Years & Years — Take Shelter
В этой комнате, в этой квартире сегодня будто поселилась тишина, такая осязаемая, что чуть руку протяни и можно потрогать. Здесь темнее, чем обычно, воздух обжигающе горячий, удушливый, и груз мыслей, словно завис над потолком, решая в какое мгновение свалится на владельцев. По неясным причинам всё вокруг померкшее и давящее, сжимающее в своих оковах и Гарри пугается этого больше, чем следует, когда осматривает, словно ставшее чужим, помещение. Солнечные блики не играют на стенах, мебель кажется слишком огромной и занимающей всё пространство и, несмотря на то, что день изо дня они с Зейном поддерживают идеальный порядок в квартире, отчего-то всё кажется грязным и находящимся не там, где нужно. «Это всё последствия разговора», — решает разум Гарри. «Это из-за того, что Лиам сбежал вчерашним вечером», — шепчет сердце Гарри. Стайлса передёргивает от острого, внезапно возникшего холода и табун мурашек мчится по его телу, когда он направляется будить Зейна, чтобы поскорее собраться и покинуть квартиру, лелея надежду, что после того, как они вернутся с учёбы, всё придет в норму. Зейн просыпается долго и нехотя, его сознание никак не приходит в норму, путая мысли и пытаясь понять, что происходит и почему кто-то легонько трясёт его за плечо. И затем всё словно выстраивается в одну линию, одна деталь за другой и реальность возвращается и вместе с тем, как только Зейн раскрывает глаза, он испытывает стискивающий захват ‘нечто’ на себе. Он промаргивает глаза, прежде чем различить перед собой слегка помятого шатена и это определённо не Лиам. — Пора вставать, — произносит едва различимо парень в голубой пижаме, прикладывая одну руку к голове, а вторую отстраняет в сторону и долго потягивается, напрягая мышцы и разминая тело. Зейн молча спускает ноги с кровати, оставаясь сидеть на краю и застывая взглядом на надетом на нём чёрном свитере, напоминающем ему о том, как закончился вечер. — Лиам? — спрашивает слегка обречённо Зейн, поднимая голову к Гарри, всё ещё стоящему рядом. — Ушёл чуть больше часа назад, — бессовестно врёт Стайлс и одаривает друга полуулыбкой, которая вскоре превращается в странную гримасу. — Ему нужно было собраться в универ. Зейн, с силой и определённым звуком сопровождающим поступление кислорода, вдыхает воздух через нос, а затем не менее шумно выпускает тяжелый выдох из своих лёгких, сквозь слегка приоткрытые губы. — Хорошо, … — Зейн всё ещё сидит на месте, а потом резким движением встаёт и, хватая полотенце, висящее на спинке стула, идёт к выходу. — Это хорошо. Гарри провожает друга взглядом и в недовольстве на себя качает головой, прикусывая нижнюю губу и ненавидя себя прямо сейчас. Это первый день после разговора, который должен был помочь им перестать строить преграды между собой, но ему приходится врать и Гарри не знает, что ужасней — лгать своему лучшему другу или прикрывать задницу эгоистичному мудаку? Хотя знаете что? Какая к чёрту разница, если он, так или иначе, делает и то, и то одновременно.Некоторое время назад.
