Пустыня

Запястья у птиц тоньше страниц, Жаль, что живу без сердца — Я обнял бы твою тень. Ночь вывернулась наружу, Я выблевал души и лица — Я больше не оборотень. Ольга Арефьева, «Оборотень»

Год назад Стало очень тихо. Слышно было ветер, гудящий в барханах. В воздухе стремительно истончался, растворяясь в запахе нагретого песка, горько-пьянящий след выхлопных газов. Амон застыл, глядя на горизонт, где исчез Сейдо, и не мог поверить, что он не вернется. Где-то далеко от взрыва раскололось небо, и теперь к нему, чуть не сбивая с ног, катилась взрывная волна, пока весь мир не исчез в нестерпимом белом сиянии. Гнев рвался наружу как зверь из охотничьей петли, с хрипом и в кровавой пене. Гнев застил разум: сотни злых, жестоких мыслей рождались и умирали, погребенные новыми. Кровь стучала в висках как сбесившийся барабанщик, казалось, вот-вот в голове что-то лопнет. На стене фургона осталась вмятина от его кулака, но ударить хотелось отнюдь не фургон. Чёртов идиот. Чёртов гребаный идиот. Он мог сделать любую глупость — но не забрать байк, их единственное средство связи с внешним миром, последний шанс на помощь для Акиры… Если с ней что-то случится, я найду тебя и убью. Клянусь, я найду тебя и убью, мелкий эгоистичный ублюдок. От злости ломило виски, сломанные ребра разболелись так, что он обхватил рукой грудную клетку, будто бы это могло помочь унять боль. Не помогало. Хотелось вышибить дух из этого идиота, разломать все, что подвернется под руку, хотелось… он дошел до двери фургона и остановился, до боли вцепился руками в притолоку и попытался глубоко вдохнуть, чтобы успокоить бешеный ток крови. После нескольких минут внутренней борьбы он вернулся к Акире и сел рядом с ней, обхватив голову руками. Они извлекли пулю, но в себя она так и не пришла, а теперь, кажется, начинался жар: она была горячей как печка, слабо ворочалась и что-то бормотала в бреду. Кажется, звала отца. Амон знал, что это значит. Рана воспалилась и теперь, если вовремя не дать лекарство, все могло скверно закончиться. У него ничего не было здесь, совсем ничего. Он подумал на секунду о Городе, о друзьях в Re, о том, что Банджо непременно придумал бы, что делать и сам он нашел бы любое лекарство, даже если понадобилось бы перерыть весь Город… Бесполезно. До Города четыре часа езды без передышек, а пешком — пара суток, пожалуй. Даже если он не свалится от жары и жажды посреди пустыни, если его не съедят вараны, он просто не успеет добраться до того, как… «Она умрет, — вдруг отчетливо понял он. — Без лекарства она умрет рядом со мной от воспаления, а я ничего не сделаю, как ничего не сделал и для Мадо-сана, и для тех, других… » Это я виноват. Он из-за меня уехал, потому что мне жаль было доброго слова. Это себя мне нужно убить. Голос ветра за окном стал громче, а небо набухало тяжёлыми серо-фиолетовыми облаками. Будет буря. Она могла убить одинокого путника: сбить с дороги, занести песком и байк, и всадника — не стоило Сейдо ехать в такую погоду. Амон отвернулся от окна. Акира тяжело дышала, чуть приоткрыв рот. Во что мы тебя втянули… Он с трудом поднялся и отправился менять компресс. Часы тянулись неправдоподобно долго. Солнце едва пробивалось из-за низких туч. Ветер завывал, швырял в окна горсти песка. Амон занавесил их все, чтобы осколки не поранили никого, если ветер все же разобьет окно. Делать что-то по хозяйству не имело смысла. Он мог лишь попытаться облегчить состояние Акиры, чтобы она дотянула до… чего? Чудесного спасения? Он нервно рассмеялся. И все же нужно было продлить ее мучения, насколько возможно. Он осторожно по капле вливал воду в ее приоткрытые губы, отбросив стеснение, протирал ее тело влажной тканью, чтобы остудить его хоть немного. У нее появилось немало новых шрамов за последние три года, и за каждый из них ему было