Действующие роли

      Жизнь почти вошла в привычное русло. По-прежнему радовали тихие завтраки в малой столовой, где никто не мешал просмотру утренних новостей, никто не сидел за столом немым укором. В котором часу ни приди домой после долгого рабочего дня, никто не подстережет на лестнице, никто не потребует продиктованного вежливостью притворства. Да и на работе никто не ворвётся в кабинет, воспользовавшись правом супруга. Немного недоставало Беатриса. Заменивший его бета с безупречными рекомендациями выполнял поручения с удручающей скрупулезностью и полной неспособностью просчитать следующий шаг или обойти неожиданное препятствие. Но даже с учётом этого очевидного неудобства жизнь Квентина почти вернулась к прежнему порядку. Только где-то глубоко под кожей, под ворохом привычных забот, под тяжестью потери, которой оборачивалось каждое свидание с отцом, где-то в глубине души тупой, но ощутимой занозой таилось неспокойствие. Может быть, эта заноза звалась совестью.       В глубине души Квентин знал: он поступил с омегой жестоко. Тот не виноват в своей посредственной внешности, в том, какую тоску наводил он на мужа своим видом, да что там, одним фактом своего существования. Он даже по-своему старался, делал приятное, начал прихорашиваться, пытался наряжаться. Но только одно удалось ему по-настоящему хорошо: забеременеть с первой совместной ночи. Это было дорогим подарком. Теперь Квентин должен ему. Должен по-крупному. Альфа признавал долг, и от этого признания заноза в груди чувствовалась лишь сильнее.       Каждый день он давал себе слово позвонить супругу и каждый день находил повод отложить ненавистный разговор. "Слишком поздно, - говорил он себе. - Он уже спит. А всё эта неудачная разница во времени. Позвоню завтра утром". Утром, увлекаясь мыслями о предстоящем дне, он забывал об омеге, или почти забывал. Вспоминал лишь днём, когда важные дела не позволяли отвлекаться на пустяки. Откладывал звонок на вечер и снова не успевал - разница во времени. Однажды все же нашёл в себе силы и позвонил в Аурику. Родственник Мариона сообщил, что тот уехал на Изумрудные острова. Тогда Квентин сделал простое и разумное: разыскал врача, наблюдающего за здоровьем супруга, благо курортная, искусственно тропическая Лахайна была единственным крупным городом на островах. Поговорил с врачом и обязал его присылать отчёты. С тех пор стало немного легче. Беременность проходила нормально. Самочувствие будущего папы не внушало опасений, а значит, и звонить ему было незачем. Или все же нужно было? Квентин решил, что такой необходимости не существует. Вот если врач сообщит ему что-либо тревожное, тогда уж придётся звонить, ничего не поделаешь.       Закончилась скверная осень, за ней прошла и зима, как обычно, сумасшедшая, с концом финансового года и с сумбурными, никому не нужными праздниками. Он не послал поздравления Мариону, впрочем, и от него не получил подарка, да и не ожидал ничего. Примерно тогда же, в разгар праздников, его пропавшим супругом начали интересоваться самые случайные люди. На президентском банкете трое видных предпринимателей, не связанных ни с семьёй Россов, ни с Барберами, поинтересовались, отчего Квентин пришёл без супруга. На его ответ, что Марион проводит зиму на Изумрудных островах, последовали пожелания доброго здоровья. Снова возникло неприятное чувство, что он, Квентин, упускает что-то важное, известное другим, но не ему. Сомнения развеял Ронар Трент, с которым Квентин повстречался на ежегодном Всемирном Экономическом Форуме. Тот тоже начал с вопросов о самочувствии омеги, но сам себя прервал: – Впрочем, в "Субботнем вечере" он выглядел превосходно. Поздравляю вас, Росс, вы – счастливый альфа. И к тому же отважный, честно говоря. – Что вы имеете в виду? – насторожился Квентин. – Не каждый альфа отважится взять в супруги знаменитость, - терпеливо пояснил Трент. – Но я повторяюсь: вам необыкновенно повезло. Такое сочетание красоты, ума и таланта встречается редко. Начиналась чья-то презентация, и беседу пришлось прервать. Квентин не понимал, о чем говорил с трибуны смутно знакомый худощавый бета. Он выбежал из зала одним из первых. По пути в гостиницу попытался привести