Пустыня

В глазах по лампочке, в ребрах дырка, Астральный ветер, картонный член. Я сирота, я умею зыркать, И нажимать, и стрелять с колен. Ты будешь в платье из красных буден Кружить смещенный ногами пол, Но ты не знаешь, кто эти люди, К которым ты наконец пришел! Ольга Арефьева, «Театр»

Год назад Они въехали в город дорогой контрабандистов, налетчиков и тех, кто не желал встречаться с охотниками. Сейдо был здесь всего несколько дней назад, но тогда он как одержимый гнался за одной-единственной целью — найти тот самый бар — и чудом не влип в неприятности. Сейчас все было иначе. Он почувствовал себя ночным хищным зверем, который по ошибке выбрался наружу при свете дня, и все вокруг скоро заметят его клыки и когти и станут шарахаться и показывать пальцем. Ведь это всегда был его Город, который он любил и собирался защищать. Имело ли это значение, если он решил умереть? Даже после того, как Амон сказал, что любит… Это мало что меняло — Сейдо все так же стоял между ним и Мадо, ему все так же не было места рядом с ними, и нигде больше. Он заметил, что изо всех сил вцепился в спину Амона, только когда тот тормознул байк в каком-то переулке. — Ты так крепко меня держишь, потому что собираешься отпустить навсегда? — Амон спрыгнул с мотоцикла и взял Сейдо за плечи. — Ты, наверное, думаешь, что все ясно и решено — между нами троими, поэтому я скажу кое-что. Акира едва не погибла, чтобы тебя спасти, так что ты не имеешь права просто молча бросить ее. Она хотела, чтобы ты вернулся, и уж поверь мне, она никогда не сказала бы такое из вежливости. А я… я могу только просить. Сейдо почувствовал озноб, будто холодный ветер пробрал его под кожей. Он хотел сказать что-то, возразить, но не мог найти слов, так что просто махнул рукой. Амон не стал требовать ответа, просто коснулся сухими губами его виска — так коротко, что это можно было счесть скорее обещанием, чем лаской. Сейдо пошатнулся от накатившей внезапно дурноты, но взял себя в руки, выдавил только: — У нас еще есть дела здесь. Амон кивнул с таким видом, будто Сейдо сказал что-то большее, чем пустую фразу, и снова сел за руль. Они ехали по задворкам, узким малолюдным улочкам, пока одна из них не влилась в широкую площадь. Не сказать, что Ярмарка была в разгаре, но торговля уже началась. Сейдо не доводилось патрулировать ярмарочные площади будучи охотником, но всегда нравилось здесь бывать. Ярмарка была душой Города и его праздничным платьем — она воплощала их мир в миниатюре, со всеми его пороками, несправедливостью, сомнительным богатством и нескрываемой бедностью. Почему-то вспоминались детские впечатления: пока отец обменивал овощи с грядок на нужные в хозяйстве вещи, Сейдо с сестрой разрешалось погулять по Ярмарке и посмотреть: просто полюбоваться на чужое добро, поглядеть на актеров и фокусников, поиграть с другими детьми. Они с Сейной ни с кем не играли, зато с удовольствием разглядывали развалы всевозможных мелочей: большей частью непонятных штук из старого мира. Странные вещи влекли Сейдо неудержимо, и он никак не понимал, почему люди не спешат все это обменять. Он бы хотел, если б было на что, но им никогда не оставляли ничего на обмен, родители боялись, что они с Сейной наберут ненужного. Мальчишки и девчонки в грязном поношенном платье ловили для Ярмарки крыс и меняли, живых и мертвых, на всякое: старинные пластиковые фигурки людей, животных или мутантов — для игр, ножи и лезвия, свистульки с мерзким пронзительным звуком, а еще на кукурузные лепешки и травяные леденцы. Мясо крыс было жестким и не особенно вкусным, его следовало долго варить, чтобы стало пригодным в пищу, но люди брали за неимением лучшего. Сейдо тоже мог бы поймать крысу, но не решался: он знал, что крысы, загнанные в угол, случается, нападают на человека, а укус их может оказаться смертельным. Сейна хотела свистульку и леденец, канючила и обзывала его трусом, Сейдо злился и кричал на нее, зная в глубине души, что она права. Так глупо. Он подумал: «Надо было ее обнять, хоть раз обнять и достать ей гребаный леденец». Настоящая торговля шла вовсе не у развалов дешевого барахла, а чуть в стороне, где стояли груженые машины с кузовами и прицепами, крытыми брезентом, а возле разговаривали серьезные мужчины и женщины. Самое ценное не выставляли на всеобщее обозрение — оно пряталось в темных утробах машин и ждало того, кто знал, чего хочет, и готов был заключить действительно крупную сделку. Снаружи владельцы машин оставляли приманку — ходовой и дешевый товар: ложки, миски, старую одежду и обувь, но заинтересованному покупателю предлагались на обмен более ценные вещи — чистый бензин, арбалет, бумага, ножи, выделанные вараньи шкуры, старинная швейная машинка и патроны. Были здесь и товары другого рода для особой публики — ценителей древностей, которые либо были больны на голову, либо очень богаты, а может, то и другое. Они собирали вещи из прежнего мира, будто надеясь таким образом воскресить его, и позволяли шарлатанам и ловким дельцам наживаться на своей страсти. Кому могла понадобиться тонкая изящная фарфоровая чашка еще старой работы, сломанная музыкальная шкатулка, запчасти исчезнувших механизмов, древние приборы неясного назначения, давно вышедшие из строя? Никакой мир не вернуть, собирая бесполезный хлам, так для чего все это? Здесь, возле грузовиков, пикапов, джипов и собранных из подручных деталей развалюх, которые едва могли ездить, все разглядывали тебя с сомнением, смотрели оценивающе — Сейдо нервировало это, пока он не понял, что таков местный ритуал. Сам он смотрел туда, где возносилась, блестя в солнечных лучах, Цитадель, одинокая башня с белой птицей, взмывающей в небо. Самое высокое строение в Городе, а может и во всем мире. «Нездешняя, — подумал Сейдо с печалью и нежностью почему-то. Глаза у него слезились на солнце. — Когда тебя строили, не было ни нас, ни мутантов, зато башен — великое множество. Каково это — пережить свое время и остаться одной?». Рядом с Цитаделью, на Главной площади, высился гигантским диковинным зверем с длинной шеей подъемный кран. Остов крана