей. Этот странный жест отдалил их от высшего света уже тогда. Зато теперь они безбедно жили вдали от сплетников. Мать не сталкивалась с тем, что приходилось терпеть Феликсу, а он не сообщал ей всей правды. Об особенностях отношений с Алексом тоже не говорил. Наверняка Светлана пришла бы в негодование от одной мысли об испытаниях на живом человеке. Сам Феликс приближался к мысли, что готов защищать Алекса и без тренировок. — Наверное, нужно раздеться, — сказал Алекс, когда они остались наедине в спальне Воронцова. — Или ты не сможешь оценить результаты и вовремя остановиться, — пояснил он. Феликс кивнул. Он сидел в кресле и сжимал в руке рюмку водки. Волновался так, словно испытания будут проводить на нём. Заклинания не относились к области тёмной магии, но последствия вызывали опасения. Они договорились, что Алекс произнесет стоп-слово, как только почувствует явный дискомфорт. Феликс опасался, что однокурсник может задержать момент, поскольку тот был нездорово вовлечён в дело. С тяжёлым сердцем Воронцов опрокинул в себя содержимое рюмки. Затем встал, возвышаясь над Алексом. Без защитного кокона одежды тот выглядел ещё более беззащитным и хрупким.***
Сам не уверен, почему я решился на подобное. Столько раз говорил Феликсу, что его практика позволяет мне избавиться от страха перед болью, но полностью преодолеть себя я так и не смог. Предсказуемость сюжета помогает терпеть, но да, я с трудом сдерживаю слёзы. Во мне не умер мазохист. Компенсацией служит встревоженное лицо Феликса. Ему не безразлично, что я преодолеваю себя, хотя он и не подозревает насколько. Я не уверен в том, что это поможет мне, если придётся вновь терпеть чьи-то побои, но искренне на это надеюсь. Вдруг, пережив худшее, я действительно освобожусь от оков? Я надеюсь, что наступит тот день, когда я смогу издевательски рассмеяться, почувствовав чей-то удар. Я же понимаю, что Феликс не всегда сможет быть рядом. Не хочу думать о худшем, но это наивно — полностью полагаться на присутствие защитника. Раздеваюсь перед Воронцовым быстро и отнюдь не изящно, но он смотрит внимательно, и я краснею. Любопытно, что его мать подумала бы, войди она сейчас. Феликс с рюмкой водки и нервным видом, я в одних трусах. Возбуждение колышется где-то в низу живота, но с эротикой оно не связано. Скорее, предвкушение опасности вызывает эмоциональное возбуждение. Я боюсь, конечно, но в этом страхе нет унижения. — Я готов, — улыбаюсь Феликсу. Воронцов с хмурым видом поднимается, приближается ко мне. Смотрю на него снизу вверх — разница в росте даёт о себе знать. Впрочем, иногда это даже удобно. Наверное, было бы морально сложно благодарить за защиту, когда зрительный контакт на одном уровне. Да и… что уж там, я ведь прекрасно осознаю, что временами говорю Феликсу правильным тоном то, что ему приятно слышать. С самоанализом у меня всегда было хорошо, ну и… Видимо, защитникам приятно, когда к ним обращаются в просительном ключе и благодарят. Беда в том, что я смущаюсь до чертиков и, видимо, мне самому по душе моя роль в наших отношениях. Узнай об этом отчим, выгнал бы из дома. Думаю, Феликсу тоже не следует знать. Не то чтобы я извращенец, который мечтает о чём-то интимном, нет. Похоже, я запутался, и это исключительно моя проблема. — Не скажешь стоп-слово вовремя — я тебя выпорю, — выдаёт Воронцов. Хлопаю ресницами, взирая на него с удивлением. Реплика двусмысленная или кажется мне такой? Отшучиваюсь. Говорю, что он образец доброты — пытать человека, а потом ещё и наказать после пыток. Феликс нервно смеётся в ответ. — Да не волнуйся, я же не мазохист, — говорю я залихватским тоном. — Лучше дай мне водки для расслабления, и приступим. Ожидание невыносимо. Залпом выпиваю первую рюмку водки в жизни. Что за мерзкий вкус?! Меня передёргивает, кашляю и морщусь. Феликс смеётся. Отрава! Зачем такое