мысли в порядок. Его серый и туповатый омега оказался знаменитостью, по крайней мере, так считает Ронар Трент. А с чего бы ему ошибаться? Марион был гостем в "Субботнем вечере". Значит, с этого и следует начать. Просмотреть все передачи, вышедшие с начала осени. Кем же он может быть? Учёным, писателем, художником? Всё это было одинаково невероятно, до обидного абсурдно. Оказавшись в номере гостиницы, Квентин заказал обед, обезопасил себя от возможных звонков, приготовился к долгим поискам. Но нужная передача отыскалась неожиданно легко: "Субботний вечер с Марионом Эстер" вышел в эфир в разгар зимних праздников. В знакомом всей Астории кресле у традиционного камина сидел блестящий омега, уверенный в себе, сияющий зрелой красотой. Свободные одежды не скрывали круглого живота, синие глаза глядели спокойно и доброжелательно. Сначала Квентин решил, что Ронар обознался, слишком разительно отличался красавец на экране от того, каким он запомнил супруга. Но первые минуты беседы рассеяли сомнения. Казалось Квентину, что кто-то страшно сильный, от кого не может быть спасения, ударил его ногой в живот, выбив воздух из лёгких, сломав все, что позволяло ему стоять на ногах. – Договоримся сразу, Сарт, никаких имён, – приветливо, но твёрдо начал Марион беседу со знаменитым телеведущим. Как равный, как товарищ по искусству. – Так получилось, что мой супруг не знает моего сценического имени, а вы не знаете настоящего. Значит, имена – это химера. Это условность, о которой договорились люди: это – кресло, это – камин, это – Марион Эстер. Вы согласны? И знаменитый Сарт, заставляющий краснеть президентов и смущающий содержателей тайных притонов, смеётся чуть заискивающе, с видимой неохотой соглашаясь на немыслимые условия: никаких имён. А супруг Квентина глядит прямо в камеру. Он не играет, он говорит очень серьёзно, говорит для него одного: – Супружество не бывает равным. Кто-то всегда любит больше, а значит, большим рискует. Не всегда риск оправдывается. Но без этого риска нет никакой, даже самой малой надежды на счастье. Значит, нужно протянуть сердце на ладони и верить, что его не растопчут. "Неправда!" - кричал Квентин. Кричал молча, не в силах оторвать глаз от экрана. Ты никогда не открывался мне. Я никогда не знал тебя таким, не знал настоящим. Ты не отдал мне себя, твои ладони были полны тщательно продуманной, мастерски разыгранной лжи. Неправда... Между тем передача заговорила о карьере Мариона Эстер. Появились в кадре изображения нечеловечески прекрасного черного лебедя, Квентин припомнил эти рекламные плакаты. За лебедем последовал юный, предельно чувственный Антиной, от одного кроткого взгляда которого тяжелело в паху, полный жизни, трогательно влюблённый Джулиан, дерзкий гонщик, спившийся куртизан, одинокий папа больного ребёнка и, наконец, физик-омега. Квентин окаменел, поражённый болезненным, пронзительным откровением. Он узнал уродливые очки и неровно обрезанные короткие ногти, судорожные жесты, повадки запуганного зверька. Узнал пальцы, нервно теребящие край одежды, ссутуленные плечи, волосы, стянутые в небрежный хвост. И взгляд, ускользающий, испуганный. И мольбу в этом взгляде: увидьте меня, заметьте МЕНЯ! Мою боль и надежду, гений, скрытый за уродливой маской, живой огонь и непревзойденную отвагу. Забудьте обо всем, что знали вы раньше, откройте сердце новой истине. Вам не нужно за неё воевать, просто не воюйте с ней... Слезы катились по щекам, слезы обиды и позднего раскаяния. Супруг сыграл для него самую гениальную из ролей, а он не понял, приняв на себя амплуа опереточного злодея.       Между тем "Субботний вечер" продолжал беседу. Остроумный Сарт пытался разведать границы дозволенного, блистательный омега смеялся и мастерски парировал удары, папин обручальный браслет поблёскивал на его руке, лежавшей на животе. Квентин не слушал. Он лишь смотрел на актера, узнавая его заново и прощаясь. Такой не простит. Впрочем, просить прощения он не собирался. Он ждал от партнера честности и ответил тем же, пусть и жестокой, но правдой. Этот звездный омега не был его супругом. Он не был ему никем. Мог бы стать, если бы не предпочёл остаться тем, кем и в самом деле являлся: бездушным лицедеем, играющим с человеческими судьбами. В данном случае и со своей собственной.       