Пустыня

Как и ты я надеюсь прожить чуть дольше, чем велит нам хороший вкус, И если кто-то спросит — боюсь ли я смерти? Я отвечу — конечно боюсь. Сергей Калугин, «Ефрейтор Расческин»

Прошлое Два голоса переговаривались за тонкой стеной: — … что еще будет позволено? Убивать? — … всего лишь обычные мужские развлечения. Ничего нового. Ничего страшного. — Ты сама знаешь, что все не так. Мы не можем спустить такое. И не можем больше ждать. — Так ускорься — разве я против? Только не переусердствуй. Они сидели в маленькой темной каморке, где Татара запер их. Сейдо молчал, насупившись. Амон гладил его руку. Говорить не хотелось. — Ко мне приходил мальчишка-работник, — продолжил за стеной голос Одноглазой Совы, — просил за них. Сказал, что Сатоши порвал его тетрадь и хотел сжечь. — Какую еще тетрадь? — С песнями, — она рассмеялась, — он собирал песни нашего народа. — Что за глупость? — Это не глупость, это память, — серьезно сказала она. — То немногое, что останется от нас, когда все остальное сгинет. — Бумага легко горит. А память коротка. Мы должны беречь свой народ иначе. — Мы должны использовать все, что нам доступно. Силу, слабость, красоту, уродство, боль, любовь, память и огонь. Все, что можем им противопоставить. Только так вернем себе мир. — Так ты хочешь мира? — Именно за это я и воюю. После они если и говорили, то слишком тихо, Амон не мог разобрать ни слова. Хотелось поцеловать Сейдо, но только не здесь, где кто-то мог это увидеть. — Я теперь тоже сильный, — вдруг сказал Сейдо как-то робко, — как и ты. Как и они. — И, помолчав, добавил: — Я хотел убить его. — За тетрадь? — За все. — Он не виноват во всем, — Амон покачал головой, — но я понимаю. — Я тоже не виноват, — сказал Сейдо зло, — но плачу я за все. Я хотел, чтобы и он заплатил. Амон хотел сказать, что месть глупому мальчишке ничего не исправит, а лишь сделает больнее, что нужно держаться, какую бы гнусность мутанты сейчас ни придумали, что он будет рядом и разделит с Сейдо любое испытание, но не успел — дверь отворилась, и вошел Татара. *** Их запихнули в тесные железные клетки, где нельзя было ни встать, ни даже вытянуть ноги, и подвесили прямо в Большом зале. Металлические ошейники прикрепили к верхней решетке, так что пленники не могли лечь и вынуждены были всегда оставаться на виду у зрителей. При малейшем движении клетка начинала опасно крениться. — Это легкое наказание, — сказал Татара. — Следующее будет жестче. Три дня без движения, еды и воды. Может, последнее и к лучшему — не хватало еще гадить под себя. Вопреки здравому смыслу Амон испытывал жгучее чувство стыда. Это им там внизу должно быть стыдно за то, что они позволяют делать такое. Хоть бы и с врагами. Он не мог ни спрятаться — ошейник не позволял лечь на дно клетки — ни побороть это дурацкое чувство, и его накрывало с головой отвращение к себе. День тянулся целую вечность, он заставлял себя думать постоянно — лишь бы не прислушиваться к ощущениям воющего тела. Амон думал, они похожи на дичь, что готовится на вертеле. Поджаривается заживо на медленном огне и надеется на спасение. Они готовят это блюдо. Они знают, что делают, что должно получиться. Но надо их перехитрить. Амон усмехнулся сам себе — он был плох в хитростях. «Чересчур прямолинейный», — так говорил Мадо-сан, а Донато Порпора читал его душу, как открытую книгу. Глупо был тягаться в хитрости с Одноглазой Совой и доктором Кано. Нужно что-то другое. Нужно… остаться собой. Они изменили наши тела, чтобы в конечном счете изменить наши души. Нельзя им