больно — будь он рядом, не допустил бы этого, сумел бы защитить ее. Он как наяву услышал ее голос: «А себя ты смог защитить? Может, тебе самому моя помощь пригодилась бы?» Пригодилась бы, ответил он призрачному голосу. Ночью он так и не смог уснуть, хотя усталость наваливалась неподъемным камнем. Ветер завывал тревожно, Акира беспокойно металась по постели, мокрые компрессы, которые Амон накладывал ей на лоб, слишком быстро высыхали. Он брал ее за руку, успокаивая, когда она начинала звать кого-то: отца, Сейдо, его самого. С рассветом погода не улучшилась: по-прежнему угрожающе выл ветер, гнал облака с бешеной скоростью по небу, а песок — по земле. Но настоящая буря, когда не остается больше земли и неба и все сливается в один кипящий котел, так и не началась. За воем ветра он не услышал шум мотора и вскочил на ноги, только когда хлопнула входная дверь. Сейдо стоял на пороге, обнимая большую сумку. Едва взглянув на Амона, он опустил глаза и пробормотал: «Я привез лекарство». Амон прошел мимо него, не говоря ни слова, вышел наружу, завернул за угол в подветренную сторону и там уткнулся лбом в стену фургона. Хотелось кричать, плакать, смеяться — и все это сразу. Разом отпустило напряжение, что держало его все эти часы, когда он ждал неизбежного исхода. Стало легко и пусто, словно его избавили от неподъемной ноши — не нужно было больше вести Акиру к последнему пределу. Оказывается, осталась еще та потеря, с которой он не мог смириться… Постаравшись вернуть лицу спокойное выражение, он вернулся, забрал у Сейдо сумку и, водрузив ее на стол, скомандовал: — Доставай лекарство. Хотелось расцеловать его и хорошенько врезать. Он пока не решил, что сделает. Сейдо рылся в сумке, не поднимая головы, пока не вытащил закупоренную бутылочку. — Трижды в день по пол-ложки, — сообщил он. Амон осторожно, почти не дыша, влил Акире в рот лекарство. Он все еще не мог поверить, что им не придется умирать здесь от истощения. — Прости, — Сейдо произнес еле слышно. Он сел на стул, сгорбившись, и уставился в окно. — Как ты решился поехать обратно в такую погоду? Он только пожал плечами. — Я… нашел этот бар. Re. Ты говорил. Там… мне сказали, что надо спешить. Хотя уговаривали подождать, пока ветер не стихнет. Но настоящей бури ведь пока нет. — С кем ты говорил? — не удержался Амон от вопроса. — С девушкой, хозяйкой бара, еще с молчаливым типом со светлой бородкой. — Этот тип отдал нам свой фургон, — сказал Амон укоризненно, — и все добро, что в нем было. Его зовут Ренджи. — Они узнали меня, — продолжил Сейдо. — Я думал, мне придется долго объяснять, но я назвался, и они меня узнали. Сказали, ты много обо мне говорил. Сейдо подошел и сел рядом с ним на постель. — Ты простишь меня? Амон вздохнул. — Да. Я тоже был не прав — не стоило говорить с тобой так. Только… не делай больше такого никогда, ладно? Сейдо сжал губы и утвердительно качнул головой. Нужно было набрать воды из колодца: дни пошли жаркие, они много пили, да и мыться иногда не мешало. Пока поднимали ведро, он расспрашивал Сейдо про Re, про Город. Re пока держался на плаву: в трудные времена место, где можно безопасно выпить и поговорить, ценилось. В Городе было нестабильно: после разгрома банды Аогири туда хлынули мутанты — куда им было еще податься? В Цитадели Вашу царили хаос и безвластие: Верховный правитель мертв, наследник в панике, да еще объявился какой-то бастард, о котором раньше ничего не было слышно. Участились грабежи и убийства, но с другой стороны охотникам было не до них теперь. Они не справлялись. — Арима убит, — сообщил Сейдо бесцветным голосом, — говорят, его убил мутант, которого он взял на поруки. Он замолчал надолго, и Амон предпочел не развивать эту тему. — Они берут на поруки мутантов, представляешь? — спросил Сейдо с нескрываемой горечью. — Так