пьют? Когда блаженное тепло разливается по телу, я понимаю зачем. Я доверяю Феликсу, он ведь долго изучал чары, и что-то пробовал на мелких зверушках. Жестоко, но он не истязал их и не убивал. Изначально я ничего не ощущаю, хотя на меня направлена волшебная палочка, и с её конца исходит ярко-красное свечение. Постепенно меня бросает в жар, и сослаться на алкоголь я не могу. — Что чувствуешь? — ровным голосом спрашивает Воронцов. — Тепло, — отвечаю я и сосредотачиваюсь на ощущениях. По лбу медленно стекает капля пота. Чувствую, как будто нахожусь в эпицентре костра, и лепестки пламени ласкают меня, но не с внешней стороны, а изнутри. — Твоё тело покраснело, — говорит Воронцов, а я смотрю ему в глаза и смеюсь. Голова кружится, и меня куда-то уносит огненный вихрь. Мне кажется, будто внутри меня разлилась огненная река, но это не больно, это приятно, это… Вскрикиваю, когда горячими искрами обжигает глаза, а потом целы их ворох разлетается по всему телу. Воронцов резко прерывает заклинание. — Стоп-слово, я же сказал, — едва не рычит он. Перевожу дух. Лежу весь потный и обессиленный на его кровати. С трудом поднимаю взгляд и вижу на всем своем теле красноватые следы, как от ожогов. Он не сообщал мне, что за заклинание испытывал, для того, чтобы не нарушать чистоту эксперимента. — Я не успел, — оправдываюсь я, а сердце колотится как сумасшедшее, и я сглатываю, осознавая, что пережил что-то реальное. — Что это было за заклинание? Воронцов садится рядом на кровати и проводит прохладной ладонью по моему лбу. — Заклинание для того, чтобы вскипятить яйца вкрутую, — угрюмо говорит он. С моих губ срывается истерический смешок. — Чёрт побери, надо обработать это всё мазью, — говорит Воронцов и смотрит мне в глаза. Представляю, как он это будет делать, и что-то во мне обрывается и ёкает, как струна гитары. — Обработай, — едва выдержав ровный тон, говорю я.***
Феликс чертовски зол на себя и на развитие событий. А ещё удивлен тем, что парень, который шарахался от каждого резкого слова, с охотой продолжает все эти испытания. Это вызывает невольное уважение. Записи Воронцов делает скрупулезно, отмечая реакцию тела на повышение температуры крови и влияние замораживающих чар на деятельность мозга. Он устанавливает с точностью до минуты, как долго человек может терпеть иллюзию копошения множества насекомых на теле. Приходит к выводу, что чары усиления громкости можно применить и на человеке, а если стук собственного пульса будет звучать в голове подобно барабанному бою, можно сойти с ума. Щекочущие чары вовсе не безобидны — они выматывают, могут вызвать удушье, а если отрегулировать их определённым образом, не дадут уснуть даже при применении сонного зелья. Концентрированные эмоции, извлечённые и применяемые на протяжении длительного времени, вводят человека в истеричное состояние. Да, они проходили через всё это, и Алекс далеко не всегда вовремя останавливал Воронцова. Чем дальше, тем чаще Феликс приходил к выводу, что человек — хрупкое создание, и довести его до безумия или смерти можно вполне безобидными заклятиями. Для этого не требуется черная магия. Нужен лишь учебник второго курса, волшебная палочка и фантазия. Неизвестно, что об этом думал Алекс, но он стоически выносил всё, только спал с лица, побледнел, чем вызвал беспокойство матери Воронцова. Из-за недомогания, а также бдительности Светланы, испытания прервали. Потому последние дни каникул проходили в довольно банальном, но приятном ключе. Феликс даже испытывал облегчение — мучить Алекса было совсем не приятно. Или ему в целом не нравилось причинять вред людям. — Знаешь, я пришел к выводу, что могу не опасаться по части генетики, — сказал Воронцов, втирая пахнущую травами густую мазь в тело Алекса. Поздним вечером они удалились в комнату Феликса, откуда Алекс обычно не уходил до