позволить. Бойцы толпились под клетками, чтобы поглумиться. Недолго, им скоро надоела эта забава. Харо срывающимся голосом просил прощения. Амон так и не понял, за что. Поздним вечером, когда Большой зал опустел, к ним подошла Нара. — Дайте им, что хотят, — сказала она. — Потому что они все равно это получат. А потом, когда они будут думать, что вы у них в руках, бейте в спину и бегите. Это единственный путь, чтобы выжить. Здесь становится все меньше воздуха. «Что они хотят? — думал Амон. — Что я должен отдать, и что тогда останется мне?» Ночью было легче — без вони и непреходящего гвалта сотен голосов. Мучительно хотелось пить. Тело ломило нещадно, о спасительном сне нечего было и думать — стоило уснуть, как металлическое кольцо впивалось в горло. Пара часов в таком режиме превращались в пытку. Лучше было говорить. Всю ночь они перебрасывались ничего не значащими фразами, чтобы не спать и знать, что рядом кто-то живой. Так почему-то было легче. — Сейдо… — Знаешь… начинаю понимать тех, кому нравится мучить других людей. Я тоже хочу, чтобы они страдали. Те, кто делает это с нами. Не узнать, что они где-то когда-то сдохли, нет. Убить своими руками и видеть, чувствовать их боль, их страх. Я хочу… — Сейдо, не надо… — Надо. Это здорово представлять, и очень помогает проводить время здесь, знаешь ли. Амон не ответил, он уже не знал, чего хочет сам. Когда-то я говорил, что изменю этот мир, даже если буду один. Но в этом-то все и дело: только одному такое доступно. Забраться в самую высь, пройти насквозь пекло и не бояться. Умереть. Убить. Но что если я больше не хочу быть один? На следующий день он понял, что Сейдо в чем-то прав. Иногда месть кажется страшно привлекательной штукой. К концу дня мыслей не осталось: только жажда и боль. Мышцы сводило судорогой, нервы ощущались как натянутые перекрученные пружины. Он вцепился в прутья клетки над собой, чтобы дать голове опору — шея отказывалась держать ее дальше. — Так, наверное, чувствует себя похороненный заживо, — сказал Сейдо, когда зал снова опустел. Его было едва слышно. — Ни пошевелиться, ни вырваться. И никто за тобой не придет. — Скоро это закончится. Обещаю. Сейдо засмеялся хриплым, скрежещущим смехом. — Ты не можешь обещать. Ты лежишь в соседнем гробу. Как думаешь, если напиться собственной крови, это утолит жажду? На третий день они уже не говорили: слова раздирали пересохшее горло, даже дыхание давалось с трудом. Назойливый гул Большого зала казался далеким и нереальным. Привиделась Акира. Она протягивала ладонь сквозь прутья клетки, пустую белую ладонь, и касалась его груди. Там все еще висел крест — напоминание о прошлом, о слабости и грехе. Он заслужил этот голод. Он заслужил что бы то ни было. Но она не за тем тянула руку, чтобы напомнить о вине, она будто благословляла его. «Я тебя не увижу, — сказал он, — но хотя бы приснись мне. Еще хоть раз приснись». Он вспомнил снова тот жаркий день и ледяные брызги, что она обрушила на них. Акира улыбнулась прозрачно и растаяла. Когда их вытащили, они могли только упасть — Харо, Кайто, Нацуке и еще пара работников помогли им кое-как добраться до комнаты-пещеры. Нара раздобыла на кухне целое ведро хорошей воды — не такой, какую пили работники в тоннеле. Амон пил, пока его не вырвало желчью, а потом снова пил до рези в животе. Хотелось отмыться от грязи; кто-то помог ему стащить с себя воняющую одежду. Все тело болело, как после хорошей драки, мышцы не хотели расслабляться и норовили вновь скрутиться в узлы. Но сознанию уже было все равно — оно требовало