было можно, оказывается. Но только не со мной, только не меня! Я работал с ними. Я спас их. Спас Ходжи! Он знал меня, знал уже много лет. Так почему, почему он хотел убить меня?! Он был моим учителем, он сам не защитил меня в той битве, а потом приказал убить, будто я мусор! Арима взял на поруки какого-то мутанта, и его приняли, позволили ему стать охотником, а меня выбросили за ненадобностью! Амон молчал — это было самым тяжелым: когда у Сейдо начинала болеть старая рана. Он не хотел врать и подыгрывать, но что он должен был сказать? Что Сейдо сам участвовал в рейдах, что он убивал бывших коллег и простых людей, что Ходжи при всей жалости к нему не смог бы принять его такого в Цитадель? Что самое большое, что можно было для них тогда сделать — это позволить уйти, и Джузо сделал это, рискуя собственной головой, лишь потому, что кроме него и подчиненных, которые никогда его не сдадут, на поле боя уже никого не осталось?.. Может ли он напомнить, что Сейдо собирался убить Акиру? Все это было слишком даже для него, который видел, как Сейдо ломали. «Это я виноват, — напоминал себе Амон, — я, только я. Я не защитил его, я уговаривал его бежать, я не продумал план побега так, чтобы он удался. Я убил всех тех людей. Я убил Ходжи». Нужно было дать Сейдо выговориться и утешить его. Только и всего. — Должно быть, Ариме, как лучшему, разрешено было больше, чем остальным, — предположил он. — Я не слышал, чтобы так делал еще кто-то, кроме него. — Ходжи даже не пытался попросить, — с обидой возразил Сейдо, — а теперь уже и не у кого было бы. Верховного правителя-то больше нет! — Сейдо, как ты думаешь, если люди считают, что мутант, которого взяли на поруки, убил лучшего охотника и надежду Цитадели, если неизвестные мутанты, пробрались в Цитадель и убили Верховного правителя, то как бы отнеслись в Городе и в Цитадели к тому, что Ходжи поручился за тебя? Как скоро, по-твоему, обезумевшая от страха и ярости толпа разорвала бы тебя на части, а Ходжи вздернули бы на Главной площади за предательство вместе с Акирой и всеми причастными? Сейдо бросил на него мрачный взгляд. Амон вздохнул. Что ж, никто не обещал, что будет легко. — Все это несправедливо, — сказал Амон как можно мягче, — все, что случилось с нами. Все, что случилось с тобой. Но это произошло, и мы не можем вечно обижаться на судьбу и мечтать, как хорошо было бы, если бы этого не было. Мы не можем вечно лелеять ненависть к тем, кто виноват в этом. Тем более, если вина их сомнительна. Время не повернешь назад, Сейдо. Сейчас…мы живы, мы свободны и мы вместе. Втроем. И благодаря тебе у нас появился шанс вылечить Акиру. Разве это не самое лучшее, что случалось с нами в последние три года? — Думаешь, Мадо поправится? — Сейдо смотрел на него с надеждой, будто он мог что-то большее, чем просто ждать. — Да. Ей стало лучше после того лекарства. Думаю, все идет на лад. — Амон был рад, что они ушли со скользкой темы. Он не хотел ворошить этот огромный клубок из боли, грязи, обид, преступлений и чувства вины — клубок, в котором одна нитка влекла за собой другую, та — третью и так до бесконечности. У них был крошечный шанс начать все сначала. Повернуться спиной к прошлому и немного пожить для себя, пока их не найдут. *** Вечером Амон снова дал Акире лекарство, проследил, чтобы она попила воды и оставил компресс. Сам же ушел спать на террасу — в фургоне в такую жару втроем было бы слишком душно. Амон так устал, что готов был сразу провалиться в сон, но над ним плыло сияющее ночное небо: облака, закрывавшие его, ушли, и звезды горели как никогда ярко. Если лежать на земле и смотреть на звездное небо, оно кажется абсолютным, всеобъемлющим, завораживающе прекрасным, так что легко утонуть в нем, раствориться в этой красоте, стать одним с природой и с миром. Ему было интересно: неужели люди, которые жили до Войны, которые строили города из камней и металла, прокладывали дороги, по которым можно было доехать, куда угодно, летали по воздуху в огромных самолетах и дальше, до Луны, эти люди видели те же самые звезды? Он мало знал о тех временах и тех людях, но ему нравилось представлять их, думать, что, может быть, они были другими, не такими, как теперь: им не нужно было драться за хлеб и воду, не нужно было убивать, чтобы не убили тебя. Они не делились на людей и мутантов, у них было все, что можно только пожелать: плодородная земля, чистая вода, растения, животные, у них было искусство (он даже видел немного в детстве), у них были моря, в которых можно плавать, моря, населенные огромными и маленькими рыбами — разве все это не похоже на чудо? Разве не должны были эти люди быть прекрасными, добрыми, милосердными? Как же так получилось, что все это сгинуло в огне? Как же они могли это допустить? Теперь он, Амон Котаро, мутант и убийца, смотрит на те же звезды — люди погибли, море было отравлено, пустыня отвоевывала себе остатки скудной земли, на что надеяться ему? Может быть, на чудо? *** Амон проснулся с первыми лучами. Хотелось пить, он как можно тише забрался в фургон за флягой и засмотрелся. Тонкий солнечный луч просочился в маленькое окошко и осветил лицо Акиры, делая его нереальным, сотканным из воздуха и света. Она не металась, не бредила, а будто бы просто спала и чему-то улыбалась во сне. Сейдо лежал на боку лицом к солнцу и Акире, во сне он скинул с себя одеяло и растрепанной белой головой чуть-чуть не доставал до ее плеча. Амон забыл, зачем пришел сюда, он просто смотрел на них, и почему-то от этого стискивало грудь. А потом он заметил, что глаза Акиры открыты. Она смотрела на него удивленно, будто тоже не до конца верила в его реальность. Амон не мог двинуться или сказать хоть слово, и, кажется, забыл, как дышать. Неужели чудо все-таки возможно? Акира распахнула глаза шире, посмотрела в окно, через которое виднелся клочок рассветного неба. Потом обернулась к Амону — в ее глазах читалось потрясение. — Так это… правда? — ее голос, который он так надеялся услышать еще хоть раз, казался непривычно слабым. Сейдо проснулся, приподнял с подушки встрепанную голову, моргая и щурясь на солнце, еще ничего не понимая спросонок. Акира обернулась к нему, и лицо ее изменилось. Сейдо вздрогнул, вскочил, подобрался весь, похоже, не зная, что сказать и куда деться от ее непонимающего взгляда. — О, так мы все умерли?.. — она схватилась за шею, сдвинула брови. Амон вспомнил, как проходила их последняя встреча, пока Акира была в сознании. — Нет! — он с трудом нашел силы пропихнуть наружу звук через стиснутое горло, дальше пошло легче. — Нет, нет, мы живы, Акира. Ты тоже, мы очень переживали за тебя… — какие невероятно глупые слова приходят в голову, подумал он. — Такизава… ты…? Ведь ты…? — Акира снова обратила свое внимание на Сейдо, который сжался в комок. Она никак не могла заставить себя закончить вопрос, но по выражению ее лица все было понятно и без слов. Сейдо скатился с постели, несколько секунд стоял с совершенно затравленным видом, потом зло, с вызовом, бросил: — Да, это я! Я расстрелял Ходжи и ваш отряд! Я! — и спотыкаясь, выбежал за дверь. Амон еще секунду потрясенно смотрел на Акиру, у которой на лице было написано полное замешательство, потом опомнился и побежал следом. Он догнал его недалеко от фургона — по песку особенно не побегаешь. — Сейдо, стой! — Амон на всякий случай повалил его в песок. «Надеюсь, он не решит, что пора уже и мне оторвать голову? Хотя, возможно, и пора». Он рухнул рядом, схватил его и перевернул на спину, чтобы заглянуть в лицо, прижал к земле, удерживая руками плечи. Сейдо уже не сопротивлялся, только расширенные зрачки дико метались — взгляд