Действующие роли

      Тот факт, что Беатрис будет сопровождать Мариона в поездке, в обсуждении не нуждался. Разногласия случились по другому поводу и стали для омеги неожиданностью. – Мне кажется, тебе подходит цветовая гамма земли, оттенки коричневого и зеленого, но без синевы, – задумчиво проговорил Марион, выбирая из вороха принесенной продавщицей одежды простой и элегантный костюм цвета терракоты. – Вот этот, например? Не хочешь примерить? – Ты прав, – отозвался бета сдержанно, – я и сам предпочитаю вещи таких цветов и похожего стиля. Но этот костюм слишком дорого стоит. – Отчего же? – не согласился Марион, рассматривая ценник. – Эксклюзивная коллекция Саторини этого года. К тому же теклийский шёлк... – Прости, может быть, цена и не завышена, но я просто не могу себе этого позволить, – пояснил Беатрис. – За этот костюм мне придётся заплатить месячную зарплату у Россов. И это при том, что она считалась достаточно высокой. – Беатрис, – ответил омега в тон, так же сдержанно и убежденно, – я прекрасно вижу, что ты тратишь собственные деньги на цветы, продукты, инструктора по йоге, свежие фрукты для соков. Сто раз я хотел предложить тебе денег, сто раз не смог себя заставить. Поверь, я знаю: настоящая забота, тепло, дружба, в конце концов, не требуют платы. Это бесценно. Но тебе никогда не пришлось бы тащиться в Ладейру в разгар бархатного сезона и нести связанные с этой поездкой расходы, если бы не интересы моей карьеры. Я делаю это для работы, Беатрис, я вкладываю деньги в шмотки, стилистов и обеды в модных ресторанах, рассчитывая на доход. И расходы на твою поездку – точно такой же вклад.       Костюм между тем оказался в руках беты. Марион встряхнул рубашку невесомого золотистого шёлка. – Как ты думаешь, это слишком просто? Давай возьмём эту и ту, бежевую с болотным, и просто посмотрим, какую захочется надеть! У меня есть интересное колье из темного янтаря, впрочем, оно слишком омежье... И ещё возьмём льняной кремовый костюм с темно-зеленой блузкой, тогда остаётся выбрать вечернее платье... – Зачем нам так много всего? Ведь мы едем на два дня? – удивился Беатрис. – Значит, смотри, – пояснил Марион, критически оглядывая белоснежную блузку, оставляющую плечи обнаженными. – Нам нужно в чем-то ехать. Прятаться я больше не собираюсь, значит, в аэропорту на нас будут глазеть. Гордон обещал личный самолёт, но частного аэропорта в Лахайне нет, значит, все равно избежать внимания не удастся. Прилетаем мы в Ладейру поздно вечером, ужинать можно в номере. Но утром придётся идти на завтрак.       Блузка присоединилась к одежде, отложенной для примерки. Настала очередь зауженных брюк три четверти, чёрных в тонкую белую полоску. – Завтрак может быть в чьём-либо загородном поместье на побережье или на яхте. Но может быть и в городском ресторане. Мы должны быть готовы к любой из этих сцен. Вечером – непосредственно премьера, вечерние туалеты, само собой. Назавтра отъезд, значит, ещё один комплект одежды, пригодной для путешествия. Вот и все. Самый минимум.       Брюки полетели в горку одежды, отвергнутой придирчивым омегой. – Эта полоска любые ноги сделает кривыми...       Беатрис неожиданно захихикал. Усмехнулся и Марион. А через минуту друзья уже хохотали в голос, заставив подошедшего консультанта замереть от неожиданности. Тонкие фарфоровые чашечки с ромашковым чаем для дорогих гостей позвякивали на подносе в его руках.       