сна. Сейдо уткнулся головой ему в грудь тепло и успокаивающе — так они и уснули. Вечером Харо принес похлебку и кукурузный хлеб. — Это Нара вам припасла. Я заходил во время перекура — узнать, как вы, но вы спали. — Спасибо, — сказал Амон. Сейдо кивнул, зевая. Харо опустил глаза и потеребил рукав куртки. — Я… все это из-за меня. Простите. — Не стоит, — сказал Амон. — Ты ни при чем. — А что с тем парнем? — спросил Сейдо, зачерпывая похлебку. — Нос сломан — все лицо опухло, говорят, смотреть страшно, рука еще вывихнута. Ерунда, но он, похоже, здорово перетрухнул. Я больше не видел его в Большом зале. — Хорошо, — сказал Сейдо, — я рад, что удалось прижучить его. — Я склеил тетрадь, — сказал Харо тихо, — то, что удалось собрать. И еще… Это подарила мне новую. Чистую тетрадь, в которой можно записать еще много песен. — Это? — Одноглазая Сова, — он покраснел. — Так мы зовем ее. Сейдо раздраженно отвернулся. Амон взял его за руку, успокаивая. Харо смущенно пробормотал «простите» и убежал. Старая Юки принесла утром выстиранную, еще не просохшую до конца одежду. Она бы так и ушла, не сказав ни слова, оставив на полу сверток, но Сейдо догнал ее и обнял, не зная, как еще выразить благодарность. Она глянула на него раздраженно, но не оттолкнула. Только покачала головой с досадой и ушла. Кайто пришел, когда они все доели и собирались уже снова ложиться спать. — Мальчишка за вас переживает, — сказал он, затягиваясь, — не спит ночами. — Он не спит, потому что ты громко храпишь, — пробормотал Сейдо. Кайто рассмеялся. — Ничего не поделаешь. Когда тебя начнет жрать эта дрянь, — он кивнул на свои язвы и темные участки нечеловеческой кожи, — тоже будешь курить дурман-траву, а потом будить храпом всю родню. Если будет кого будить, — добавил он. Сейдо фыркнул. Кайто сделался серьезным. — Я чего пришел-то… Ты вступился за Харо, а он мне вроде сына, значит, я теперь твой должник. И я вот что скажу: не расслабляйтесь, ребята. Бойцы рассвирепели и теперь не отстанут. Им запретили убивать, но и только. Татара, похоже, спустил их с цепи. То наказание для них — все равно что плевок в лицо. Они жаждут крови. Сейдо коротко и нервно рассмеялся. Кайто долго молча курил, рассматривая их. Под его внимательным взглядом становилось неловко. — Моя дочь была бойцом, — наконец сказал он. — Лет с двенадцати она начала тренироваться с оружием как взрослая. Она была ловкой и меткой нечеловечески, Неистовая Маи — так ее называли. Она сражалась, словно танцевала. В пятнадцать она стала бойцом и начала ходить в рейды. Амон поморщился. — Ты командовал тогда? — задал он давно интересовавший его вопрос. — Я водил отряд в то время, — кивнул Кайто, бросив на Амона пристальный взгляд. — Ты командовал бойцами? — Сейдо смотрел на него распахнутыми глазами. — Но почему тогда… — Поймешь, когда закончу. — Кайто продолжил историю: — Она не пошла в мой отряд. Не хотела опеки, или чтоб я смотрел на ее жестокость — уж не знаю. Она ненавидела охотников и мечтала разрушить Цитадель, — продолжал Кайто, глядя прямо на Амона. — Камня на камне от нее не оставить. Но Цитадель стоит, а моей девочки больше нет. — Он горько улыбнулся. — Она погибла в восемнадцать во время рейда на продовольственный склад. Меня там не было. Мне сказали: охотник убил ее. Молодой высокий охотник с огромной пушкой. Прострелил ей живот, и она умерла, истекая кровью. Кайто жестом отмел невысказанные возражения Амона. — Я не хочу гадать, ты ли ее убил, — сказал он. — Скорее всего, не ты, но это неважно. Тогда я не знал, чего хочу