хищника, загнанного в угол. Амон видел раньше это выражение и не хотел видеть больше никогда. Встряхнул его, чтобы вернуть к реальности. — Они никогда… Я чудовище, убийца! — в голосе Сейдо боролись теперь ненависть и отчаяние, он плакал. — Они прокляли меня, выбросили! Я недостаточно хорош, никогда не был… Они… Я не нужен больше. Амон снова чуть приподнял его за плечи и легонько стукнул головой о песок. Сейдо ошалело уставился на него, будто только что заметил. — Сейдо, ты мне нужен. Слышишь? Амон коротко и горячо поцеловал его в губы, подтверждая свои слова. — Я хочу, чтобы ты жил, — сказал он со всей возможной уверенностью. — Но я… я же правда убил его, — безумный огонь погас, и теперь глаза Сейдо были полны отчаяния. Казалось, что своими словами он обозначил ту черту, перейдя которую, нельзя вернуться обратно, и знал, что роковой шаг уже сделан. Амон вдруг представил его стоящим по ту сторону зеркала, умоляющим о помощи в неслышном крике, а из тьмы за его спиной проступали уродливые мрачные тени, хватали его цепкими руками, тянули в зыбкую глубину. Нет. Амон стряхнул наваждение. Все не так. — Ты ведь не хотел его убивать? Сейдо резко мотнул головой из стороны в сторону. — А других? Тебе понравилось это? Он задумался, будто бы заглядывая куда-то внутрь себя. Его лицо стало жестким, губы сжались в тонкую черную нить. — Я спас их всех, а они хотели убить меня. Не собирались даже выслушать — просто пристрелили бы, как бешеного варана. Чего мне было еще хотеть? Я должен был им позволить? — Он смотрел на Амона с вызовом, долго, выдерживая ответный взгляд, но потом внутри будто что-то надломилось и его плечи поникли. Сейдо сгорбился, осел в песок. — Я хотел не этого, я хотел… поговорить с ними, чтобы они видели меня, не чудовище. Хотел рассказать про подземелья базы Аогири, про кандалы и пытки, после которых не помнишь себя, про то, как я хотел домой все эти годы. Я бы не успел, пока они целились, так ведь? Пришлось прицелиться в ответ. Он продолжил тихо: — Они едва умели управляться с оружием — как я когда-то. Может, новенькие. Должно быть, не видели в жизни ничего, кроме обычных дежурств. А я их убил. Как Татара убил меня. Может, они тоже писали всякие глупости в завещании… Он засмеялся раскатисто и жутко, пока смех не перешел в сухое рыдание. Амон крепко обнял его и держал так, пока дрожь не унялась и тело в его руках не расслабилось. Потом отпустил и заглянул в лицо. Сейдо выглядел растерянным и опустошенным. — Иногда не существует хороших решений, — сказал Амон мягко. — И если так случается, никто не имеет права судить. Ты не чудовище, Сейдо, никогда им не был. — и добавил: — Пойдем обратно? Сейдо едва заметно кивнул. Амон открыл дверь фургона и тут же выругался. За прошедшие годы он и забыл, какая Акира несносная, упрямая и своевольная. Конечно, она не могла ждать, пока они разберутся без нее. Она успела дойти до стола на кухне, но на большее ее сил не хватило. Амон первым делом проверил пульс, и когда убедился, что все в порядке, подхватил ее на руки и вернул в кровать. Сейдо сделал новый прохладный компресс. Амон уложил его на лоб Акиры, поправил растрепавшиеся волосы. Он не успел еще встать с кровати, как она снова очнулась. — Где… — мгновение она растерянно осматривалась, пока не остановила взгляд на лице Амона. — Такизава? — спросила она тихо. — Все в порядке, не волнуйся. Он здесь. Возится с мотоциклом. Она попыталась поднять руку, но ничего не вышло — слишком много сил ушло на прогулку до стола. Амон придвинулся ближе, взял ее ладонь в свою и накрыл второй — совиной лапой. Акира не вздрогнула, не отпрянула, только с интересом посмотрела на странную конечность, будто что-то припоминая. — Я знала, всегда знала… — прошептала она, заставив его нахмуриться, потом, помолчав, спросила, кивая на мутировавшую