Действующие роли

      На островах шли дожди. Ничуть не похожие на летние ливни, злые и холодные, они хлестали свинцово-серые волны и бросали в окна тяжелые густые кляксы. Вилла Мариона казалась кораблем, взлетевшим над волнами, вопреки непогоде бегущим в небо. Он полюбил большое уютное кресло рядом со стеклянным носом корабля-призрака, откуда открывалась панорама ненастного моря, совершенная в своей депрессивности. Закутавшись в мягкий плед, уронив подбородок на колени, он вспоминал. Вспоминал солнечные дни, проведённые на вилле в Аурике, где он отдавал последние распоряжения. Куда направлять почту, если таковая будет адресована Мариону Россу. Что отвечать на звонки Квентина Росса, если таковые случатся. Куда посылать всех дальних родственников, желающих сблизиться с блудным сыном Мелона Барбера и с мужем Квентина Росса, не менее блудным. Из Аурики он улетел на Изумрудные Острова, где была у него и своя вилла, спасибо большое за ваше гостеприимство, любезный супруг. Как-нибудь обойдёмся. Дом оказался холодным и совершенно необжитым, и это более чем устраивало Мариона. Пять лет назад он купил дом-корабль, невесомую конструкцию из стекла и стали, из каждой комнаты которого открывался потрясающий вид на море. Купил по дюжине причин, не имеющих ни малейшего смысла. Потому что Берт Критт и Анхель Джоел владели соседним участком. Потому что архитектор стеклянного корабля получил первый приз на престижном фестивале. Потому что фотография этого дома украшала обложку журнала "Современный дизайн". Он никогда не жил на островах. Лишь однажды, два года назад, он устроил здесь блестящую вечеринку, чтобы отметить свою Нику. Как давно это было. Каким беспечным остолопом он тогда был. Беспечным и счастливым.       Но дом был все-таки хорош. Нигде не плакалось так славно, как перед стеклянной стеной, нигде не грустилось так самозабвенно. Восемь спален, три гостиных, столовая, библиотека, сауна, тренажёрный центр и кинозал. Два омеги: беременный актёр и пожилой слуга. Осенний дождь за окном, шум взволнованного моря и книга о любви императора и раба, забытая на полу возле кресла. Марион плакал, и спал, и пил фруктовые коктейли, которые приносил ему слуга. Тот же слуга уводил его вечером в спальню, следил, чтобы он умылся, почистил зубы и лёг в кровать. Ночью не спалось. Марион залезал с ногами на широкий подоконник и смотрел, как просвечивает сквозь тучи блеклая луна и бегут по морю светлые барашки, как качаются на ветру искореженные ветви прибрежных кедров. Ему вспоминались друзья и съемки, влюблённые альфы и шумные вечеринки. Все это случилось не с ним. С ним случился только один, высокий и тонкий, с платиновыми волосами и очень холодными глазами. С холодной и острой нелюбовью. Наверное, он не знал, как больно ранила его нелюбовь. Только один, супруг, отец его ребёнка. Единственный альфа, который был ему нужен. Единственный, которого он не сумел получить.       Утром этого дня дождь прекратился, и солнце окрасило тучи несмелым перламутром. Когда слуга привёл к Мариону гостя, перламутр уже коснулся волн. – Здравствуйте, Марион. Надеюсь, вы простите вторжение?       Он не сразу узнал моложавого подтянутого бету в широких бриджах и белой рубашке, распахнутой на груди. – Беатрис? Что вы здесь делаете? Вас послал Квентин?       Не хватало сил ни на вежливость, ни на гостеприимство. Оказалось - и не нужно. – Марион, я больше не работаю на господина Росса. Мне захотелось быть рядом с вами. Позвольте помочь вам по мере возможности. – Мне не нужна помощь. Мне ничего не нужно. – Догадываюсь, – мягко проговорил Беатрис. – Но как раз тот, кому ничего не нужно, больше всех нуждается в помощи.       Марион разревелся, а нахальный бета пристроился на подлокотнике любимого кресла и принялся очень уютно перебирать волосы омеги, нашептывать милые глупости и гладить плечи удивительно теплой ладонью.       