Ярость сменялась виной и становилась обидой, чтобы снова приобрести горький привкус вины. Квентин пересмотрел свадебные фото, а вернее, увидел их впервые. Странно, но на этих снимках актёром, играющим роль жениха, казался как раз альфа. Омега выглядел бесхитростным и искренним: не слишком молодым и неприметным, но очень желающим понравиться. Жемчужный наряд был ему, пожалуй, к лицу. Сходство со знаменитым актёром было полным и в то же время ускользающим. Будто тот же черно-белый рисунок раскрасили другими красками. Будто в знакомой комнате выключили свет.       Фильм "Кто боится Кристелля Террье", найденный в каталоге гостиницы, рассказал ему о супруге больше, чем свадебные фотографии, чем полгода, прожитые под одной крышей. Трагическая история гениального физика, теоретически доказавшего возможность перемещать материальные предметы со сверхсветовой скоростью, стала для Квентина новостью. Оказывается, при жизни Террье не признали. Его выкладки высмеивали с кафедр университетов и со страниц научных журналов. Каждый выпад приводил к одному и тому же выводу: не омежье это дело – менять законы физики. Мучительно застенчивый, косноязычный учёный подал в суд на Императорскую Коллегию Точных Наук. Он требовал справедливости – его превратили в посмешище. Он представлял доказательства – в ответ получал оскорбления. Скандал имел последствия: ни одна лаборатория не пожелала воспользоваться услугами бунтаря-омеги. Умер он в безвестности, в семье дальних родственников, приютивших его из милости. По некоторым версиям Кристелль покончил с собой. Фильм оставлял это на суд зрителя. А всего через несколько лет после его смерти двое альф, пользуясь вновь разработанным математическим аппаратом, доказали правильность его идей. Уже на памяти Квентина ушёл в небо первый суперсветовик. "СтратоМайнд" разрабатывал материал для его оболочки...       Квентин смотрел на Кристелля, умершего за сто лет до его рождения, а видел Мариона. Вот он стоит, принарядившись для похода в театр, с волнением ждёт своего альфу, своего супруга. Вот он спрашивает его о планировании свадьбы, а вот в первую брачную ночь робко предлагает себя. О да, знаменитый актёр мог подавить супруга своей красотой, уничтожить громкой славой. Наверняка он мог даже купить его с потрохами. Но предпочёл отдать ему ведущую роль. Попросить о доброте и защите. Расставить гендерные роли с предельной ясностью: я – омега, ты – мой альфа, ты - ведущий, я – ведомый. Велели ему ждать течки – ждал, велели уехать – уехал.       А на экране замер последний кадр: тонкая фигурка, раскинув руки, стоит на самом краю обрыва. Квентин не мог заставить себя поставить точку в этой истории. Ведь пока он стоит вот так, над бездной, есть ещё надежда, ничто ещё не закончено.       Квентин почти забыл о собственной тщательно продуманной презентации на тему сохранения автономности "ЛайфТека" при слиянии финансовых структур обеих компаний. Задача была интересной, и на презентацию собралось достаточно специалистов в области управления, маркетинга и финансов. Но сам Квентин уже утратил к ней интерес. Прогнозы аналитиков, математические модели прибыли и затрат на смену бренда - все это казалось скучной игрой, в которой не проиграть и не выиграть. Квентин и сам не заметил, как скомкал презентацию, слишком торопливо меняя слайды, почти дословно читая информацию с экрана. Совсем иное заполняло его воображение, и когда на экране появился слайд с благодарностью, одно имя в самом конце длинного списка спустило курок. Сам того не ожидая, Квентин закончил свое выступление шокирующим признанием: – Самый главный вклад в эту работу внёс мой супруг Марион Барбер, благодаря которому я получил пакет акций "Барбер ЛайфТек". Некоторые из вас лично знакомы с моим супругом, но большинство знает его под другим именем: Марион Эстер. Сейчас мы ждём ребёнка и, как знать, быть может, он унаследует "ЛайфТек", практически оставшийся независимой единицей.       И добавил в полной тишине ошарашенного зала: – Благодарю за внимание.       В молчании, похожем на вакуум, он спустился с подиума. И лишь потом произошёл взрыв.