Появление Мариона в аэропорту не вызвало ожидаемого ажиотажа. Верный своей привычке не оглядываться по сторонам и никому не заглядывать в глаза, он не заметил обращённых на него взглядов, если таковые и были. Никто не остановил его с просьбой о фотографии, никто не заговорил с ним о планах, никто не спросил, отчего его не взяли на ту или иную роль. В салоне маленького самолёта, где, кроме Мариона и Беатриса, разместилась незнакомая ему семья с двумя детьми-подростками, актёр подумал о том, что пик его популярности миновал. Может быть, ему ещё удастся сыграть несколько ролей, появиться в нескольких рекламных роликах. Но вершина его карьеры, золотая Ника, лучшие работы - все это осталось в прошлом. В будущем – тоска по тому, кто так и не стал супругом. Но ещё в будущем – маленький сын, который почему-то представлялся хорошеньким омежкой, похожим на него самого.       Забронированный для них номер представлял собой апартаменты с двумя отдельными спальнями и смежной гостиной с баром, на стеклянных полках которого переливались маленькие голубоватые огоньки. Ужин для них накрыли в этой же гостиной, но что-то странное почудилось Мариону в предложенной еде, что-то, напомнившее ему о мертвых животных и растениях, пробивающих себе путь сквозь жирную чёрную грязь. Он с отвращением отодвинул подальше куриную грудку с тёплым салатом из шпината и молодым картофелем, запеченным с розмарином. Пожевал поджаристую горбушку ржаного хлеба и, пожелав Беатрису спокойной ночи, отправился в свою спальню.       Сон не шёл. Марион ещё поворочался в постели, чувствуя попеременно то голод, то тошноту, но потом все же встал. Укутавшись в тяжёлый махровый халат, вышел в гостиную, присел к бару. Свет он не включал. Маленькие голубые лампочки, горящие под высоким темным потолком, казались далекими звёздами. Марион налил себе стакан содовой, бросил ломтик лимона. В пустой и темной комнате, на пороге нового дня, на изломе жизни он почувствовал себя очень ранимым. Намного более уязвимым, чем десять лет назад, когда был он безденежным и беспечным мальчишкой, отправившимся покорять вершины шоу-бизнеса. Тогда – море было по колено, а неудачи только подстегивали. Утром он работал официантом и прятал в карман недоеденные клиентами бифштексы, днём учил тексты, вечером играл в театре, снимался в глупых роликах, участвовал в массовке, веселил детей на праздниках, и каждый день, каждую минуту верил: лучшее впереди. Дорога его ясна, и весь мир – спелый фрукт на высокой ветке, подтянись, подпрыгни, вскарабкайся, но сорви. Теперь он знал: есть вещи, для него невозможные. И именно они – самые важные и самые желанные. К тому же предстоит ему самая важная роль, роль папы, и если он не справится с ней, то все остальные роли просто потеряют значение. Слава, успех, деньги и поклонники - все это ничто, если его сын не будет счастлив, не получит столько любви, сколько звёзд на небе. А откуда ему знать, как стать хорошим папой? Ведь своего он не помнил. – Не спится?       Тихий, чуть хрипловатый голос разбил лёд маленького одиночества. – Беатрис, так тянет выпить... – Так выпей. Стакан хорошего вина тебе не повредит. – Нет, не буду...       Бета, одетый в такой же халат, зашел за стойку, плеснул себе в стакан. Сел напротив, совсем близко. Спросил: – Тебе страшно? Ты волнуешься по поводу завтрашних встреч? – Да и нет, – вздохнул Марион. – Мне тревожно. А вдруг я не смогу родить? Вдруг не смогу стать хорошим папой? Не справлюсь, не сумею. – Мне кажется, так думает каждый омега в твоём положении. Но потом дети приходят и просто занимают своё место. И ты уже не можешь себе представить, неужели было такое время, когда этого ребёнка не было в твоей жизни? – Откуда ты знаешь? – спросил Марион и сразу же пожалел о своём жестоком вопросе. – У меня три брата-омеги. Все замужние, все с детьми. Я – самый младший. Мне кажется, родители хотели альфу, но родился я, и неудачный эксперимент положил конец их проекту. – Глупый ты, – Марион протянул руку и крепко сжал пальцы друга. – Ты сам не знаешь, какой ты. Лучше любого альфы. Красивый, самый верный, самый настоящий. Отважный, умный, безмерно добрый. Ты мой храбрый рыцарь. Я пропал бы без тебя.       