больше: отомстить или умереть, но с тех пор прошло пять лет, и я стал мудрее. Теперь мне не нужно знать, чьей рукой судьба отняла мою дочь. Ты думаешь, должно быть, что ее смерть справедлива — она ведь была убийцей. Но убийцей был и тот, кто стрелял в нее. Я и ты, Одноглазая Сова и тот, кто сидит на троне в Цитадели — все мы убийцы. Ты знаешь, ради чего ты им стал, но и Маи… она тоже знала. Она была ребенком, когда голод на базе Аогири косил всех подряд. Я делал, что мог, чтобы прокормить ее и жену; другим везло меньше: дети, сорокалетние старики, женщины и мужчины, слишком слабые, чтобы прокормиться — они сидели по углам, слишком изможденные, чтобы двигаться, просили подаяние, но никто не имел, что подать. Каждый день находили новые трупы. В конце концов моя жена, мать Маи, умерла от цинги, мы не смогли ей помочь. Тогда Маи и решила стать бойцом. Она хотела не мести, она хотела спасти их всех. Детей, взрослых и стариков. Хотела, чтобы никто больше не голодал, чтобы мутанты здесь не умирали от истощения, когда в Городе есть склады, полные еды. Ее мучила несправедливость этого мира. Как и охотника, застрелившего ее. Я бессчетное количество раз думал об этом: и понял, что все так и было, так беспредельно глупо… Они оба были молоды и оба жаждали справедливости, они… могли бы даже полюбить друг друга. В ее чреве, которое он разворотил пулей, мог расти их ребенок… Они молчали. — Я хотел, чтобы вы знали: во мне нет ненависти, как и в Харо, как в Наре, Нацуке и многих других. Но и та ненависть, что есть — плоть от плоти любви. Больное дитя, рожденное от насилия. Мы ходим по замкнутому кругу, поколение за поколением, повторяем старые ошибки и умножаем боль. Кто-то должен это прекратить… Поэтому я ушел из бойцов, чтобы не быть частью этого безумия — все что я мог сделать. Вы… просто помните об этом, когда уйдете отсюда, — добавил он, снова затянувшись, и вышел прочь. *** Как и предсказывал Кайто, их встретили вечером в Большом зале, в углу, где они обычно ели. Пятеро — Сатору, двое дружков Сабуро и двое незнакомых — этих позвали для количества, должно быть. Они пришли мстить. Это было видно по всему: по серьезным сосредоточенным лицам, по подтянутым фигурам: вместо обычной расхлябанности и веселого ожидания забавы — яростный азарт хищника, уверенного в себе, жаждущего поиграть с жертвой перед тем, как ее сожрать. Сейдо засомневался, что они остановятся перед убийством. Даже наплевав на негласный запрет. Они не ждали — направились сразу к ним. Короткая драка быстро перешла в избиение. — Трахнуть его прямо здесь, — темнолицый мутант больно схватил Сейдо за волосы, вздернул вверх, — у него должна быть где-то там отличная дырка. Небось твой дружок постарался, а? — Сейдо почувствовал, как шершавая рука бесцеремонно полезла под завязку его штанов, рванулся из хватки. Боец дернул за волосы, заставляя откинуть голову назад, а позвоночник неестественно выгнуться. Сквозь смех мутантов Сейдо слышал сдавленный рык Амона, который, кажется, оборвали ударом. Он не мог видеть ничего вокруг, а мутант продолжал шарить в штанах. Сейдо казалось, за его пальцами остается липкий слизистый след. Он дернулся изо всех сил, бестолково пытаясь вырваться, оттолкнуть. Рука перестала его щупать, но лишь затем, чтобы ударить в живот. Сейдо инстинктивно дернулся согнуться пополам, но мутант не пустил — притянул ближе его лицо, так что довольная морда оказалась совсем рядом. Сейдо почувствовал зловонное дыхание. Недавний ужин тут же подкатил к горлу — боец успел отпрыгнуть в сторону, а