серебрился, отполированный сотнями мальчишек, что лазили по нему вопреки всем запретам. В кабинку наверху в дни публичных казней садился охотник, выбранный жребием, и поднимал вверх трос с привязанной к нему жертвой. Жуткая смерть. Сейдо однажды ходил на казнь, из любопытства: вздергивали какого-то мутанта, и он думал, что, может, зрелище чужой смерти придаст ему мужества и закалит. В итоге он выблевал свой завтрак в какой-то пустынной подворотне, размазывая по лицу слезы напополам с соплями и сгорая от стыда. «Если поймают, меня повесят там за Ходжи и остальных. Затянут шею в петлю и медленно поднимут вверх, а я буду хрипеть и дрыгать ногами на потеху толпе». Сейдо вдруг стало страшно до жара в груди и остро, болезненно жаль себя. Он больше не боялся смерти, во всяком случае, думал, что не боится, но физические страдания пугали его. «А они будут. Никто больше не позволит мне умереть легко», — подумал он, обхватывая себя руками, чтобы унять невольную дрожь. — Посмотри туда. — Амон отвлек его от воспоминаний, показал в сторону, где кучка людей торговала каким-то хламом. Сейдо вгляделся: — Мутанты? Амон кивнул. — А вот там, возле тележки с едой? — в свою очередь предположил Сейдо. — Ага, похожи. Они замолчали, потому что прямо перед ними вырос странный тип: глаза блуждали, выражение лица было совершенно безумным — он уставился на упрятанную в перчатку руку Амона. Казалось, вот-вот он скажет то, что не понравится им обоим, но он нелепо качнулся и зашагал дальше. Амон и Сейдо переглянулись. — Где, интересно, охотники? — Я видел три команды, — тут же доложил Сейдо. — Никого знакомого. Они детей что ли стали набирать… Амон улыбнулся одними глазами — раньше Сейдо не заметил бы такую улыбку, но теперь он знал. Происходящее до странности напоминало прежние времена. Сейдо взял стопку бумаг, пару ножей и тонкий шарф и отправился в новый круг по площади, мысленно перебирая все, что им нужно было получить взамен. Народ постепенно прибывал, стало шумно, разговоры сделались громче. И тревожнее. — Вы видели? Нет, вы это видели? Средь бела дня мутанты свободно разгуливают… — …да будто мутанта раньше не встречал, тьфу… — Мне плевать, мутант он или нет, но варанью шкуру у него выменял знатную. — Стой, стой, маленький поганец! Оторву тебе руки! Верни лепешку… — …бывают в Городе мутанты, не без этого, но сегодня уж ни в какие ворота — вы посмотрите только. Вон еще один с дикими глазами. Страх какой. Охотники куда смотрят? — Да в штаны наложили твои охотники, вот что. — … битве за городом. Там их всех и порешали. — Застрелил, ага. Говорят, он из Вашу, но незаконный. А Мацури, я слышала, умом совсем повредился от горя. Что теперь будет? — …молодой и красивый. Это соседка сказала, а дочка ее в Цитадели полы моет — она-то уж точно знает. — Сам видел. Мелкая она девка была, Одноглазая Сова. Ее труп два дня на главной площади болтался… Как не она?! Сам видел! — … чего ты ревешь? Все они брешут, не ее это тело. Она вернется еще, вот увидишь. Сейдо оглянулся по сторонам, чтоб посмотреть, кто это сказал, но прохожие уже затерялись в толпе. Площадь была похожа на разворошенный улей: из конца в конец метались слухи, люди были встревожены появлением мутантов. Но и это не могло помешать торговле. Здесь было слишком много народу: покупатели, торговцы, нищие в оборванной одежде. Калеки просили милостыню, чумазые дети подбегали шумной стайкой к прилично одетым прохожим и выпрашивали еду, в основном хлеб и леденцы, но получали чаще гневные окрики, чем что-то ценное. — Развелось тут мутантских выкормышей. А дармоеды-охотники вконец обнаглели: совсем мух не ловят. *** Амон и Сейдо снова и снова по очереди обходили площадь: предлагали вещи из фургона разным людям, искали то, что наметила Акира. Дело двигалось медленно, никто здесь не любил спешить. Сейдо предложил сделать перерыв, съесть по лепешке — иногда ведь можно себе позволить — и пойти взглянуть на представление, которое началось еще раньше. Амон нехотя согласился, и теперь они протискивались сквозь плотную толпу ближе к откинутому борту фуры, служившей сценой для кукольного действа. Обычно ставили что-то смешное, с непристойными шуточками, чтобы повеселить неприхотливую толпу, но сейчас, кажется, был особый случай. Люди вокруг волновались, переговаривались вполголоса, упоминали Вашу и Одноглазую Сову, где-то он слышал имя Аримы. Сейдо стало не по себе — что там такое решили показать сегодня и для чего? На сцене происходило что-то драматичное, судя по реакции публики. В одно мгновение все замерли в оцепенении. Площадь за спиной все еще гудела, будто работал далекий мотор, но здесь, возле сцены, стояла гробовая тишина. Сейдо вытянул шею, чтобы рассмотреть получше: над сценой парила эмблема Цитадели, а ширма, за которой прятались кукольники, изображала величественный зал приемов. Странное место действия. Прямо посреди «зала» стояла невысокая встрепанная женщина, подняв над собой чью-то отсеченную голову. Такого представления Сейдо еще не видел. — Что тут показывают? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Что за история? На него тут же зашикали, но желающие ответить как всегда нашлись. — Все так и было, не знаешь что ли? Говорят мутанты его и убили… — раздался громкий шепот рядом. — Не мутанты, а сама она — сука одноглазая. Пришла в Цитадель и голову снесла. А шпион ее Ариму прикончил. Нечего потому что всякий мусор в дом тащить. Он посмотрел на Амона — тот стиснул зубы, взгляд сделался жестким, непроницаемым. Сейдо не стал ни о чем его спрашивать и вернулся к представлению. Одноглазая Сова раскатисто смеялась, торжествуя победу над глупыми людьми и предвкушая наступление владычества мутантов. Юноша с белыми волосами преклонил перед ней колено и рассказал, как он вошел в доверие к самому Ариме, а потом перерезал ему горло во сне. Сова благодарила его, обнимала и называла своим наследником. — Вот он, предатель, — с ненавистью процедила дородная женщина, от которой вкусно пахло луковой похлебкой, — ууу тварь белобрысая. — Сейдо невольно обернулся, и она смутилась. — Это я не о