Беатрис ответил порывистым пожатием. Его глаза сияли в полутьме ярче искусственных звёзд. – Знаешь, я так счастлив... Разве мог я мечтать, что буду сидеть с тобой так близко, держаться за руки, говорить, как с равным, как с другом? – Почему бы нет? – удивился Марион. – Что в этом такого? Разве я не человек? – Нет, Марион Эстер, ты – мечта. Ты – звезда в небе, ты – невозможность, невероятность.       Мариону показалось, что его друг пьян. Он промолчал, не совсем уверенный в следующей реплике. Бета между тем продолжал. – Знаешь, ко мне все приходит с опозданием. Вероятно, в этом особенности нашего пола: у нас нет необходимости в паре, значит, нет и особенного желания. Все вокруг влюблялись в одноклассников, в рок-певцов и спортсменов, в моделей и актёров. Я болел верховой ездой. Каждую свободную минуту проводил на конюшне, прыгал 4-11, побеждал в конкуре. А потом на тренировке неудачно упал, задел спиной барьер. Оказался прикованным к постели на несколько месяцев, с неясными перспективами, с жуткими болями. И тогда впервые увидел твоего Джулиана.       Беатрис на Мариона не глядел, повернулся прочь, туда, где в дальней стене розовел прямоугольник окна. Ночь прошла, а они и не заметили. – Кто только не играл эту роль. Казалось бы, что ещё можно было сказать? Но твой Джулиан был особенным, ни на кого не похожим. Он был только моим. Разумеется, я знал, чем закончится эта трагедия, ещё в лицее читал её в подлиннике, при этом не чувствуя ничего. Но вопреки здравому смыслу я стал надеяться на иной исход. Уповал на любовь Старвуда к хэппи-эндам, на новаторство режиссера. Не мог принять твоей смерти, ведь столько жизни было в твоём герое, столько радости, света, огня! Разве может такой мальчик просто взять и вонзить себе нож в грудь! Смог. Я забыл обо всем, о собственной боли, о том, что могу до конца жизни остаться прикованным к постели. Я оплакивал Джулиана, а в его лице и себя, и всех, кому было отказано в самом главном, в необходимом именно им... Можешь смеяться, но смерть Джулиана на многие годы стала величайшей трагедией моей жизни... Я не пропускал ни одной твоей роли. И когда настало время Кристелля Террье, я был готов к этому шоку. К этому ослепительному откровению, к этому гениальному и совершенно беспощадному удару ниже пояса. К крушению всех иллюзий, к правде и горькой, и бесстыдной в своей обнажённости.       Марион вспомнил, что не был первым выбором на роль омеги-физика. Но так ему хотелось этой роли, что он поступил нечестно: подпоил продюсера этой картины и рассказал ему о своём отце, о его ультиматуме и своём ответе. Он схватил охреневшего альфу за отворот пиджака и заявил ему в лицо: "Я знаю Кристелля Террье! Я был там же, где и он. Я – это он!" Фокус удался. Роль отдали ему и никогда о том не пожалели.       Голос Беатриса вернул к действительности, к южной ночи, отступающей за море. – А потом я увидел тебя. Я узнал тебя сразу, на той вилле в Аурике. Узнал и не поверил. Решил, что сошёл с ума. Подглядывал за вами с Россом, подслушивал разговоры. Готовил вашу свадьбу с истинно мазохистским наслаждением, с такой эксклюзивной, изысканной мукой. А потом ты исчез. Разве мог я не пойти за тобой следом? Разве мог не искать тебя?       Бета был пьян, а омега – трезв, и это было несправедливо, ведь трезвый должен отвечать за свои слова. – Беатрис, милый, – Марион снова взял друга за руку. Тот вздрогнул, будто просыпаясь. – Я могу предложить тебе только дружбу. Но зато самую преданную и искреннюю. – Разве я претендую на большее? – удивился Беатрис. – Я и об этом не мечтал. Само как-то получилось.       