руку: — Ты поэтому скрывался? Боялся, что это расстроит меня больше, чем твоя смерть? Амон опустил глаза. — Ты сможешь меня простить? — Разве мне есть, за что прощать? Когда мне сказали, что вы погибли, из меня будто заживо вынули сердце, а потом кое-как залатали дыру. Я должна была жить дальше, и я жила дальше: просыпалась, ходила на дежурства и снова засыпала. Я убивала мутантов и тренировала одного из них, чтобы чем-то занять время и мысли, чтобы не думать, что я осталась одна. Как пустой сосуд, который не наполнили смыслом. Потому что ты снова все решил за других. Решил, что мне будет лучше одной, чем увидеть тебя мутантом. — Мне нечем оправдаться, — сказал Амон, едва взглянув в ее бледное лицо и снова опустив глаза. Акира слабо сжала его пальцы. — Это лишнее, мне не нужны оправдания. Мне нужен был ты сам. Она помолчала, потом добавила, скривив губы как от сильной боли: — До сих пор нужен. Человеком или мутантом — все равно. Не уходи больше. — Не уйду. Я… думал, у тебя новая жизнь, думал… — Она и была, — перебила Акира нервно. — Но не смей решать за меня. Обещай, что никогда больше не будешь решать за меня, — процедила она сквозь зубы. Амон судорожно кивнул. Она сказала горько: — Неужели это был единственный способ? Предать их всех, чтобы снова вас обрести? Амон промолчал, у него не было ответа. На следующий день подул морской ветер, разогнал духоту, и дышать стало легче. В воздухе носились песчинки и больно били в лицо. Песок был везде: заползал внутрь фургона через дверь и окна, оказывался среди посуды и одежды, в постели и еде. Видимо, стоило просто к этому привыкнуть. Сейдо все утро провел на кухонной половине их нового жилища. Он старался держаться подальше от Акиры, тихо сидел в углу, перебирая что-то в руках. Потом ушел наружу — проверить мотоцикл, разобрать завалы разного хлама, оставшегося от предыдущего владельца. Там должно было отыскаться немало полезных вещей. Если не для использования, то для обмена. — Ренджи разрешил делать с этим все, что угодно, — сказал ему Амон, потом добавил задумчиво: — Но я все же не знаю, можем ли мы… вдруг здесь окажется что-то ценное? Сам он готовил завтрак на кухне, уже привычно проклиная чертову неуклюжую лапу. В бою она хороша, надо признать: держать оружие, бить и калечить способна не хуже нормальной руки, а силы в ней было заметно больше. В быту же лапа оказывалась совершенно непригодна: всю мелкую работу он старался делать левой, но получалось не всегда. Акира была задумчивой и немного рассеянной, но, кажется, больше не сердилась. — Котаро… ты не против? — Называй, как хочешь, мне все равно. — Помоги мне, пожалуйста. Непривычно было слышать это. Он подошел к ней. — Хочу перебраться на другую сторону кровати, чтобы видеть, что тут происходит. — Хорошо, — он помог ей устроиться удобней. — Хочешь все контролировать? — спросил он с улыбкой. — Вдруг вы будете делать что-то не так, — в тон ему ответила Акира. — Сейдо будет нервничать. — Привыкнет. Не прятаться же ему вечно. — Можно? — она кивнула на его новую руку. Он молча протянул ей странно мутировавшую конечность — наглядное свидетельство того, что он безвозвратно испорчен, клеймо, кричащее об этом. Акира осторожно взяла ее в руки, внимательно рассмотрела, погладила неестественно большие жесткие кожистые пальцы. Ему стало не по себе, хотелось отдернуть руку, будто он не имел права на ее нежность. Акира тихо сказала: — Я видела тебя. — Где? — В переулке, вечером. Ты появился из ниоткуда и так же ушел. Он молчал. — Почему ты ничего не сказал? — Не хотел, чтобы ты видела это, знала, чем я стал. Хотел остаться хорошим воспоминанием. Днем позже Акира уже сидела самостоятельно, ей стало заметно лучше. Пришло время наконец поговорить. Вечером откровения получаются лучше, чем днем. Все они оказались смущены