Сведенные судьбой

Следующие несколько недель Мари жила, точно во сне: что-то ела, пила, с кем-то разговаривала и даже пыталась смеяться, но душа ее, израненная и неприкаянная, рвалась прочь, требуя вольного ветра и дороги. Неважно, куда вела бы дорога, лишь бы подальше от этих мест, где ее никто не ждет и куда не хотелось возвращаться. — Мари, ну нельзя так, пойми! — Де Вард, с которым она проводила теперь все свое время, с сочувствием посмотрел на бледную девушку с померкшим взором, протянув ей чарку вина. — Пей. Мари благодарно кивнула и, взяв чарку в руки, вперилась невидящим взором в рубиновую жидкость, тихо пропев: Выпьем за любовь, Как блестят сейчас твои глаза, Выпьем за любовь, Пусть дрожит хрустальная слеза. Выпьем за любовь, И уже не надо лишних слов…* Допеть девушка не смогла, поскольку из горла вдруг вырвался резкий клокочущий звук, перешедший в истошные рыдания. Она могла врать Ирени, Камилле, могла врать всему миру, но врать самой себе было бессмысленно, равно как и бежать от себя. Бежать от правды, которая заключалась в том, что ее все еще тянуло к Дебре. Тянуло назад, в мир иллюзорно-счастливой жизни, где были совместные вечера, пылкие признания, романтичные песни и полное взаимопонимание. Но как же пугала оборотная сторона этого мира, заключавшаяся в бесконечных унижениях, слезах, принуждении и беспрекословном подчинении. — Я запуталась, Айзек, — вздохнула девушка, чуть успокоившись, и виновато посмотрела на графа, отставив непочатый бокал. — Как можно одновременно хотеть вернуться к Дебре и в то же время всей душой желать убежать от него как можно дальше? — Ты хочешь вернуться, потому что надеешься, что он снова станет таким, каким был в те первые дни, когда судьба свела вас — нежным, ранимым, заботливым, ласковым романтиком. Но в глубине души ты знаешь, что, вернувшись, снова попадешь в лапы эгоиста, грубияна, вруна и самодура, и именно поэтому тебе так хочется бежать без оглядки. — Я боюсь, что своим уходом окончательно столкну в пропасть заблудшую душу, которой еще можно было бы помочь, останься я рядом, понимаешь? — с отчаянием воскликнула де Шеврез, вцепившись внезапно озябшими пальцами в плечи Айзека. — Светлая, наивная, стремящаяся всем помочь девочка, верящая в доброту людей даже тогда, когда эти люди топчут твою душу, -сочувственно проговорил юноша, беря ее руки в свои. От этих слов Мари невольно вздрогнула, потому как в ушах ее зазвучал тихий голос Дебре: Ты одна добром меришь Все что прожито мной. Ты в меня еще веришь, Как уже никто другой.** Мягко высвободив свои пальцы из рук графа, девушка прикрыла рот ладонью, дабы избежать лишних звуков, и зашлась в судорожных, почти беззвучных, рыданиях, которые были страшнее любой истерики. Это было ее привычкой. Именно так она плакала, когда было действительно больно. Именно эти молчаливые слезы, искаженный в беззвучном крике рот, прикрытый ладонью, и редкие судорожные всхлипы были вестниками души, вывернутой наизнанку. — Я его предала… — кое-как выговорила девушка, давясь слезами. Айзек молча обнял девушку за плечи, после чего поднес к ее губам наполненную до краев чарку и, подождав, пока Мари большими, судорожными глотками опустошит ее, произнес, мягко улыбнувшись: — Так вот что тебя на самом деле гнетет. Ты уже не любишь Дебре, просто винишь себя в том, что ушла. Боишься, что сделала это зря и думаешь, что своей верой в него смогла бы помочь ему, вытащить его из той пропасти, в которую этот человек стремительно падает, если бы не сдалась так рано. Верно? Подумав секунду, девушка кивнула, тяжко вздохнув. — Понимаешь, милая, — медленно проговорил Айзек, задумчиво глядя на герцогиню, — вся штука в том, что каждому сбившемуся с пути мужчине раз в жизни судьбой дается ангел в облике беззаветно любящей женщины. Она укроет сердце подопечного теплыми крыльями нежности, залечит любовью и заботой душевные раны и многое простит, веря, что человек осознал свои ошибки. Одни благодаря ангелу понимают, как бездарно жили прежде, стремятся стать лучше ради хранительницы, которая верит в них и в конце-концов исправляются, а другие… Айзек на мгновение замолк, задумчиво подперев ладонью щеку, после чего грустно изрек:  — Другие, увы, принимают заботу ангела как должное и меняться не хотят, а только еще больше ожесточаются и методично выдергивают перья из крыльев своего хранителя. Ангел терпит, прощает, и продолжает укрывать подопечного, несмотря на боль, а подопечному мешает это тепло, оно ему не нужно. Он просто ломает эти теплые, оберегающие крылья пополам, чтобы избавиться от