тебе, милок, ты-то, сразу видно, честный человек. — Да ясное дело. Сколько варана ни корми, а зазеваешься — глотку перегрызет, — согласился приглушенным басом мужчина рядом с ней. На сцене Одноглазая Сова велела собрать в одном месте всех охотников, которые возвратятся с битвы на базе Аогири, и уничтожить разом, а пока приказала привести к ней сына Верховного правителя. Вашу Мацури здесь показан был в неприглядном свете: он дрожал, плакал и на коленях молил сохранить ему жизнь, но жестокая Сова лишь насмехалась над ним. — Его же там не было… Мацури… он командовал на базе Аогири, — попробовал было возразить кто-то, но ему быстро велели заткнуться. Перед самой казнью валяющегося на коленях Мацури вдруг явился смазливый парень с одним револьвером и сказал, что он от крови Вашу и никогда не позволит мутантам захватить Цитадель и Город. Сова захохотала торжествующе и распустила огромные костяные крылья, лицо ее обернулось мордой, похожей на варанью, а единственный глаз загорелся красным — его специально подсветили маленькой лампочкой. По толпе зрителей прокатился удивленный вздох. Началась битва. Тревожный ритм барабанов подгонял противников и заставлял зрителей переживать за исход сражения. Вот крылатое чудище с глазом, сияющим алым огнем, метнулось вперед — и парень упал на одно колено, раненый, под испуганный вздох толпы. Барабаны застучали дробно, нервно. Одноглазая Сова, уже видя свою победу, атаковала безрассудно, чем воспользовался ее противник и нанес единственный точный удар — выстрелил прямо в подсвеченный глаз, и он потух, а костяные крылья рассыпались. Парень поднялся на ноги. Толпа облегченно выдохнула, зашепталась. Навстречу победителю выбежала прекрасная девушка, но герой не радовался победе — дескать, слишком много потеряно и некому теперь вести за собой охотников. Тут появился Мацури, слезно поблагодарил за свое спасение и сказал, что лучше пусть его храбрый брат, что победил чудовище и спас Город от мутантов, правит в Цитадели, а сам он слишком огорчен смертью отца, чтобы желать этого бремени. Дева вторила Мацури, говоря, что после такой победы и охотники, и народ с радостью последуют за юным героем. Потом опять зазвучали барабаны, новый Верховный правитель сел на трон, а певец затянул бодрую пафосную песню, прославляющую нелегкую победу. Представление оставило неприятный привкус. Сейдо не мог понять почему, но история ему не нравилась. Кроме того, она претендовала на достоверность, но что это за новоявленный наследник? Неужели тот самый бастард, о котором болтают на площади? Но охотники никогда не примут… — Идем. Нам пора, еще много вещей осталось, — буркнул Амон. Сейдо показалось, что ему хотелось выругаться, но он сдерживался изо всех сил. Чуть в стороне от толпы прямо на их пути слепец в широкополой шляпе пел что-то заунывное, держа перед собой миску для подаяния. Слепцы, настоящие и мнимые, были обычным делом на Ярмарке, и Сейдо не обратил бы на него внимания, если бы в песне не повторялось настойчиво слово «Цитадель». Он прислушался. Там было что-то про крепость, стоящую на лжи и крови, про правителей, чьи кладовые полнятся едой, отобранной у голодающего народа, а тела гниют. Еще про волков, что, прикинувшись пастухами, невозбранно едят доверившихся им овец. Последнее Сейдо не понял: он знал про овец — в Цитадели выращивали милых глупых зверей с черной, белой и красной густой кудрявой шерстью, а что такое «пастухи» и «волки», оставалось только догадываться.  — Эй! — грубо позвал Сейдо. Слепец живо повернулся на голос. Глаза его были обмотаны плотной повязкой, а губы улыбались — неожиданно для слепца. Лицо, часто усеянное крапинками веснушек, оказалось совсем молодым. Сейдо смутился своей грубости, потупился, будто слепец мог что-то увидеть. — Господину что-то угодно? — спросил слепой юноша. — Господину? Я… нет. Да. — Щеки Сейдо запылали. — Что еще за волки и пастухи? Что за песня такая? Это ты сочинил? Слепец, казалось, не был ни капли напуган или смущен. Он улыбнулся. — Слепые редко сочиняют что-то новое, господин. Тем песням, что мы поем, порой не одна сотня лет. Мир меняется сильно, а люди остаются прежними. Я и сам не понимаю всех слов, что пою. Сейдо показалось, что слепец смеется над ним. Он разозлился. — Откуда тебе знать про мир и людей? Зачем петь про то, в чем не смыслишь? Или же ты знаешь что-то и лжешь мне? Может, ты и вовсе не слепой, почему у тебя завязаны глаза? — Сейдо! — Амон наконец обратил внимание на почти начавшуюся перепалку и осадил его. — Пойдем, у нас есть дела. — У господина не найдется кукурузной лепешки для бедного слепого? — спросил юноша. Амон отломил и протянул ему часть своего обеда. Сейдо недовольно покосился, но не стал препираться. — Опасайтесь клоуна с красными руками, добрые господа. Тот, кто застрелил сову, передушит и всех голубей, потому что никто не должен пережить его самого, — негромко произнес слепец им в спину, стоило отойти на несколько шагов. — Что ты… — Сейдо обернулся — слепого юноши нигде не было, рядом недоуменно озирался Амон. — Он нас знает, — сказал он уверенно. — Слепой он там или зрячий. И мы его знаем тоже — больно уж голос знакомый.  — Что еще за клоун с красными руками? Бред какой-то… — пробормотал Сейдо раздраженно, следуя за Амоном к желтому пикапу, владелец которого уже улыбался им большим щербатым ртом. К вечеру от бесконечных переговоров у Сейдо уже кружилась голова, но они обменяли почти все привезенное добро, раздобыли бензин, одежду для себя и Акиры, ходовые патроны для обмена, еду, немного драгоценной почвы и даже какую-никакую грибницу. Оставалось найти огнестрельное оружие, но с этим возникали самые большие трудности. У семьи Вашу была монополия на его продажу, и легально обменять оружие можно было только в Цитадели. Существовал, конечно, и черный рынок, но Амон сказал, что сам он никого там не знает.  — Доджиму я вернул случайно, — сказал он хмуро, будто оправдываясь. — Встретил мутанта, что забрал ее, когда меня ранили, и вспорол ему глотку. «Ты можешь быть безжалостным, — подумал Сейдо. — Всегда мог». — Пойдем в Re, Ренджи говорил когда-то, что у него есть знакомые на черном рынке, — решил Амон. Их встретили тепло, как старых друзей, расспросили о здоровье Акиры и накормили, не слушая возражений. — Канеки здесь, — сказала Тоука, глядя Амону в глаза, когда они, оставив за стойкой Ирими, перебрались в жилую комнату на втором этаже. — Не сейчас, но вообще. Он сбежал из Цитадели и собирает мутантов под свою защиту. Амон вздрогнул ощутимо и опустил глаза. — Глазная Повязка… Что ж, я рад. Хорошо, что у него все в порядке. — Хорошо. Не считая того, что его разыскивают по всему Городу за предательство и убийство Аримы. — Я… я не знал, что это он. Но почему?.. — он не договорил, но Тоука и так поняла. — Чтобы спасти Хинами, меня и остальных. Я думаю… думаю, это был тяжелый выбор, но он его сделал. Все говорят, он был шпионом Одноглазой Совы, — это ложь, конечно. Как и то, что он убил Ариму во сне. Он не мог бы… они сражались. — Она так смотрела на Амона, будто ждала еще каких-то слов, может, ответа на свое оправдание, а он все молчал. Наконец Тоука спросила прямо: — Больше ничего не хочешь сказать, Амон-кун? Сейдо заинтересовался, а вместе с тем почувствовал едва заметный укол ревности. Что-то было между ними, о чем он не знал, чего Амон никогда не рассказывал. — Я хотел бы поговорить с ним, думаю, — сказал Амон неуверенно. Тоука улыбнулась. — Он будет рад, Амон-кун. Снова увидеться с тобой. Как и тому, что с ней все хорошо. После Амон с Йомо обсуждали оставшиеся в фургоне вещи и место, где можно достать оружие, а Тоука, глядя на Сейдо проницательным взглядом, расспрашивала, как он добрался через пустыню и хорошо ли они устроились в фургоне все вместе. Сейдо порядком смутился, стараясь отвечать вежливо, но односложно. Эта девушка видела больше, чем ему бы хотелось, но он не собирался открывать ей душу. — Я кое-что приготовила для нее. Для Акиры Мадо. Я хотела бы, чтобы она приняла это. — Тоука вышла и спустя несколько минут вернулась со свертком. — Свитер и длинная юбка. Это не мое — купила на Ярмарке и чуть ушила специально для нее — Канеки помог с этим. Думала, может, она захочет надеть что-то красивое, если представится случай… и вот еще, — чуть покраснев, она протянула Сейдо туго стянутый сверток поменьше первого, — это вроде лекарства. Просто отдай ей, она поймет для чего. Сейдо кивнул, хотя не был так уж уверен, что Мадо примет подарки от мутанта. — Я бы хотела с ней познакомиться, — сказала Тоука. — Передашь, Такизава-кун? — Я… Хорошо. Амон, закончив разговор, поблагодарил хозяев бара за гостеприимство и махнул Сейдо рукой. — Едем за оружием. *** В мрачную забегаловку на окраине Амон и Сейдо попали ближе к ночи. Ярко-красная надпись «Разруха» на вывеске была нарисована краской, светящейся в темноте, внутри оказалось чисто, но неуютно. Холодное место, куда не пойдешь просто так выпить и посидеть с друзьями. Здесь развлекались и договаривались об обмене люди (и нелюди) другого пошиба: те, кого в других местах сочли бы сомнительными и обошли по другой стороне улицы. В баре царил полумрак: самое то для места, где безопаснее не вглядываться в лица и не задавать вопросов, чтобы не оказаться утром в придорожной канаве с пулей в затылке. Темная — то ли от времени, то ли по идейным соображениям — мебель казалась громоздкой в небольшом пространстве, жестяные плафоны давно забыли о своем назначении. Подсвеченной тусклым красным сиянием оказалась лишь барная стойка. Какие сделки в такой-то темноте? Впрочем, понятно — здесь было принято верить друг другу на слово, потому что ценность имели договоренности и товар, но никак не жизнь. Ренджи посоветовал прийти сюда за оружием, он, судя по всему, коротко был знаком со здешней хозяйкой. Если подумать, странные знакомства для угрюмого замкнутого бармена вроде него. Их, конечно, заметили сразу, но виду не подавали. Амон чувствовал спиной изучающие и оценивающие взгляды, от которых становилось противно и тревожно. Хорошо знакомое по прежней жизни ощущение. Сейдо подобрался, он был готов к бою. Амон очень надеялся, что все обойдется. Ренджи предостерегал их от драк в этом месте. Смешливая рыжая женщина за барной стойкой оказалась хозяйкой. Итори — так она представилась. Она, должно быть, была одной из причин, по которым собирались здесь вновь и вновь все эти мужчины: красавица, умеющая расположить к себе и показать каждому гостю, что ему здесь рады. При имени Ренджи она на миг сделалась серьезной, но тут же вернула свою обычную приветливо-игривую улыбку. — Подождите здесь, дорогие, выпейте чего-нибудь, расскажите о себе, а я улажу все, когда придет время. — Итори указала им на места у барной стойки. Амон смутился. У них было мало времени, а товара на обмен и того меньше — они не могли позволить себе тратиться на развлечения. Да и рассказывать о себе этой женщине он хотел меньше всего. Определенно Ренджи не обо всем их предупредил. Он уже хотел попросить воды, когда Итори, не отводя от него чуть насмешливого взгляда, сделала два коктейля и поставила перед ними. — За счет заведения. Друзьям Рена здесь всегда рады. — Благодарю, но мы… — Здесь почти нет алкоголя, — уверила Итори, — специально для тех, кому еще добираться домой. Вы же не хотите меня огорчить? Амон догадывался, что те, кто огорчает хозяйку бара, очень плохо заканчивают. Он не хотел обращать на себя лишнее внимание, поэтому выпил. Напиток был сладким, с ароматом каких-то ягод. Пока Итори отвлеклась на другого посетителя, Амон попытался ненавязчиво оглядеться. Внимание его невольно привлек человек, сидящий у стойки слева, в самом темном углу. Красноватое свечение выхватывало из полумрака тонкий профиль. Он был один в отличие от большинства посетителей, молчаливо цедил свой напиток и, кажется, был полностью погружен в себя. Он не казался мрачным или печальным, скорее — спокойно-меланхоличным, будто пришел сюда просто подумать. Странный выбор места для размышлений, но самой удивительной была его внешность: руки, покрытые узорами татуировок, наполовину выбритая голова, множество металлических колец в ушах и затягивающие непроглядной