глубокой ночи. На комоде у кровати стояла початая бутылка водки, два стакана и разные закуски. Они хорошо выпили за научные успехи, пожалели (в большей мере жалел Алекс) о том, что успели опробовать далеко не всё, и пришли к выводу, что можно продолжить на летних каникулах. Феликс заявил, что нужно обработать тело — не все следы от экспериментов сошли. Алекс с готовностью скинул одежду и развалился на животе. Теперь Воронцов осторожными движениями втирал субстанцию, стараясь не задевать воспалённые участки. Дотрагиваться до тела однокурсника было как будто бы неправильно. В Дурмстранге парни держали дистанцию — никаких дружеских объятий после командных побед, шутливых толканий друзей и тому подобного. Отсутствие женского пола поблизости заставляло их вариться в одном котелке, где всячески культивировалось мужественное поведение — слишком преувеличенное, и все вокруг как будто боялись проявить какие-то чувства по отношению друг к другу. Словно за их дружбой стояло что-то, за что следует оправдываться. Воронцов озвучил эту мысль Алексу, продолжая наносить мазь на тёплую кожу. — Не знаю, Феликс, — разморенным голосом ответил тот. — На мне в тот раз, когда мы с тобой начали общаться, если помнишь, порвали мантию. И если думаешь, что это первый случай, то ошибаешься. Понятия не имею, почему на меня правило держать дистанцию не действует. А может быть, они трогают друг друга втайне? Ну как мы сейчас. На этот раз пришлось краснеть Воронцову. То, чем они сейчас занимаются, прилюдно не озвучишь. Даже от матери приходится скрываться, хотя, казалось бы, чего тут такого? — А у девчонок с этим проще, — произносит Феликс, задумчиво разглядывая темный пушок на затылке Алекса. — Ну, так девчонкам не нужно доказывать свою мужественность. Парни не плачут и тому подобное, — Алекс усмехнулся, переворачиваясь на спину с легкой гримасой боли. — Сестры мои в обнимку засыпают и друг с другом, и с подружками. Даже целоваться учатся друг на друге. — О… Воронцов воззрился на Алекса. Он-то был единственным ребенком в семье. Репутация отца лишила его нормальных социальных контактов со сверстниками. Судя по всему, этот искусственно созданный мужской мир Дурмстранга оказал влияние и на него. Воронцов-то держался от других еще дальше, чем они друг от друга. И тут такая странная близость с Алексом… Невольно вспомнилось, какими репликами их сопровождали. Не то чтобы Феликс воспринимал это всерьез, но в нынешних странных обстоятельствах… — Не морочь себе голову этим, — неожиданно сказал Алекс. — Чем? — выдал Феликс. — Ты же знаешь о чём я, — усмехнулся тот. Ну да. Трудно врать себе, когда привык этого не делать. Вся эта роль защитника, странное удовольствие, когда тебя трогательно благодарят, но делает это не девчонка… Другие ученики наверняка втайне друг другу подрачивали, но исключительно сурово, по-мужски, и с выключенным светом. А потом делали вид, будто ничего не было. — Это чертовски странно, — покачал головой Феликс, плеснув себе и Алексу водки. — Да, — согласился Алекс, протягивая руку за стаканом, — но мы оба странновато жили и до более… официального знакомства. Впервые за всё время они вскользь затронули тему их странной дружбы. Видимо, Феликсу было сложно ходить, делая вид, что ничего необычного не происходит. Мужское желание прояснить ситуацию… Вот и прояснил. — А ты так спокойно к этому относишься, — протянул Воронцов. — Так мне уже давно отвели роль ошибочно родившегося парнем. От меня так называемого «мужского» поведения и не ждут, — усмехнулся Алекс, — да и всё это ни к чему тебя не обязывает, Феликс. Я же не извращенец, который пытается тебя завлечь. Да, по отдельности они не были извращенцами, но когда находились вместе, что-то явно давало сбой. Что-то, что заставило Воронцова опуститься на кровать рядом с Алексом и прижаться губами к его губам.