Сейдо рухнул на бок, перекатился на колени, и его вывернуло на пол серой жижей. Мутанты гоготали весело. — Да ты жалкий засранец, — ботинок мутанта влетел Сейдо под ребра, и его вырвало снова. — Может, заставить тебя слизать свою блевотину обратно? — А-ха-ха, — один из нападавших захлебывался от смеха, — когда будешь его трахать, он же просто скопытится прямо под тобой от ужаса. Ты и правда отвратительный, Ода. Меня тоже тошнит, ха-ха-ха. — Эй, эй, держи второго. — Раздались шум, сопение, какая-то возня. — Успокой его там! Сейдо попытался отыскать Амона в толчее, но взгляд расплывался. Зато он хорошо различал его сдавленный хрип. — Давай, придуши его чуток. Послышались звуки ударов и задыхающийся кашель Амона. Силы взялись неизвестно откуда, может быть, из злости, которая заполнила Сейдо целиком — ничего больше не было — ни отвращения, ни страха, только гнев. Он не стал подниматься — рванулся, дернул ближайшего мутанта под колени и приложил его несколько раз об пол, но до следующего добраться уже не успел — на его затылок обрушился чей-то тяжелый кулак, и в глазах потемнело. *** — Лежи смирно, мразь, не то попорчу мордашку твоему дружку. — Нож прижался к лицу Сейдо, которого усадили рядом со стеной, и из-под лезвия поползла тонкая красная струйка. — Нос ему отрежь, Хироми, — сказал Сатору, — за брата моего эта тварь и не такое заслужила. Хироми хмыкнул, но не пошевелился. Амон опустил руки, показывая, что прекращает сопротивление, и стиснул зубы до ломоты в висках, когда в горло снова впилась удавка. Он бился бы до конца и убил бы хоть одного из этих уродов. Будь он один. Но их было двое, и пока они не готовы были погибнуть тут вместе, они оказывались в полной власти мутантов. Амона мутило от этой мысли, и он не был уверен, что лучше — смерть или подчинение дорвавшемуся до власти сброду. — Ты, дылда, давай-ка на колени. — Веревка впилась в горло, потянув вверх. Амон сжал кулаки изо всех сил и встал на колени. Мутант завел за спину его руки и обмотал запястья концом удавки так, что ему пришлось выгнуться назад, чтобы не задушить себя. Хироми убрал нож от лица Сейдо и начал лупить его по щекам, приводя в чувство. Тот издал короткий жалобный звук. Мутант рывком сдернул с него остатки порванной майки. Сейдо вздрогнул, как от удара, и тут же очнулся. Глянул исподлобья зло и отчаянно, стер ладонью побежавшую по подбородку кровь. Теперь нож оказался у шеи Амона. — Еще раз такое выкинешь — покалечу твоего любовника, ясно тебе, красотка? Вместо ответа Сейдо сплюнул кровь. — Может, порежем их немножко? — предложил визгливый юнец. — Так, слегка украсим на память, чтоб знали свое место. — Они еще Сове пригодятся, будет недовольна… — А что такого? — вмешался Хироми. — Уши бойцу ни к чему. Или красоту какую на спине нарисую вот этому. — Он кивнул в сторону Сейдо, ловко подкидывая нож. — А что? Парням будет на что посмотреть, когда трахать будут. Глядишь, достопримечательность сделаю. Сейдо бросил на него такой яростный взгляд, что мутант подскочил, с силой пнул его в живот. Сейдо закашлялся. — Не зыркай тут мне, гаденыш. Захочу — кишки свои по полу собирать будешь. — Он махнул перед его лицом лезвием — Сейдо успел только вздохнуть — через всю грудь протянулась длинная красная полоска, из края которой заструилась кровь. Амон рванулся к нему, забыв об удавке, — в глазах потемнело, все залило красным, выступили слезы. Он судорожно пытался вдохнуть. Мутант рядом чуть ослабил петлю, и он смог глотнуть немного воздуха, шум в ушах стал тише. — Ишь как