чернотой глаза. Этот человек словно бы и в мире, где не оставалось ничего нормального, хотел производить впечатление своей экстравагантностью. А может быть, и не хотел. Может, он просто так жил. Амон отвел было взгляд, решив, что пялиться на гостя так долго уже неприлично, но незнакомец вдруг обернулся к ним и улыбнулся неожиданно мягко. — Привет, я Ута, — представился он. — Добрый вечер, я… Сато, — Амон замялся на секунду, прежде чем произнести выдуманное имя, — а моего друга зовут Мацумото. Он вдруг вспомнил, что слышал уже прежде имя Уты. Так звали лучшего в Городе мастера, что расписывал машины и делал татуировки. Немногие могли позволить себе заказать ему работу, а кто мог — заслуженно хвалился и очень дорожил этой красотой. Что такой человек мог делать здесь? Неужто и у него есть темные секреты? — Мы с Итори — старые друзья, — Ута будто отвечал на его мысли, — и с Ренджи, — добавил он тише немного погодя. Вот как? А Ренджи оказался полон сюрпризов… Неужели и Ута — мутант? Амон уже догадался про веселую хозяйку бара, но что такой известный человек как Ута может оказаться мутантом, казалось почти невероятным. И никто никогда не проверял? А впрочем… ведь это наоборот было лучшим способом остаться в безопасности, намного лучшим, чем тот, что избрали они сами. Никто не станет подозревать, если ты не скрываешься по углам, а открываешь мастерскую, принимаешь клиентов, в том числе и из клана Вашу… Если ты уважаемый в Городе человек, к тебе никогда не придут охотники, не с этой целью. — Вы ведь издалека? — Ута покачивал бокал в длинных татуированных пальцах. — Не помню, чтобы видел вас здесь. — Мы живем в пустыне. В Городе сейчас неспокойно, — пояснил Амон. — Разве в пустыне не опаснее? Впрочем, вам виднее, наверное. — Ута пожал плечами и замолчал на некоторое время, глядя в пустоту. Амон тоже не знал, о чем говорить, да и не особо хотел. — У тебя красивые волосы, Мацумото-кун, — Ута неожиданно обратился к Сейдо, хмуро разглядывавшему столешницу перед собой. — Такой чистый оттенок… — Амон почувствовал, даже не глядя, как Сейдо напрягся, как он раздражен непрошенным вниманием. С него сталось бы устроить драку вопреки всем увещеваниям Ренджи, поэтому Амон нащупал его ладонь и чуть сжал, успокаивая. — Я бы нарисовал тебя, если захочешь. — Ута улыбнулся Сейдо, казалось, не замечая возникшей неловкости. — Бледная кожа, прозрачные глаза — какая глубина… и эти темные губы… я нарисовал бы тебя мучеником, или безумцем, или тем и другим одновременно. — Ута водил пальцем в воздухе, будто намечая линии будущей картины, лицо его стало почти мечтательным, но в глубине глаз Амону почудилось злое веселье. Сейдо вскинулся, сбросил руку Амона со своей и встал, готовый совершить глупость, но прежде чем он успел сказать хоть слово, Итори почти незаметно подошла к нему сзади и приобняла за плечи. Сейдо вздрогнул, поморщился, но ударить женщину, видимо, не решился. — Пожалуйста, не сердись на него, Мацумото-кун, — сладко пропела она Сейдо в ухо, — он такой бестактный… всех этих художников интересуют только их картинки, но, клянусь, он не хотел тебя обидеть. Правда же, Ута-сан? — И в мыслях не имел, — уверил Ута, пожалуй, чересчур простодушно хлопая длинными ресницами. Амон почувствовал к нему резкую, хлесткую неприязнь. «Все ты понял, — подумал он, — прекрасно понял и про седину и про все остальное. Просто решил потыкать палочкой и посмотреть, что получится». Сейдо снова уселся подле него, опустил глаза виновато. Амон хотел сказать ему, что все хорошо и не стоит винить себя. Разговаривать с Утой пропало всякое желание. «Ренджи, мне не нравятся твои друзья», — подумал он, чувствуя неприятный холодок и беспокойство, какие часто накатывали на него в Большом зале убежища Аогири. Ему было гадко находиться рядом с людьми, которые любят причинять боль другим. Дверь бара позади них открылась и закрылась, и в зале вдруг стало заметно тише, будто все разом затаили дыхание. Амон не оборачивался, надеялся только, что это не новая опасность, и удивился, что почти не слышит шагов. Тот, кто заставил всех поутихнуть своим появлением, должен быть, вероятно, внушительным человеком. Хотя… он вспомнил Одноглазую Сову, перед которой трепетали и мирные горожане и охотники — все же иногда внутренняя сила не имела никакого отношения к размерам тела. Тишина вдруг разорвалась свистом и фривольными выкриками мужчин: «Ты потерялась, крошка? Хочешь, отведу тебя домой?», «Куколка, может, выпьешь с нами? Любой напиток за мой счет!», «Уверен, у меня есть то, что ты ищешь, детка». Амон не хотел выказывать излишнее любопытство и потому увидел лишь боковым зрением, как на стул рядом с Сейдо легко взлетела маленькая темная фигурка. Девушка. Девочка. Итори ее знала. Она улыбнулась гостье сладко, слишком сладко: — Рей-чан, давно тебя здесь не было. — Много работы, Итори-сан, но сегодня я отдыхаю. Ее голос. Амон вздрогнул, потому что узнал его, не мог не узнать: столько раз он его слышал. Он повернулся, чтобы посмотреть, убедиться, и почувствовал, как Сейдо схватил его за рукав. Сузуя Джузо, лучший охотник Цитадели, сидел рядом с ними, накрашенный и одетый в женское платье, отделанное кружевом. В длинных черных волосах алели красные ленты, придававшие его и без того юному облику совсем уж детский оттенок. Сузуя заметил их и смерил взглядом без тени узнавания. Если это была игра, то играл он блестяще. — Привет. Вы новенькие? Не видела вас здесь раньше, — сказал он, широко улыбаясь, и, не дожидаясь ответа, представился: — Я Рей. Это было его прежнее имя. Десять лет назад, незадолго до того, как Амон стал охотником, эта история прогремела на всю Цитадель. Они выследили тогда особо опасного мутанта, который называл себя Биг Мадам: толстяка с многодневной щетиной, который всегда носил парик и платье и, кажется, считал себя женщиной. Биг Мадам содержал подпольный бордель из разряда тех, куда приходят за особыми услугами богатые извращенцы. Очень богатые и высокопоставленные извращенцы, близкие клану Вашу, потому дело по сути своей простое окутано было ореолом тайны, и запах