И снова они рассмеялись, вполне непринуждённо. Ну, или почти...       Из нескольких приглашений на завтрак Марион выбрал встречу со Стахом Новаком, которого крепко подвел, в последний момент отказавшись от уже утверждённой роли. Чувство вины придало силы и тепла их объятиям, заставило омегу сиять чуть большей радостью от встречи, придало волнующие нотки его голосу: – Стах, знакомьтесь, мой друг Беатрис. – Сердечно рад! – полноватый режиссёр галантно склонился над рукой беты. – Друзья Мариона – мои друзья.       Обменялись любезностями, уселись в плетёные кресла с удобными подушками. Ресторан, устроенный в Тосганском стиле, расставил столики на террасе, виноградные листья бросали причудливые тени на белоснежные скатерти. Марион от вина отказался, попросил сока шпината с лимоном. Сразу взялся за самое неприятное: – Стах, спасибо вам большое за эту встречу. После того как страшно подвел вас в последний раз, я отнёсся бы с пониманием к вашему нежеланию продолжать наше знакомство. – Да ладно тебе! – замахал руками режиссёр. – За десять лет ни одного разорванного контракта, ни наркотиков, ни проблем с законом. В первый раз за всю карьеру ты такое сделал. Значит, что-то важное случилось. Ты, главное, возвращайся, вот и все. Забыли! – Спасибо вам, правда, спасибо! А что с картиной? Надеюсь, все в порядке? – Хреново с картиной, – признал Стах. – Я уж рукой махнул, нет сил больше. Шая жалко, у него карьера пошла на спад, он рассчитывал, что эта картина поправит его дела. Боюсь, выйдет наоборот. Но я хочу ему другую работу предложить, тебе, кстати, тоже.       Подошёл официант. Марион, справившийся с тошнотой при одном виде меню, заказал кальмаров, сердцевины артишоков во фритюре и жареную моцареллу. Если Новак и удивился, то вида не подал. Разлили по бокалам белое вино, в ажурной тени отливающее зеленью, пойло же Мариона было густым и тёмно-зелёным. – Значит, слушай, картина такая... Кстати, милейший Беатрис, вы уж извините, что такой скукотищей вас заедаем... – Что вы, почтенный, мне очень интересно. Большая честь для меня присутствовать при творческом процессе. – Вы жутко любезны. Ну, раз так, то терпите. Значит так, Мари. Сценарий почти что утверждён, сейчас на согласовании у историков. Дело происходит во время семилетней войны. Один из главных героев – очень юный омега. Помолвлен с альфой прилично старше его, но зато тот – аристократ, офицер, умница, красавец и вообще классный кадр. Но перед самой свадьбой омега психует и решается на побег с другим альфой, щенком легкомысленным, но милым. Впрочем, вскоре омега возвращается к родителям, помолвка, разумеется, расторгнута. И тут – бах! Война. Альфа номер один отправляется на передовую, где вскоре получает смертельную рану. И тут так случается, что этот омега оказывается рядом. Он ухаживает за своим раненым экс-женихом и между делом проникается к нему чувствами. Ну, тут и вина, и жалость, и каждый омега – немножко медбрат, и все такое. – Все понятно! – усмехнулся довольный Марион. Кальмары не пошли, артишоки тоже, зато обжаренные в сухариках сырные палочки со свежим белым хлебом легли на душу превосходно. – Офицер поправится, простит беглого жениха, сыграют они свадьбу и будут жить долго и счастливо...       