Действующие роли

      Рассеивалась багровая пелена, и комната обретала чёткость. Окно с белой занавеской, трельяж, картина на стене. Та самая, подаренная им картина! А на постели, на ворохе разноцветных шелков и парчи — белое тело с розовыми следами поцелуев. Их бедра крепко прижаты, его член прорастает в тело омеги все глубже. Тонкие мышцы сильно сжимают его, он снова хрипит в темный затылок и снова выплескивается в тесную и жаркую глубину. — Мы такие дебилы, — вздыхает милый супруг, исключительно похабно поводя бедрами. — Не предохраняемся. А ведь для второго слишком рано.       Он нежно целует всё, до чего только может дотянуться: теплую шею, гладкое плечо, влажный висок. Омега поворачивается и тянется за поцелуем, его губы подрагивают. Квентин опускает руку, ласкает припухшие соски, плоский живот, осторожно обхватывает небольшой, но очень твердый член. Марион стонет, тычется в ладонь, резко движется обратно, глубже насаживаясь на узел, мечется между двумя очагами агонии и с криком выплескивается Квентину в ладонь. — Ну всё, пропал твой аукцион, — шепчет довольный альфа в розовое ушко супруга. — Все твои наряды протраханы. — Глупый ты, — смеется омега тихо и лукаво, и подрагивание его тела сладким током отзывается в бедрах альфы. — Теперь я не отдам их никому…       Позже они лежали в ванне, лаская друг друга, изучая, будто увидели впервые. А впрочем, так оно и было. Маленькая родинка на пояснице, которой так приятно коснуться губами, отчего он не видел ее раньше? Отчего не замечал, как изящно изгибается тонкая талия, переходя в узкое бедро, как заманчиво и развратно розовеют на белой коже маленькие соски?.. Он усадил омегу на бедра лицом к себе, коснулся губами закрытых глаз, гладкого подбородка, поцеловал жадно, раздвигая губы языком, и снова вошел в горячее и узкое тело, задвигался медленно, короткими толчками. Марион в его руках изогнулся со стоном, и Квентин по-вампирски жадно впился в открытую шею, до боли сжав в ладонях круглые ягодицы.       Им приносили еду. Квентину нравилось кормить своего омегу, ощущая прикосновения его языка к пальцам, такие невинные и возбуждающие. Нравилось расчесывать длинные волосы, и слизывать с живота влагу, и брать в рот аккуратный омежий член. Супруг делал для него то же самое, глубоко принимая крупное достоинство альфы, глядя снизу вверх с покорным обожанием, и от одного этого взгляда можно было сойти с ума. Все, что делали они в эти дни, казалось Квентину волшебным, неповторимым, никогда прежде не испытанным. Каждое прикосновение было открытием, каждый поцелуй — откровением.       Когда желание отпускало Мариона, они выползали из спальни, бледные, и слабые, и отрешённые. Беатрис встречал их с приветливой улыбкой, Дебс глядел исподлобья. Марион хватал на руки Джулиана, который снова изменился до неузнаваемости и научился сам стоять, если держать его за ручки. А еще он научился говорить «папа», вкладывая в это слово столько восторга и обожания, что без слёз и смеха слушать его было невозможно. А потом запах цветущего сада снова накрывал их обоих, и супруг со стоном тянулся за поцелуем и проводил острым языком от ключицы до уха, и от этих прикосновений, от аромата и взгляда сияющих глаз альфа терял разум.       На четвертый день улеглась лихорадка, и желание перестало быть невыносимым. Квентин почувствовал легкую неловкость. В его присутствии не было больше нужды. Впрочем, его и не гнали. — Не могу больше сидеть в четырех стенах! — взмолился Марион.       Они погрузились в массивный внедорожник. Дебс повез их в парк.       