волнуются. — Веселился тонкий визгливый голос за спиной. — Пусть трахнут друг друга прямо здесь, — предложил Хироми. — Ты хочешь всего и сразу. Имей терпение. — Голос звучал спокойно и веско. Такой тип может придумать что-то действительно гадкое, решил Амон. Он исхитрился посмотреть на Сейдо, и их взгляды встретились. Сейдо выглядел решительно, будто собирался рвануться и напасть — Амон покачал головой. Не надо, не сейчас. Это плохо кончится. — Пусть покажут нам представление. — Что? — Эти отбросы из Цитадели слишком заносятся, считают себя лучше нас. Мы для них вроде зверей, для которых нет верности, чести, дружбы, только добыча. Но они сами ничем не лучше. Когда жизнь припечет — сделают все, что угодно. — Он осклабился. — Так ведь, охотник? Амон ответил ему коротким злым взглядом, представляя, как разбивает эту самоуверенную рожу в кровь, в кашу из костей и плоти. Мутант рассмеялся. — Ну что я говорил? Так что — кто будет водить? — Пусть он все делает, возьмите его. — Амон кивнул в сторону Сейдо. Тот посмотрел на него возмущенно и непонимающе. Мутант переводил взгляд с одного на другого, будто выбирая, потом указал на Амона. — Ты. Будешь бить своего дружка, а мы посмотрим. Амон вздернул подбородок. — Пошел к черту, выродок. — Нет, ты не понял. Ты это сделаешь из любви и милосердия. Удивлен, что я знаю такие слова? Так вот: сделаешь, или я позволю Хироми развлечься, как ему нравится. Что ты там хотел? — обратился он к мутанту. — Уши, спина… Да хоть член отрезай — бойцу он тоже без надобности. Мутанты заржали. В голове молотком отдавался стук сердца. Я не могу, не должен. Это неправильно. Придумайте что-то другое! Он лихорадочно пытался придумать, что сделать, сказать, чтобы они оставили эту затею, но старший мутант, кажется, читал по его лицу. — Трудно? — спросил он почти сочувственно. — Хорошо, я тебе помогу. Станет легче решиться, я обещаю. Пусть вытянет руку. — Он кивнул на Сейдо, визгливый мальчишка дернул его за запястье. — Так, а теперь держи крепче. Сейдо сжал ладонь в кулак. Мутант улыбнулся. — Распрями пальцы, детка, — сказал он ласково и бросил через плечо: — Придушите второго, пока этот не послушается. Удавку затянули до красных всполохов перед глазами. Амон запрокинул голову инстинктивно. Горло будто резали тупым лезвием. Пытка длилась недолго — когда он поднял голову, старший мутант держал в руках ладонь Сейдо. — Так-то лучше, — сказал он, улыбаясь, и с силой сжал указательный палец. Глухо хрустнула кость, Сейдо коротко вскрикнул и затих, тяжело дыша. Палец неестественно выгнулся. Старший мутант сказал: — Уже легче, правда? Я же говорил. Давай поиграем в игру: за каждую минуту промедления я буду ломать ему один палец. Правила ясны? Амон плюнул ему в лицо. Мутант лучезарно улыбнулся, погладил напряженную ладонь Сейдо, а потом снова раздался хруст. Сейдо до крови закусил губу. — Еще одно правило, — сказал он, — тебе нельзя меня оскорблять. Никого из нас. Иначе он будет наказан. Ясно? — Отвечай! — велел он и дернул Сейдо за сломанный палец. Тот сдавленно застонал. — Не трогай! Я понял, — Амон готов был на что угодно, лишь бы прекратить это, — я все сделаю, только оставь его. Его вздернули на ноги и освободили от веревки, Сейдо тоже подняли. Амон пытался поймать его взгляд, но Сейдо смотрел сквозь него пустыми глазами. Смотри на меня, дурак. Смотри! Они хотели представление, пусть получат его. — Хватит пялиться. Давай, врежь ему, — закричал визгливый. Амон не мог сдвинуться с места и в следующее мгновение получил удар в печень. Лучше