Как только Зейн засыпает, а это происходит почти мгновенно, Лиам без всяких заминок убирается оттуда. Хватает из гостиной рюкзак, натягивает ботинки и покидает квартиру, под оглушающий хлопок двери. Гарри следит за ним из окна, и Лиам физически ощущает этот не одобряющий взгляд, прожигающий до костей, пока он забирается на мотоцикл и уносится прочь. Но что ему оставалось делать? Как он мог остаться там и вести себя, как ни в чем не бывало, когда такие вещи произошли? Его сердце не переставало бешено стучать внутри ещё с того момента, когда Зейн в первый раз упомянул свою мать и то, как она с ним обходилась и сейчас мелкая дрожь накрывала тело Лиама от внезапно возникшей злости на себя и людей, которые сотворили это с Маликом. Лиам не мог остаться там с ним, не мог смотреть на Зейна и представлять, какие вещи происходили с ним, и потому он сейчас петлял по улицам ночного Нью-Йорка в попытке не сорваться. Куча мыслей раздирали Пейна изнутри. Он был зол на себя за то, что уехал, но иначе не мог, ему нужно было подумать, ему нужно было прийти к какому-то консенсусу. Он был растерян и не знал, что теперь предстоит дальше. Он был напуган тем, что завтра брюнет проснётся без него и это, возможно, разобьёт ему сердце. Он ощущал ненависть, бурлящую внутри, когда вспоминал, каким уничтоженным выглядел Зейн, рассказывая о своём прошлом. И также он осознавал, что не может вернуться, потому что если он не поймёт и не услышит сейчас голос собственного сердца, то он испортит не только свою жизнь. Если парень не разберётся со всем этим, то просто на просто утопит себя в притворстве, а когда устанет играть роль хорошего человека, то утянет вслед за собой и Зейна, который и так каждый раз гулял по краю обрыва. Лиам давно превысил максимальную скорость, дозволенную на шоссе, по которому он ехал, вся местность по краям превратились для него в сплошные смазанные линии и одно-единственное за что лишь цеплялся взгляд Пейна это дорога перед ним, ведущая в никуда. Злоба и печаль клокотали, раздирая его изнутри, а потом словно вспышка в голове послышалось фантомное: «Я пытался покончить с собой». Лиам круто виляет вправо, пытаясь увернуться от картинки перед глазами, и на секунду зажмуривает глаза. Шатен на автомате блокирует газ, грубо ударяет по тормозам, слыша визг шин и чувствуя неудержимое сопротивление из-за резкого нажатия, приведшего мотоцикл к блокировке заднего колеса. Лиам уже готов считаться с жизнью, пока потерянное сцепление с дорогой не восстанавливается и ‘Ducati’ рывком не замирает на обочине, поднимая клубы пыли над шоссе. Пейн глушит мотоцикл одним движением и слезает с него, позволяя тому шумно встретиться с землей. Лиам делает пару шагов влево, не зная, куда себя деть, и беспомощно хватаясь руками за голову, в попытке усмирить сбившееся дыхание. И затем он срывается, отступает назад и, падая на колени, ожесточенно кричит в пустоту, заглушаемый шумом ночного движения, до тех пор, пока голосовые связки не начинают болеть, а горло саднить. Крик срывается на хрип и Лиам сжимает свои волосы ладонью. Он не плачет, но он на грани, с расшатанными эмоциями и дикой головной болью, абсолютно беспомощно сидит в нескольких метрах от проносящихся по автомагистрали машин. И это абсолютно неправильно. Лиам Пейн воспитывался в семье, безусловно, важных и известных в городе людей, он никогда не имел ни в чём недостатка, но при этом как его брат и сестра не имел синдрома привилегированной золотой молодёжи. Ему прививали с самых пелёнок, что он должен быть рассудительным, добрым, понимающим, внимательным к людям. Да, быть может, из года в год он и обучался этикету, манерам, поведению в обществе и прочим вещам, которые должен был знать ребёнок «голубой крови»; и также ходил в элитные школы, где усердно занимался и посещал множество секции, развивая свои способности. Только также шатен был обласкан материнской любовью и отцовским пониманием. Родители действительно занимались их воспитанием, стараясь давать только лучшее, наполняя духовно, а не просто отмахиваясь от них материальными благами. Отец всегда играл с ними, посещал каждые соревнования, в которых они участвовали, и не раз сам любил поиграть с детьми в футбол или сходить покататься на коньках. Именно Джофф Пейн был тем, кто вселил в Лиама храбрость и уверенность в себе, являясь для них с сестрой защитником, борцом за справедливость и героем, в целом. А Мари, его восхитительная мама, была той, кто научила его читать и писать, это именно она привила любовь Лиама к знаниям, рассказывая невзначай им с Софией интересные факты об