гнили от него следовало прикрывать ароматом духов. Дело было не в клиентах и не в услугах — бордели не были запрещены в Городе, а что происходило со шлюхами в запертых комнатках с тонкими перегородками, никогда никого не интересовало. Дело было во власти, как и всегда: Биг Мадам не был обычным владельцем борделя или даже обычным мутантом — он заставлял своих шлюх выведывать секреты клиентов, понемногу выуживать из них не только деньги, но и информацию, порой такую, за которую можно было лишиться головы — и все это он готов был сделать достоянием любого, кто предложил бы достойную плату. Ходили слухи, что многие из добытых секретов он сливал банде Клоунов — неуловимой, могущественной и жуткой из-за неясности своих целей. Если Одноглазая Сова бросала вызов Цитадели и клану Вашу, то против кого и чего выступали Клоуны до сих пор оставалось тайной. От борделя тогда не оставили камня на камне, шлюх переловили, а вот Биг Мадам удалось сбежать. То, что случилось дальше, было столь отвратительно, что Амон предпочел бы никогда о таком не знать, не думать даже, что охотники из Цитадели, его товарищи, могли быть в подобном замешаны. Их разделили — всех шлюх — и мужчин, которых как обычно было больше, свезли в закрытом фургоне в пустыню, где расстреляли всех до одного и оставили тела гнить под палящим солнцем. Женщин забрали в Цитадель, и никто больше никогда их не видел. Был только один человек из подопечных Биг Мадам, не пропавший в стенах Цитадели и не сгинувший в пустыне под прицельным огнем. Ребенок. Рей. Охотники нашли ее в одной из комнат-клетушек: в белом платье и с распущенными по плечам белыми волосами она была похожа на ангела и казалась совсем маленькой, даже младше своих лет. Ей было тринадцать. Наверное — сама она точно не знала, но «так говорила мама», она так и сказала «мама», и они далеко не сразу поняли, что это она о Биг Мадам. Амон помнил, какую страшную сосущую тоску почувствовал, когда ему рассказывали об этом, как сердце знакомо заныло. У них с Сузуей было кое-что общее, связывающее их ненормальным, извращенным родством, которое никто больше не мог бы понять: это «отец» и «мама» — самые главные, самые первые люди в жизни. Предавшие своих детей, пожравшие их и наполнившие их сны кошмарами. Найденная девочка должна была отправиться с остальными женщинами — таков был приказ Цунейоши Вашу — и так бы и случилось, если бы Шинохара-сан не спрятал ее. Сам он не любил рассказывать эту историю, но находились длинные языки, что разбалтывали все, приукрашивая подробностями, и передавали дальше, так что мало кому удавалось оказаться непосвященным. Шинохара Юкинори тогда нарушил приказ, скрывал девочку-ангела от охотников и начальства в разных местах, чтобы не нашли, чтобы никто больше не причинил ей вреда. Это были наивные попытки, и через некоторое время его раскрыли, конечно, но Верховный Правитель решил, что тринадцатилетняя проститутка не могла узнать много лишнего, а если и знала, то вряд ли могла это понять и использовать, потому и Рей, и Шинохара-сан были «прощены» и помилованы. Шинохара-сан получил разрешение вернуться к своим обязанностям охотника, а Рей определили в приют. Там-то и выяснилось, что Рей на самом деле — мальчик с начисто отрезанными мужскими частями, о которых напоминал только тянущийся через всю промежность грубый неровный шов. Рей прожил в борделе всю жизнь, сколько себя помнил, и был совсем диким. Он не знал, что он не девочка и знал одновременно, в нем будто уживались два человека и мучительно раздирали тело и разум на части. На допросах он спокойно и обыденно рассказывал о жизни в борделе и о том, что делала с ним «мама», такое, что у взрослых, повидавших виды мужчин вставали дыбом волосы. Его спина была усеяна мелкими шрамами («мама подвешивала меня на крючьях»), застарелые рубцы от колотых ран встречались на руках и ногах («я не всегда так хорошо умела уворачиваться от ножей, как теперь»), бедра и ягодицы были покрыты заживающими уже гроздьями синяков («это ничего, я давно не чувствую никакой боли» — сквозь смущенную улыбку). Про главный свой шрам он сказал: «Мама ударила молотком. Потом все отрезали, но этого я уже не помню». Ему нельзя было оставаться в приюте с другими детьми, потому что он был невозможен и ненормален. Его будто штормило, мотало из стороны в сторону. Он не чувствовал боли сам и потому был жесток к другим: дрался как звереныш, вскидывался на малейший неприязненный взгляд или тон, чуял еле скрываемую брезгливость в жестах и молчании и бил за это безжалостно, насмерть, не разбирая, кто перед ним: взрослый или ребенок, сильный или слабый, будто вся боль осознания своей прежней роли вылилась в эту животную ярость. В другие дни он бывал апатичен и просиживал часы, наблюдая за облаками или за тем, как ветер играет с песчинками, не делая ничего и не слыша обращенных к нему слов. Порой что-то будто ломалось в нем, и было неясно, становится ли он на самом деле снова той девочкой или играет в нее, бросая очередной вызов всем и каждому. Он находил где-то женские тряпки и ластился к тому, кого выберет, как бордельная девка, и это было страшнее всего, потому что он шарил механически и умело по чужому телу, прилипая накрепко, так, что не отцепишь, а в глазах при этом стыла смерть, запредельная и дикая ненависть, густо замешанная с болью, и было ясно как день: поддайся, ответь на ласку или прими ее — и погибнешь. Шинохара-сан забрал его к себе, в свой дом, к жене, сыновьям-близнецам и маленькой дочке. Это сочли тогда безумием, потому что Рей мог и должен был все непоправимо испортить: сжечь дом, развратить или убить детей Шинохары-сана, его жену и его самого. Все были уверены, что так и случится и ждали с содроганием и грязноватым любопытством страшной развязки. Ее не случилось. Рей взял себе новое имя — Джузо, сдружился с маленькими детьми Шинохары-сана, которые не знали о его прошлом и понятия не имели, что его положено презирать. Он играл в мутантов и охотников с ребятами намного младше себя, не пытаясь причинить им вред, строил башни из песка с девочкой-младенцем и