Неожиданное вторжение имело последствия. К вечеру того же дня температура в доме поднялась на десять градусов, пол в стеклянной клетке Мариона накрыл толстый теплый ковер, по которому так приятно было ходить босиком, а на столике рядом с креслом расцвели лиловые хризантемы, каждая величиной с голову младенца. – Завтра доставят коллекцию из пятидесяти цветов. Мы будем делать икебану, – заявил Беатрис, протягивая тарелку с румяными сухариками, присыпанными чем-то белым. – Я не могу есть, – признался Марион. – Но витамины пью, так что все в порядке. – Нет, не в порядке. Вы похудели на пять килограммов. Надо есть, Марион. Пожалуйста, попробуйте.       Сухарики были съедены, после чего их постигла судьба любой другой еды, которой пробовал питаться Марион. Беатрис не отступил. – Я неплохо готовлю. Не может такого быть, чтобы мы не подобрали вам подходящей диеты.       Марион лишь закрыл глаза, готовясь к новым испытаниям. Не было сил бороться с судьбой, пославшей ему настырного бету в наказание за многочисленные грехи.       Из коллекции пришлось выбросить лилии, левкои и другие цветы с сильным запахом. Возиться с остальными оказалось неожиданно приятно. Беатрис сделал смешной круглый букет из белых гвоздик, розовых роз и небольших сиреневых колокольчиков с мудреным названием. Марион приладил несколько магнолий к кривой темной коряге. Получилось даже неплохо, символичненько, в стиле "Шагреневой кожи". Говорили о работе Мариона. Беатрис хитро задавал вопросы, заставляя омегу рассказывать о приятном. – Смотрите, – довольно улыбнулся бета, указывая на блюдо с овощными чипсами, – вы выбрали все свекольные.       На ужин ему подали салат из свеклы, чернослива и плавленого сыра. Марион съел больше, чем за весь предыдущий месяц. Сытость настроила его на благодушный лад. – Как вы догадались, что я – это я? – Честно говоря, я не знаю, как другие не догадались, – проговорил Беатрис, задумчиво глядя в бокал. – Мне кажется, скрыть красоту так же трудно, как и уродство.       Марион не ответил, и бета продолжил, взглянув на собеседника с тёплой улыбкой: – Но я был в более выигрышном положении, чем другие. "Кто боится Кристелля Террье" – мой любимый фильм. Я смотрел его по меньшей мере пять раз.       Тот самый фильм про гениального омегу, за который Марион получил Нику. После которого в его волосах появились первые седые нити. И это в двадцать четыре... Теперь седины прибавится. С этим тоже нужно будет бороться, но все это потом, потом. Сейчас – только полумрак неожиданно уютной гостиной и приятный собеседник с красивыми карими глазами, глядящими внимательно и тепло.       Беатрис в стеклянном доме прижился. Он привёз с собой если не весну, то вполне благопристойную южную осень. Умудрился подобрать невообразимую комбинацию продуктов, которую не отвергало мятежное марионово нутро. Как-то незаметно перешёл с омегой на "ты", заставил его начинать каждое утро с получасового класса йоги для беременных и начал переоборудовать одну из спален под детскую. А когда настало время визита к врачу, повёз Мариона в город, как будто по-другому и быть не могло. И когда ассистент врача подозрительно поинтересовался, кем Беатрис приходится будущему папе, Марион взял бету за руку и твёрдо сказал: "Друг". Вот так, и понимай, как хочешь.       Врач с удовольствием отметил набранный омегой вес, остался доволен осмотром. Дал им обоим послушать биение сердца того, кто уже жил в теле Мариона. Омега не смог сдержать слез. Абстрактная идея сына, ребёнка, нового человека обрела реальность в ритмичном стуке живого сердца, слишком крохотного, чтобы увидеть, слишком удивительного, чтобы представить.       Врач посоветовал прогулки пешком, и Беатрис с присущей ему суровой педантичностью взял Мариона в оборот. Утром после йоги и завтрака они спускались к морю и шли по влажному песку, плотному, как асфальт. Над холмами вставало солнце и бросало в воду пригоршни золотых монет, и Марион подставлял лицо солёному прохладному воздуху с запахом водорослей, с криком чаек, с прохладным дыханием бесконечности. Казалось Мариону, что его настоящая жизнь приостановилась и уступила место чему-то непонятному, будто взятому из чужой судьбы. Будто среди ночи он сошёл с поезда на случайном полустанке, где никто не знает его, и завтра, уже завтра скорый поезд снова подберёт его и понесёт наезженной дорогой. Но это завтра. А сегодня – крик чаек, солёный ветер и второе сердце где-то в глубине его омежьей сути, и ошеломляющее, и невыносимо родное.       