День выдался не по-зимнему тёплым и туманным. Солнце чуть просвечивало сквозь плотную дымку, деревья казались нарисованными акварелью. Квентин поймал себя на том, что каждую секунду стремится коснуться супруга, переплести с ним пальцы, поддержать под локоть, и Марион точно так же тянется к нему. Расстелили плед на небольшой полянке вдали от пешеходных дорожек, разложили скромную еду. Квентин сидел за спиной Мариона, позволяя ему опираться на свое плечо, незаметно касаясь его волос губами, чувствуя тепло его тела и знакомый запах. И больше всего на свете хотелось ему, чтобы этот день никогда не кончался, чтобы вечно просвечивало через облака неяркое солнце и голова любимого лежала у него на плече.       Следующей ночью они снова любили друг друга, но в этот раз не животный инстинкт толкал их друг к другу, заволакивая мозг кровавой пеленой невыносимой похоти. В этот раз омега сознательно отдавался своему супругу, а альфа был осторожен и нежен, и казалось ему, что в их нежности горчит прощальная нотка.       На следующее утро Марион встал рано. Квентин проснулся, когда его супруг, уже одетый в элегантный темно-синий костюм, перед зеркалом повязывал серо-голубой шейный платок, при этом шепотом ругаясь.       Квентин сел в постели, потёр ладонями лицо. Поздоровался чуть настороженно: — Доброе утро. Ты уходишь? — Да, иду на работу. Но ты можешь еще спать, — ответил Марион, и его улыбка показалась немного натянутой.       Квентин встал, внезапно застеснявшись своей наготы, потянулся за бельём. Спросил: — Когда вернешься? — Наверное, поздно, — омега вытряхнул на ладонь маленькую таблетку, запил ее минералкой. — До премьеры всего ничего, а работы еще много.       Квентин подошел ближе, взял Мариона за руку, коснулся губами щеки. — Что это за таблетка? — Подавитель запаха. Пахнет еще, наверное, да?       Квентин наугад ткнулся носом, попал за ухо, шумно втянул в себя воздух. Марион с тихим смехом отстранился. — Щекотно… — Пахнет, — подтвердил альфа. — Твой Шамандер будет в восторге. — Шайлендер, — поправил Марион настороженно. — При чем здесь он? — Разве не он играет с тобой? Вы повсюду вместе, на каждой фотографии. Интернет поженил вас неоднократно. — Это что, ревность? — проговорил Марион, надменно вскинув брови. — У меня нет на это права? — У тебя нет повода, — прозвучал холодный ответ. — Ты же альфа. Ты чувствуешь на мне чужой запах?       Страшно хотелось обнять его, снова вдохнуть его запах, ощутить тепло его тела, но теперь Квентин не решался, будто не супруг, а чужой омега стоял перед ним, холодный и недоступный.       Марион подхватил со стола планшет и сумку, направившись к выходу, бросил: — Можешь меня не ждать… — Что ты имеешь в виду? — насторожился Квентин.       Супруг взглянул на него совершенно спокойно. Заговорил тоном взрослого благоразумного человека: — Я понимаю, ты бросил важные дела, примчался сюда, ко мне. Я очень тебе благодарен, правда. Надеюсь, тебе было хотя бы отчасти так же хорошо, как и мне. Но сейчас я здоров, и мы оба можем вернуться к своей нормальной жизни. — Значит, я больше не нужен тебе и могу проваливать? Единственная роль, в которой ты меня видишь, это роль самца? Сделать тебе ребенка, повязать в течку — это все, на что я способен?       От обиды перехватывало дыхание, и застревали в горле слова, горькие, несправедливые.       Растерянность в синих глазах, тонкие руки сжимают сумочку. Как больно, неужели вся их близость, и нежность, и тепло — всего лишь всплеск гормонов, инстинкт размножения, течка и гон?.. — Квентин, я не знаю, чего ты сейчас добиваешься, но… — Я тоже не знаю! — перебил Квентин. — Я не знаю, может быть, в вашей среде это принято, иметь супруга по вызову, но я представляю себе семью по-другому!       Гнев вспыхнул и в глазах омеги, металлом зазвенел в голосе: — Как же именно, позволь тебя спросить? Сделать ребенка и выставить из дома? Убрать с глаз долой и забыть про обоих? — Да, я совершил ошибку! — крикнул Квентин, делая шаг к супругу. Шагнул вперед и омега, встречая противника на равных, глаза в глаза. — А сейчас точно так же поступаешь ты! Воспользовался мною и выбросил вон! — А чего ты ждал? Кофе в постель и утренний минет?       