так, пусть так. — Хироми, если этот не ударит, отрежь второму ухо — выбери, какое нравится. Амон распрямился. Он ударит. Осторожно, по касательной. Он сделает все как надо. Дело за Сейдо. Посмотри на меня. Пожалуйста. Дай им, что они хотят, но не более. Он размял плечи, руки — мутанты смотрели одобрительно и предвкушающе. Сейдо замер. Амон хотел позвать его, но голос не слушался. Он глянул на изувеченные пальцы, старший мутант проследил его взгляд и снова взял Сейдо за руку. — Нет, — прошептал Амон, — нет. — И ударил. Кулак прошел по касательной, чуть задев скулу. Слабый удар. Сейдо чуть развернуло инерцией, он сделал шаг назад, но не упал, не схватился за лицо, не закричал. Он смотрел на руку Амона так, будто не верил, что она могла сделать такое. Что ты стоишь?! Кричи, падай, бейся в конвульсиях — дай им, что они хотят. Пожалуйста. Пока это не зашло слишком далеко. Он ударил еще раз. Сейдо чуть оступился и посмотрел на него в замешательстве, поднял руку к лицу, будто ждал, что найдет там кровавое месиво. Мутанты разразились хохотом. — Ну, я же вам обещал. На площади такого не увидишь! — сказал старший, а потом сломал Сейдо еще один палец. Сейдо согнулся пополам, неслышно прошептав что-то, прижал к груди изувеченную руку. — Бей по-настоящему, мразь! — гаркнул старший Амону. — Я сломаю еще один палец — в наказание за твой обман. Но еще одна пустышка, и, клянусь, я самолично его оскоплю. Придется тебе найти кого-то другого для постельных забав. Мутанты засмеялись. Сейдо смотрел ошалело, как пьяный, полностью потерявший рассудок. — Руку, детка, — приказал старший со смесью дружелюбия и пренебрежения, и Сейдо, как завороженный, протянул ему ладонь. — Не надо, — Амон готов был умолять, — не надо, прошу! Это же я, это я виноват. Сломай пальцы мне, если так нужно. — Ты упустил свой шанс. Знаешь, ты очень плохой товарищ. Пожалуй, в следующий раз заставлю его ломать пальцы тебе. Если будет чем. Мизинец хрустнул совсем тихо, Сейдо шагнул назад, будто думал так защититься, но мутант удержал его за руку. — Лучше тебе не пытаться обмануть меня в этот раз, — сказал он Амону. Прости. Прости меня. Если здесь и был правильный выход, я его не нашел. Когда-то он умел делать такое, но из-за проклятой руки и нечеловеческой силы малейшая ошибка могла стоить Сейдо жизни. Нужен был всего один хороший точный удар, но откуда взяться точности, когда он толком не знал, на что способен? Я могу убить его. Я могу убить его, Господи. Он видел мысленно свой удар, повторил его несколько раз, следя за траекторией, пытаясь нащупать ту поправку на мутантскую силу, которую должен сделать. Мутанты что-то кричали. Сейдо отступил на полшага назад, глядя на него во все глаза, будто Амон внезапно превратился в пустынного демона. Сейчас. Удар влетел в челюсть, голова Сейдо резко безвольно откинулась, ноги подкосились, и он упал. Амон бросился было к нему, но его срубил удар под колени, а потом они обрушились градом. Били ногами — он мог только защищать живот и голову. Мутанты грязно ругались, угрожали, обещали расправу, но все это не имело значения, пока он не услышал вердикт старшего, что подошёл к Сейдо: «живой». — Хватит с вас на сегодня, — сказал старший, сплюнув на пол. — А завтра продолжим. — Было весело, — проблеял визгливый. Глаза у него масляно блестели. Мутанты переговаривались, уходя. — Пусть оттрахают друг друга в следующий раз. — Сделаю себе сушеное ухо. — Все будет, ребята, не спешите так. Амон сжал в объятиях бесчувственное тело. Он проиграл этот бой. Бездарно проиграл.