Новак усмехнулся так довольно, будто это ему лично удалось провести ушлого актёра. – В том-то и фишка этого автора, что у него все с подковыркой. Все не так, как положено, не банально, одним словом. Альфа тот, классный такой красавец, Шаю хочу эту роль предложить, так вот, он умирает. Потом много чего другого происходит, а в конце этот омега все же выходит замуж. – За толстого, доброго и умного альфу, – вставил реплику Марион. – Да, может и так, – неожиданно легко согласился Новак. – Но самое главное: сейчас он знает, что для него важно, а что так - пшик. Семья важна, дети, муж. А блеск там всякий, балы, поклонники - пшик. Ну как, интересно? Возьмёшься? – Да, – не стал интриговать Марион, – возьмусь, Стах, спасибо!       Он уже знал, что справится с ролью превосходно. Молоденький легкомысленный омежка, потерявший рассудок от страха перед тем, что жизнь кончается и надо замуж, может, это и не совсем его амплуа, но он, конечно, справится. С чем там справляться? Но зато омегу у постели умирающего любимого он сыграет. Достаточно только представить себе капли пота на белой коже, закушенные в муке милые губы, знакомые глаза, подёрнутые предсмертной дымкой, и сердце остановится и сорвётся, и не игра это будет, а самая настоящая правда о любви и потере. Он найдёт слова для онемевших от горя и слезы для тех, чьи глаза обратились в пепел...       Повеселевший Стах говорил о картине, об утверждённой смете, Марион слушал невнимательно. – Стах, тут одна проблема. Я могу начать сниматься не раньше, чем через год. – Ты в порядке? Что-то со здоровьем? – режиссёр цепко оглядел фигуру омеги, задержал взгляд на обнаженных плечах над плотным белым шёлком, на сияющем спокойствием лице. – Ладно. Вижу, что нормально. Через год, так через год, у нас ещё сценарий не утверждён, кастинг только начался. Если придётся снимать раньше, начну с батальных сцен. Там такое: кони и люди, пушки и палаши - не соскучишься. Ещё натуру могу поснимать: тройки, березки, снег, кавалергарды. Цветущая сирень, духовой оркестр в саду, ажурные беседки. Для балов подгоним моделек, балетных посимпатичнее, весело будет. Одних костюмов понадобится море и больше. – Спасибо! – разгорелся вдохновением Марион. – Я и вправду хочу эту роль. Не предлагайте её больше никому, я берусь совершенно точно! – Отлично! – энергично потёр ладони режиссёр. – Пришлю тебе сценарий, как только его утвердят, и сразу после этого – контракт. – Контракт присылайте Гордону. – Ладно, ладно... Вот же старый лис, своего не упустит. Об одном только прошу, Мари, если в течение этого года кто-нибудь захочет тебя перекупить, скажи сначала мне. – Этого не случится, Стах, – спокойно и твёрдо проговорил актёр. – Это моя роль, и я буду её играть. Вернувшись в гостиницу, Марион заметался по номеру в нервном и радостном возбуждении. Заказал бутылку шампанского, вспомнил, что пить ему нельзя и заставил выпить Беатриса. В сотый раз сказал ему: – А ведь я только вчера подумал, что моя карьера зашла в тупик! И тут – такое предложение! Одна из главных ролей в картине Стаха Новака, да ещё в такой масштабной, с хорошим бюджетом. Впрочем, других он не снимает... И с Шаем хорошо будет поработать, он такой умница, знаешь, так чувствует атмосферу сцены... – Марион, – заявил Беатрис, – ты не спал всю ночь. Если ты сейчас же не приляжешь отдохнуть, заснёшь во время показа фильма. А на приёме будешь выглядеть, как зомби. Марион послушался друга и даже сумел задремать на какое-то время. К приходу стилиста он был свеж, и бодр, и готов к борьбе. Спустя час зеркало показало ему прежнего Мариона, а впрочем, нет, нового. Что-то изменилось в нем, придало законченность правильным чертам лица и спокойную глубину взгляду. Омега, глядевший на актёра из глубины светлой комнаты, нес в себе волнующую тайну, и причастность к этой тайне делала его загадочным и немного отстранённым. Он все ещё чувствовал себя обособленным, не принадлежащим к обычному кругу, когда об руку с нарядным и заметно напряжённым Беатрисом вошел в городской театр, приспособленный для показа. В холле подавали