Совсем рядом сияли глаза, горели яростью; румянец гнева на скулах, жестко сжатые губы, как это красиво, как невыносимо. Квентин схватил в ладони пылающее лицо омеги, прижался поцелуем к этим сжатым губам, прикусил, по-хозяйски вошел в рот языком, не заметив попытки вырваться. Еще крепче прижал к себе непослушного, единственного, запутавшись в длинных прядях, углубил поцелуй-укус, поцелуй-наказание, сходя с ума от свежего запаха, вновь ставшего таким сильным, от ладони на шее, от стона на губах. Рванул с узких плеч пиджак. Затрещал под пальцами шелк рубашки, когда он повернул омегу лицом к стене. Ломая ногти, обрывая пуговицы, сдернул брюки с узких бедер, развел крепкие ягодицы. Вошел одним резким движением, лишь краем сознания отметив влажность и упругую податливость, ему не должно быть больно, не должно… А когда качнулся перед глазами багровый туман, вспыхивая ослепительно и остро, он вонзил клыки в тонкую кожу, как раз там, где шея омеги переходила в плечо.       У Мариона подкашивались ноги, Квентин на руках отнёс его на кровать. Отвел от бледного лица черные пряди, увидел кровь на губах и слезы на ресницах. Да, после такого остаётся только уйти. Ему крупно повезет, если супруг не подаст на него в суд за изнасилование. Это было бы прекрасным поводом для развода. А ему тогда только в петлю. И так ему и надо. — Силы Света, — прошептал он, касаясь окровавленного плеча. — Если можешь, прости меня. Скажешь уйти — уйду, скажешь умереть — умру. Если бы ты только знал, как я люблю тебя.  — Останься, пожалуйста, — тихо попросил Марион. — Полежи со мной немножко. Просто полежи. — Тебе нужна помощь, обработать рану… — Потом, — всхлипнул омега, уже не пытаясь сдержать слёзы. — Сейчас иди сюда.       Он помог супругу избавиться от остатков одежды и лёг рядом. Марион свернулся калачиком, спрятав лицо у него на плече. Квентин осторожно обнял своего омегу, от внезапной усталости закрывая глаза.       Квентин замер в странном оцепенении, похожем на транс. Он слышал, как тихо всхлипывает рядом супруг, как постепенно выравнивается его дыхание, чувствовал, как расслабляются его плечи. В странном полусне тянулись минуты, и не было сил пошевелиться… Когда Марион осторожно высвободился из его объятий, Квентин не пытался его удержать. Закрыв глаза, прислушивался к шуму воды в душе, к скрипу двери, к легким шагам. Понимал: именно теперь решается его судьба. Вот сейчас, когда улеглись страсти, Марион вынесет свой вердикт. Как всегда, решает он. Решает — быть ли им вместе, казнить его или помиловать.       Нет, на этот раз он не уступит. Он никуда не уйдет, он будет рядом! — Иди сюда, — раздался тихий голос. — Вижу, что не спишь.       Марион вертелся перед зеркалом, пытаясь разглядеть пострадавшее плечо. От одного взгляда на то, что он натворил, Квентину стало дурно. — Силы Света, тебе нужно к врачу! — ахнул он, глядя на припухшую, покрасневшую ранку, от которой черной паутиной расходились какие-то прожилки. — Что это? Заражение крови? — Это метка, любовь моя, — сказал Марион негромко и мелодично, почти пропел: — Метка истинного. А я ведь не верил… Знаешь, как в легендах: когда истинный ставит метку, на коже проступает узор.       Квентин застыл, пораженный. — Через три недели премьера, а у меня костюм с открытыми плечами, — продолжал ворковать Марион. — Все просто упадут. — Может быть, можно как-нибудь загримировать? — запаниковал Квентин. — Или другой костюм надеть? — Прямо-таки! — возмутился омега. — С какой это радости? Буду я такую красоту прятать!       И только тогда заметил Квентин, что на плече его омеги распахнулись тонкие черные крылья.