Они возвращались с прогулки, когда Марион увидел возле дома знакомый автомобиль. Настоящая жизнь догнала его. Её воплощением стал полноватый альфа в светлом костюме, устремившийся им навстречу с неотвратимостью товарного поезда. – Знакомься, Беатрис, это Гордон, мой агент, – покорно проговорил Марион. – Кто же не знает блистательного Гордона Грея, – Беатрис с любезной улыбкой протянул руку. – Не знают многие, прелестный Беатрис, – притворно вздохнул агент, – а некоторые с недавних пор и знать не хотят... – Ладно, – вздохнул Марион, – пойдёмте в дом. Ветер...       Беседа продолжилась на застеклённой палубе дома-корабля, за чаем с печеньем. Марион, впрочем, предпочёл крекеры со вкусом креветок. Гордон косился на пахучий джанк-фуд с подозрением, пока омега делился новостями. Потом признался. – Я ничего не понял. Ты меня разыгрываешь? Или ты просто сошёл с ума? Нет, не говори мне, что ты на минуточку забыл, что свадьба – это уникальная возможность для саморекламы! Что за твои свадебные фото можно было купить два таких дома! Что лучшие дизайнеры завалили бы тебя тряпками и побрякушками в надежде увидеть свою продукцию на обложке "Мегаполиса"! Скажи мне честно, Мари, во что ты вляпался? У твоего мужа проблемы с законом? Это не тот Калератский поклонник с сапфирами? Пожалуйста, только не это, только не политика... – Нет, Гордон, - сдержанно улыбнулся Марион. – Видишь ли, этот брак был заключён по предварительной договоренности. Я вынужден был скрыть от мужа свою профессию. Он знает меня как Мариона Барбера. Сына Мелона. – Мелон Барбер... – пробормотал агент, хватаясь за телефон.       Беатрис воспользовался случаем, чтобы убрать со стола, принести блюдо с фруктами и кувшин с соком. Гордон поглядел на кувшин, будто не совсем понимая, что это и как он здесь оказался. На Беатриса взглянул уже более осмысленно и предложил дело: – Нет ли у вас чего-нибудь покрепче?       Беатрис вернулся с бутылкой виски. Налил себе и альфе, Мариону плеснул сока. На незаданный вопрос омега пояснил: – Мне нельзя. Я жду ребёнка. – Добил! – признался Гордон. И после долгого молчания спросил: – Ты собираешься вернуться к своей карьере? Или предпочтешь семью?       Настал черёд актёра искать почву под ногами. До этого момента он даже не задумывался над таким вопросом, считая своё нынешнее состояние лишь вынужденным перерывом в работе, чем-то вроде затянувшегося творческого отпуска. Его давний партнёр и эпизодический любовник без обязательств, шикарный темнокожий альфа по имени Зандер, однажды так пропал на целый год, потерявшись в джунглях Кейвии. Вернулся исхудавшим и просветленным и сразу получил главную роль в роскошном фильме, где альфа из ревности убивает своего супруга, впоследствии оказавшегося невиновным... И лишь теперь Марион понял: возможность в корне изменить свою жизнь, отказаться от карьеры действительно существует. У него будет сын. Ребёнок, ради которого стоит жить. – На данный момент я собираюсь вернуться к работе. Потом – как получится. – Ты уже пропал на восемь месяцев, – укоризненно покачал головой агент. – Отказался от нескольких хороших ролей, подвел как минимум двоих влиятельных продюсеров. Если ты хочешь остаться на плаву, необходимо принять меры. – Что ты предлагаешь? – спросил Марион без восторга. Ехать куда-то не хотелось, сниматься прямо сейчас хотелось ещё меньше. – На следующей неделе Стэн Вудвик отмечает премьеру "Поющих во ржи". Ты, конечно, получишь приглашение. Там ты попадёшься на глаза Беллини, ему все попадаются на глаза. Дашь ему импровизированное интервью, скажешь о замужестве. Разумеется, никаких деталей. После этого на тебя набросятся все кому не лень. Мы хорошо подумаем, с кем устраивать встречу. Но хорошо бы попасть в "60 минут", в "Субботний вечер"...       Марион слушал агента, и казалось ему, что кому-то другому предстоит общаться с репортерами, блистать на светских приёмах, выступать на телевидении. А он, одинокий беременный омега, останется в своей стеклянной крепости, ставшей вдруг такой уютной и надёжной, останется, чтобы прислушиваться ко второму сердцу и ждать, ждать...       Приглашение на премьеру пришло к концу недели. Настала пора стряхнуть восьмимесячную паутину. Скорый поезд дал третий гудок.