надоевшего тепла, а потом, замерзнув без ставшего привычным тепла, начинает просить укрыть его вновь и говорить как ему холодно без мягких перьев, которые прежде окутывали его безмерной нежностью и теплотой, принимаемой как должное. А чем укрыть, если крылья сломаны, а перья выдернуты? И наступает момент, когда измученный, еле живой Ангел понимает, что должен уйти, потому как сделал все что мог, отдал все свое тепло, всю нежность, на какую был способен, но не только ничего не исправил, но и поплатился за свою доброту. И вины ангела в этом исчезновении нет. Он не предает, а оставляет. И оставляет не по своей воле и тем паче не по своей вине. В исчезновении хранителя виноват лишь тот, кто сломал ему крылья. Понимаешь? Девушка слабо улыбнулась. — Ты не смогла бы ему помочь, просто потому, что ему не нужна была эта помощь, Мари. Ты молодец, что нашла в себе силы уйти. — Ты прав, — кивнула девушка, чувствуя, как выпитое вино запоздало ударило в голову и блаженным теплом разлилось по телу. — Давай потанцуем? — вдруг улыбнулся граф. — Сейчас? — изумилась было Мари, но, вспомнив юношеские безумства, лукаво прищурилась:  — Танец-сценку, как в былые времена, осилишь? — Легко, — залихватски подмигнул граф. В залу вошел престарелый дворецкий, свидетель всех детских выходок Мари и Айзека, и, сев за стоявший в комнате рояль, выжидательно посмотрел на Мари, всегда бывшую в былые времена главной зачинщицей веселья. Герцогиня подошла к слуге и с тихим смехом что-то шепнула ему на ухо. — Понял, — кивнул он, и с усмешкой прошептал: — Эх, молодость, молодость! — И вновь повернулся к роялю. *** Первые робкие ноты безумно красивой мелодии заполнили все пространство залы. Айзек медленно подошел к Мари, остановившись в паре метров от нее и вытянул руку вперед, сделав вид, что хочет коснуться ее, но натыкается на незримую преграду. Герцогиня, понявшая примерный замысел графа, повторила этот жест, благодаря чему их ладони оказались друг напротив друга. Еще миг — и их ладони, тянущиеся друг к другу, соединятся, но вдруг молодые люди замерли, с нежностью глядя друг на друга, но не в силах соединить руки. Такие близкие, но такие далекие, разделяемые тонкой преградой невидимого зеркального стекла. С видимым усилием молодой человек «прорвался» ладонью сквозь стекло, коснувшись ладони «зеркальной незнакомки», нежно сплетя ее пальцы со своими. Так, ладонь в ладонь, молодые люди стояли несколько долгих секунд, не в силах отвести влюбленных взглядов и разнять соединенные наконец руки, как вдруг он резко, но крайне бережно притянул девушку к себе, разрушая все преграды аккурат в тот момент, когда вступление перешло в куплет, и положил руки зеркальной незнакомки себе на плечи, обняв ее за талию и закружив в вальсе. Подчиняясь ни то ритму музыки, ни то собственному порыву, зазеркальная леди нежно провела ладонью по щеке своего кавалера, который, к ее удивлению, мягко отстранил девушку от себя, держа ее на расстоянии вытянутой руки и словно бы любуясь ею, но при этом не выпуская ее тонкие пальчики из своей ладони. Миг — и молодой человек снова порывисто притянул свою зеркальную возлюбленную к себе так, что девушка помимо воли повернулась вокруг своей оси и прижалась спиной к его груди. Жестом фокусника он вынул заколку из волос зеркальной леди, каштановым каскадом рассыпавшихся по плечам, после чего взял ее на руки и нежно закружил по комнате, упиваясь каждым оставшимся мгновением волшебства, подаренного ему судьбой. Но вот темп музыки начинает стихать — пора прощаться. С видимым сожалением, он бережно ставит ее на ноги и вновь берет за руку, не в силах отпустить прекрасное видение. Девушка с неимоверной любовью, нежностью и грустью смотрит в его янтарные глаза, слушая затихающие ноты. Она разворачивается, чтобы уйти, и делает пару шагов, в то время, как он крепче сжимает ее ускользающие пальцы: «А может, еще рано?» Словно бы внимая этой немой мольбе, начавшая было затихать мелодия делает крутой вираж, став более громкой, и даруя молодому влюбленному еще один короткий миг счастья. Он вновь бережно притягивает зеркальную деву к себе и, глядя ей в глаза, нежно проводит подушечками пальцев по ее щеке, впившись трепетным поцелуем в губы незнакомки аккурат в тот момент, когда в воздухе тает последний, едва различимый аккорд. Музыка давно уже перестала звучать, но двум молодым людям, самозабвенно целующимся посреди освещенной парой десятков свечей залы, не было до этого никакого дела. Это не было частью игры. Это был поцелуй Мужчины и Женщины. Айзека де Варда и Мари де Шеврез.