шампанское, и Марион взял бокал, чтобы занять руки, чтобы не выделяться. Знакомые лица улыбались тепло и искусственно, знакомые люди подходили, задавали вопросы, делились сплетнями. Подошёл и Стэнли Вудвик, поинтересовался планами, произнёс положенные комплименты. Он пытался скрыть волнение и справлялся с этим в целом неплохо, но внезапно проснувшимся инстинктом защитника омега почуял горький запах подступающей паники. Он взял режиссёра за руку, заглянул ему в глаза и сделал доброе дело. – Я столько слышал об этой картине. Как жаль, что там не нашлось мне роли. Я был бы счастлив стать частью этого проекта. И злой нервный огонь в глазах альфы сменился тихим сиянием. Стэнли сам проводил Мариона к его месту. Это заметили многие. Нет, рано было прощаться с карьерой, определённо рано. Картина была добротной, насколько позволял жанр и рамки сценария, довольно узкие. Не зная, что причиной смены запаха была беременность, альфа выставил омегу за дверь. Не приспособленный к жизни мальчик, оказавшийся без средств к существованию, без жилья и поддержки, сумел встать на ноги, найти работу, родить сына. И вернувшийся в его жизнь альфа из вершителя судеб превратился в просителя. Омега своей доброй душой поверил в глубину раскаяния партнёра и принял его в свою жизнь и в свою судьбу. В прежние времена очевидная сентиментальность сюжета вызвала бы отторжение. Марион, особенно в пару с Дебс, нашёл бы, что сказать по поводу беззащитных омежек и сволочных альф. Возможно, они даже обыграли бы несколько особенно чувствительных сцен, особенно если бы подвернулась им бутылочка "Талискер Сторм"... Марион нынешний едва сдержал слезы. Нет, не о героях картины думал он в темноте кинозала. Он думал об омегах, сидящих у телеэкранов, одиноких, всеми забытых, стареющих бездарно и некрасиво, каждую течку пьющих таблетки горстями, чтобы выть в холодных постелях, чтобы утром садиться за компьютер, вести урок в классе, делать уколы больным. Этот фильм – для них. Он нужен им, а значит, он нужен. Непролитые слезы блестели в глазах Мариона и комплименты его звучали вполне искренне, когда после показа он разыскал взволнованного режиссера. Стэнли, тронутый вниманием, не отпустил от себя актёра, и вскоре возле них собрался круг спешащих поздравить, увидеть и быть увиденными. Прибился к ним и Беллини, светский омега, журналист и в каждой бочке затычка. Марион подхватил его под локоть, познакомил с Беатрисом и увлёк в уголок к бару. – Ты потрясающе выглядишь! Где ты был все это время, что делал, с кем спал? Мне нужно знать всё! - Защебетал профессиональный сплетник. – Ты не поверишь, Белл! Я вышел замуж. Только это секрет, никто не знает. Посыпались вопросы: кто, когда, почему. – Ты его не знаешь, – ответил Марион почти честно. – Он не из нашего круга. Он предприниматель, живёт в столице. Наши отцы дружили. – Я ничего не знаю о твоём отце тоже... – осторожно закинул удочку журналист. – И не узнаешь, он обычный альфа, каких тысячи. К тому же его больше нет в живых. Впрочем, я не видел его много лет. С тех пор, как сбежал из дома, чтобы стать актёром... Приоткрылась заветная дверь, ведущая в неведомое прошлое знаменитости, и заглотивший наживку Белл всунул туда нос, и ухо, и носок изящной лакированной туфли и даже попытался поднажать плечом, но Марион лишь таинственно улыбался, блестя глазами над нетронутым бокалом, а на вопросы если и отвечал, то самыми общим фразами. Наутро ему пришлось отказаться от дюжины приглашений на завтрак, но с помощью Беатриса он справился и даже не опоздал на самолёт, в этот раз предоставленный благодарным Стэнли. Гордон позвонил ещё до посадки. Мариона Эстер приглашали для участия в "Субботнем вечере". В прямом эфире.