корчил смешные рожицы, чтобы развеселить ее. Ему можно было смело оставить детей: он занимал их играми, не забывая присматривать, но так, что его неизменно принимали за своего. Своим он и был: вечный ребенок, который никогда не вырастет. Через несколько лет сыновья Шинохары-сана обогнали его в росте и стали казаться старше. Джузо решил стать охотником. Его взяли в Цитадель сразу, без необходимого обучения: может, потому что боялись за других новобранцев, а, может, потому что у него был талант. Джузо был необыкновенно сильным для такого маленького тела, но главное — быстрым, юрким и гибким как дьявол. Он чуял мутантов лучше любых приборов — безошибочно — и убивал точно и безжалостно, но без ненависти. Амону казалось, что для Джузо все это было продолжением игры — бесконечная война мутантов и людей его мало интересовала, ему нужно было что-то другое, а что именно — Амон не мог сказать. Может быть, его просто захватывал охотничий азарт или так он давал выход своему безумию. Джузо не был садистом в обычном смысле этого слова: его не волновали чужие страдания, но при этом глаза его жутко и странно блестели при виде крови на ноже. Когда-то, работая вместе с этим мальчиком в Цитадели, Амон испытывал что-то сродни священному ужасу, видя, как тот ловко и страшно орудует ножами или своим огромным ручным пулеметом, Джейсоном, на поле боя. Он предрекал Джузо стремительную карьеру, и так и случилось: в свои двадцать три года Сузуя Джузо был охотником особого класса, то есть достиг самого высокого звания из возможных. Только легендарный Бог Смерти, Арима Кишо, мог похвастаться столь же быстрым и блистательным взлетом. И сейчас Сузуя, лучший охотник Цитадели после смерти Аримы Кишо, сидел подле них в сомнительной забегаловке, полной мутантов, одетый в женское платье, пил лимонад, беззаботно болтая ногами под барной стойкой, и беседовал с мутантами, как со старыми приятелями. Амон неловко назвал Джузо их выдуманные имена, и тот удовлетворенно кивнул, а затем помахал рукой Уте, который успел откуда-то достать бумагу и карандаш и теперь увлеченно рисовал что-то в своем углу. — Ута-сан! Ута поднял голову от рисунка, улыбнулся, произнес голосом низким, бархатным и вибрирующим, каким уместно было бы говорить с женщиной, которую собираешься соблазнить: — Приветик, Рей-чан. Эти двое определенно были хорошо знакомы. Но как? Почему? «Во что вы двое черт возьми, играете? И с кем? Друг с другом? Или, может, с нами?». Амону неприятна была мысль, что у Сузуи могли быть дела с этим скользким человеком. Мутантом, если точнее. И Сузуя не мог об этом не знать. — Что ты рисуешь? Покажи! Ута мягко рассмеялся: — Это набросок. Просто набросок, Рей. Когда закончу, я обязательно покажу тебе. Джузо нервно повел плечом: — Я, может быть, уйду скоро… тут… тут должен быть один человек… — О, ты кого-то ждешь? — Нет, нет, я просто думаю, может, кто-то здесь ждет меня… они были так рады, когда я вошла. Его улыбка выглядела немного неуверенно и уязвимо. Амон насторожился: происходящее словно переставало быть игрой и приобретало оттенок чего-то болезненно дикого. — Рей, — Ута будто некоторое время подбирал слова, — это была не радость, это другое. Они… скорее надеются, что смогут удачно угостить тебя коктейлем и… насладиться твоей красотой. — О! — Джузо, тревожно распахнув глаза, уставился в кружку с лимонадом, которую принесла ему Итори. А потом неожиданно требовательно обратился к Амону, дернув его за рукав: — А вы? Вы не хотите угостить меня, Сато-сан, приехавший издалека? — Эй, никого мы не станем угощать! — Сейдо ответил решительно и грубо, прежде чем Амон успел сказать хоть слово. Амон одернул его: не следовало грубить, пока они не поняли, что за игру ведет Сузуя. И ведет ли вообще. — Ты… хотела бы, чтобы мы угостили тебя? — осторожно спросил он. — Нет, — Джузо покачал головой, — мама говорит, что имеют значение только чужие желания, не мои, поэтому я не должна хотеть. Тот, кто хочет, всегда платит за это. Но вы… вы оба пахнете так знакомо, что я подумала… мы не виделись раньше, Сато-сан? — Хватит нести чушь! — Сейдо был явно взволнован и повысил голос. Амон заметил, как нехорошо сверкнули глаза Сузуи. «Держите Сейдо при себе», — вспомнил он и взял его за руку, успокаивая и защищая. «Нельзя ему оставаться в Городе. Ни в коем случае нельзя». — Если мы и виделись, то случайно, Рей, — мягко сказал Амон. — Я не припомню такого. Сузуя кивнул, прикрыв глаза с невозможно длинными ресницами. Ута переводил взгляд то на них, то на Сузую и, кажется, прятал под осторожной заинтересованностью насмешку. Амону хотелось скорее уйти. — Они тебя обижают, крошка? — Сзади к ним подошел мужчина лет сорока с заискивающей масляной улыбкой. — Может, нужна помощь? — Ох, Ямамото-кун, разве я бы дала в обиду такое прелестное создание? — Улыбнулась Итори. — Не выдумывайте, лучше угостите девушку коктейлем. — Лимонадом, — уточнил Сузуя, — мама не разрешает мне пить алкоголь. — Хорошо, не будем расстраивать маму. — Мужчина приобнял Сузую за плечи и кивнул Итори. — Вы знаете, чем здесь платят, Ямамото-кун. — Итори наполнила кружку лимонадом и протянула Сузуе. — Факты, слухи… удивите нас, расскажите что-то, чего мы еще не знаем. — В определенных кругах поговаривают… — начал Ямамото, понизив голос и преисполняясь чувством собственной важности, — что новым Верховным Правителем станет юный бастард. Ну, тот, что застрелил Одноглазую Сову. Думаю, это дело почти решенное. — Да вы что! — Итори наигранно удивилась, но Ямамото, кажется, не заметил насмешки. — Молодой герой, чье рождение покрыто завесой тайны… красивая история, ты не находишь, Ута? — Она протянула руку и слегка потрепала его по щеке. Ута поморщился. — Да хватит уже рисовать, разве тебе с нами неинтересно?! «Он ее любовник. — Амон сам удивился внезапно пришедшему пониманию. Он не хотел этого знать: будто, не желая того, подглядел в замочную скважину. От чужой тайны душно пахло алкоголем, духами и испачканными простынями. — Может, и Ренджи тоже… — пронеслось в голове непрошенное. Он хотел стряхнуть с себя это знание, как