неловкой ситуацией, но исправить это можно было только одним способом. Амон устроился в углу кровати, Сейдо сел на табурет рядом. Он смотрел в пол и явно боролся с желанием сбежать еще до начала неприятного разговора. Амон решил не рубить хвост по частям и начать с главного. — В прошлый раз мы не очень хорошо поняли друг друга… — Котаро, прости… — прервала его Акира. Какие-то вещи, должно быть, никогда не меняются — Амон спрятал улыбку и кивнул. Она продолжила: — Я тогда… вспомнила про Ходжи и не могла поверить, что Такизава мог сотворить такое. Теперь… я помню больше, помню твои слова. Я очень хотела поверить тебе тогда, что искупление возможно. Такизава, с того самого дня я так жалела, что не остановила тебя, позволила уйти, я… — она осеклась, встретив его колючий взгляд. — Нечего меня жалеть. Слишком поздно. — буркнул Сейдо нервно и зло. Амон положил руку ему на плечо, стараясь отвлечь и немного успокоить. Кажется, удалось. — Помнишь, о чем мы говорили два дня назад? — Д…да… — Прошу тебя, расскажи Акире про всех тех людей, — «которых ты убил» не прозвучало, но повисло в воздухе. — Чего ты хотел тогда? Он зажмурился, но не сбежал, а послушно последовал за ним. — Я хотел… мести, я ненавидел их, я хотел уничтожить их всех, — Акира смотрела таким взглядом, что Амону хотелось сказать ей: подожди решать, послушай дальше, но он промолчал. Она мяла в кулаке угол одеяла, сдерживаясь изо всех сил. Хорошо, что Сейдо не смотрел на нее в этот момент, подумал Амон. — За что? — За… за… — Сейдо искал подходящие слова. Глаза его все еще были закрыты, а пальцы обхватили голову. Он весь ссутлился, словно от боли. — За их презрение. Они не хотели видеть меня, говорить со мной. Ходжи и Мадо сражались с Татарой, но им было не победить, а я… я так ждал, так мечтал об этом раньше. Спасти кого-то. Эта сила досталась мне кровавой ценой, и я мог направить ее против Аогири, показать другим охотникам, что я не чудовище, я с ними, всегда был с ними. Я просто хотел вернуться. Хотел спасти их, они бы тогда поняли, заметили, они бы любили меня. Они должны были, ведь я победил его, настоящее чудовище… — в его голосе было столько искренней обиды, непонимания и боли, будто он победил в игре, на которую делал все свои ставки, но правила внезапно оказались другими, и победа обернулась поражением, а единственная надежда рассыпалась в пыль. — Ты хотел, чтобы тебя любили? — уточнил Амон. Он кивнул и продолжил: — Я ведь почти спас тебя тогда, в Двадцатом районе, я мог бы… я ведь так хотел… — Это он про меня, — пояснил Акире Амон. «Черт, это уж слишком жестоко», — Амон потянул Сейдо к себе, усадил рядом и обнял за плечи. — Я хотел быть достоин, я хотел быть достаточно силен, чтобы на меня обратили внимание, чтобы Мадо… Амон оглянулся на Акиру: теперь она выглядела потрясенной, он тихонько кивнул ей, подтверждая догадку. «Да, он хотел, чтобы ты тоже оценила его, и может быть, даже полюбила». «Еще немного», — мысленно пообещал ему Амон и спросил вслух: — Если бы можно было все отменить, ты бы сделал это снова? Сейдо резко замотал головой, потом остановился и посмотрел на Амона: — Кроме Татары. «Все, хватит». — Да, да, кроме Татары, — прошептал Амон и крепко обнял его, успокаивающе гладя по спине. Потом передвинулся, увлекая Сейдо за собой, и передал его в объятия Акиры. Она вздрогнула от прикосновения, как от удара, а после, будто решившись на что-то, порывисто прижала Сейдо к себе. — Я так рада, что ты жив, я так… — она заплакала, зарывшись в шею Сейдо, оглушенного и растерянного. — Пусть я плохой человек, раз дорожила ими меньше, чем тобой, пусть я предала их память и не смогу взглянуть им в глаза, но ты здесь, ты снова… Только не исчезай, Такизава, будь тем, кто ты есть, чтобы все это было не зря. Пожалуйста, пусть все это было не зря.