грязь, как прилепившуюся к одежде колючку, но не мог. — Что со мной, в самом деле…», — подумал Амон с отвращением. Сузуя улыбался навязчиво обхаживающему его незнакомцу со странной смесью застенчивости и кокетства. Это была не его улыбка, не его выражение лица, не его слова, будто он играл, но одновременно и нет — просто потерялся и ждал того, кто найдет его настоящего. Амон не знал, как ему помочь и нужна ли здесь помощь. — Ты так хорошо пахнешь, милая, — громко шепнул Ямамото, которого уже повело от браги и еле сдерживаемой похоти, и положил ладонь на талию Сузуи. Тот вздрогнул заметно, но ничего не сказал. — Здесь шумновато, может, найдем местечко поуютнее и продолжим беседу? Обещаю, тебе понравится. Краем глаза Амон заметил, что Сейдо скривился так, будто его вот-вот стошнит. — Нам нужна комната, Итори-сан. — Ямамото улыбнулся хозяйке бара, но вся ее показная любезность будто вмиг испарилась. Итори обдала его холодом. — У нас не гостиница, Ямамото-кун. Вам лучше поискать комнату в другом месте. — Да ладно, здесь полно комнат, я знаю, — он, кажется, не уловил ее изменившегося тона, — я плачу щедро, Итори-сан — все, что захочешь, взамен славной маленькой спальни. Ута обернулся к нему вдруг, отложив рисование, почти молниеносно, и вперил свой непроницаемый черный взгляд. Ямамото поморщился. — Хозяйка сказала, что комнат нет, — сказал он без видимой угрозы, но так, что всем у стойки стало не по себе. — Значит, их нет. Что вам неясно, Ямамото-кун? Тот заметно побледнел и нервно сглотнул. Сузуя разрядил обстановку, спрыгнув со стула. — Не надо нам комнаты, я знаю одно хорошее место. — Улыбнулся он безмятежно. — До встречи, Ута-сан, Итори-сан. А вам доброй ночи. — Он помахал рукой Амону и Сейдо. — Рей-чан, — сказал Ута ему в спину, — нужны тебе еще мелки? Я как раз отложил для тебя кое-что. Ты ведь еще рисуешь? Зайди за ними как-нибудь на днях. Заодно поболтаем. Сузуя обернулся: — Да, я… я зайду. Непременно. Он еще раз махнул всем рукой и вышел вместе с Ямамото, который, видимо, пытался замять возникшую неловкость новыми скабрезностями. Итори вздохнула с наигранным сожалением, когда за ними закрылась дверь: — Прощай, дурачок. Ута поднял на нее взгляд. — Ну что ты, он был забавным… Итори мелодично рассмеялась в ответ. В воздухе повисло неприятное чувство ожидания, будто Ута и Итори ждали вопросов и были готовы — нет, скорее рады — дать на них ответы. Амон сглотнул комок в горле, стараясь быстрее придумать любую другую тему для разговора. Что бы ни делал тут Сузуя — был ли на задании или не в своем уме, он не станет обсуждать его. Не с этой компанией. — Так… Ренджи сказал, что вы поможете нам найти людей… — Да-да, конечно, — нетерпеливо перебила хозяйка с прежней приторной улыбкой, от которой уже сводило скулы. — Подождите, они скоро будут. — Куда вам спешить? — между делом поинтересовался Ута. — Вы ведь только приехали. В пустыне должно быть скучно, а здесь столько всего происходит. Он говорил лениво, как-то томно, чуть растягивая слова, в этой неспешности было что-то притягательно-завораживающее: хотелось слушать его, следить за его изящными движениями. А еще — бежать, потому что его окружала аура опасности. Казалось, он оставлял на виду свою загадочность как приманку и ждал, словно притаившийся в засаде хищник. Он весь был поглощен рисунком, лишь иногда поглядывая на нервничающего Сейдо. Слышался шорох карандаша — на бумагу ложились все новые штрихи, оставленные уверенными движениями. Ута продолжил непринужденно, будто бы обращаясь к Итори, но Амон знал отчего-то, что он говорит для них: — Столько всего случилось в последнее время в Городе и окрестностях. — Он окинул их мимолетным взглядом, угол рта дрогнул в улыбке. — Всюду ходят слухи… Про Одноглазую Сову, юного бастарда Вашу, про убийство Верховного правителя и Аримы Кишо… Амон и Сейдо невольно переглянулись. Для чего он говорил им все это? — Ута, сладкий, ну зачем нашим гостям твои страшилки? Еще решат держаться подальше от Города и больше не зайдут к нам, — упрекнула его Итори. — Или наоборот — узнают что-то полезное для себя. — Пожал плечами Ута. — Как знать… Один знакомый из Цитадели рассказал мне по большому секрету, что в Городе объявился Донато Порпора. Слышали о нем? Наверняка слышали. — Он умер. — Слова вырвались сами, против его воли. Амон сжал в кулак левую руку до ломоты в костях — не сорваться, только бы не сорваться. Он не собирался никому показывать свои раны. — Он же умер, — повторил он тише и совсем не так уверенно, будто хотел подтверждения. — Вряд ли. — Ута снова пожал плечами. — Моему источнику незачем врать. — Донато Порпора? Тот, что держал приют и ел детей? — спросил Сейдо, уставившись на Уту во все глаза. Тот продолжал как ни в чем не бывало. — У него был свой стиль. Много вы помните мутантов по именам? А этот пропал надолго, но остался в памяти, в легендах. Для такого нужен талант. Я слышал, что, когда его поймали, с ним был ребенок, мальчик. Единственный, кого он пощадил, и даже не мутант при этом. Странно, правда? Что такой как Донато мог настолько привязаться к кому-то… Амон ощутил тошноту и головокружение разом, ему захотелось выйти отсюда немедленно и пойти искать оружие в любое другое место. В ноздри бил удушливый смрад духов, алкоголя, пота и лжи. Это место было пропитано ложью. — Наверное, просто оставил его напоследок, — сказал Сейдо простодушно. — Не успел сожрать. — Ты думаешь, Мацумото-кун? — задумчиво спросил Ута. — А мне было бы интересно встретиться с этим мальчиком, если он жив. Посмотреть, что такое в нем заставило отступить монстра. Сейдо нахмурился. Кровь, стучащая в висках, мешала Амону думать и говорить. Чернота стояла перед глазами и скалилась белозубой улыбкой чудовища. Открытые рты жаждали мяса, клацали призывно и громко в ожидании жертвы. «Я не разрешал тебе входить, Котаро». Почему я? Что со мной не так? Разве я такой же как он? Скажите. Скажите мне кто-нибудь! — Сато-кун! Сато-кун! — Итори, видно, звала его уже некоторое время. Амон попытался взять себя в руки. — Он здесь. Человек, который вам нужен.