окружающем мире. Мама с самого детства рассказывала им о равенстве людей, о взаимопонимании и уважении друг друга, стараясь сделать из своих детей лучших людей. И это удалось, Кристофер являлся одним из наилучших следователей их округа, которому СМИ присвоило статус «благородного рыцаря», как бы пафосно это не звучало. София училась на последнем курсе по программе юриспруденция и шла на красный диплом, она определённо метила в будущем на значимое место в своей специальности. И ещё был Лиам, который также должен был занять ещё одну ячейку в правоохранительной деятельности и стать агентом ФБР, но с этим как-то не повязалось. Сколько бы он не занимался на специальных курсах подготовки, изучая основы, шатена всё же больше привлекало искусство, он умел и любил рисовать, неплохо пел и полностью был погружен в творчество. Конечно, когда он сказал родителям, что не поедет в академию, а пойдет в Колумбийский они были шокированы. Отец выказывал недовольство и долго пытался переубедить его и, наверняка, заставил бы, нашлись бы весомые доводы, но на сторону Лиама, как ни странно, вскоре встала мать и дедушка, чей авторитет был нерушимым. Джофф всегда считался с мнением своего отца и потому на этот раз он тоже прислушался к нему. Грегори Пейн, дедушка Лиама, занимался предпринимательством во Франции, являлся сооснователем и главой корпорации Oracle и крупнейшим акционером компании NorFerie Inc., сколотившим себе на этом всём огромное состояние. Лиам с теплотой в сердце каждый раз вспоминает каникулы, проведенные в провинции Шампань, городе Шарлевиль-Мезьер и то, как они с дедом изучали природу той местности, выезжали на развалины старинных замков и соборов, вместе проводили вечера, критикуя местные издания газет и их несуразные новости. Именно Грегори Пейн был тем, кто всегда видел в мальчике больше, чем кто-либо ещё из его семейства, он всячески поощрял интересы мальчика: покупал дорогущий инвентарь для рисования, ездил с ним по разным странам на выставки различных художников и был тем, кто купил шатену студию на его восемнадцатилетие. Сейчас парень не отказался бы от разговора с ним, но он понимал, что это невыполнимая вещь, из-за часовых поясов и неосведомлённости дедушки о сложившейся ситуации. Поэтому по понятным причинам рассудок Лиама привёл его в родительский дом в Верхнем Ист-Сайде, где его с растерянным взглядом встретила сонная мать. — Лиам? — Мари удивлённо осматривает его, изучая взглядом одежду и выискивая хоть какие-то намёки применения грубой физической силы, но не найдя и следа, настороженно спрашивает, — Что произошло? Шатен молча входит внутрь, снимает на ходу ботинки, привычным движением вещает на крючок куртку и идёт на кухню, слыша, как мать следует за ним. — Детка, ты пугаешь меня, — она хватает его за предплечье, останавливая на полпути к барной стойке, тут же замечая в его глазах испуг и потерянность. — Я в порядке, мам, честно, — Лиам устало качает головой и кладёт свою ладонь поверх руки матери, — Я просто пришел за советом. — В первом часу ночи? — Мари недовольно качает головой и заставляет его присесть на стул, прежде чем отдаляется, чтобы включить чайник. — Отец не проснётся? — Лиам сглатывает и озабоченно смотрит прямиком через коридор на виднеющееся основание лестницы. — У них завал на работе, остался разбираться с каким-то делом, — женщина легонько пожимает плечами и снова смотрит на него прямо в упор, — Давай, Лиам, рассказывай. — Дело в Зейне, точнее в его прошлом или, боже, я не знаю, — Лиам отворачивается и упирается локтями в стол, измученно утыкаясь лицом в ладони, и пытается понять, как объяснить всё то, что сейчас творится в его голове. Мама даёт ему время и молчит до тех пор, пока не ставит перед ними на столе кружки с зелёным чаем и дольками яблока. — Ты же знаешь, что тебе придётся рассказать, верно? — его мама многозначительно смотрит на него, когда он поднимает на неё взгляд, пока притягивает к себе кружку чая, приготовленную для него. — Это всё очень сложно, я сам, по правде говоря, запутался, — Лиам делает небольшой глоток чая, ощущая, как теплая слегка сладкая жидкость скользит вниз по горлу, согревая изнутри, и затем он просто рассказывает маме всё как есть, повторяя историю Зейна, произнесенную ранее им самим. Мари Пейн слушает его с полностью шокированным выражением лица, то и дело вставляя «Так нельзя!», «Боже, эти люди что изверги?», «Бедный ребёнок» и даже пару раз в негодовании хлопает рукой по столешнице. — И теперь, я просто не знаю, что мне делать, мам, — Лиам разводит руками и грустно смотрит в темноту за окном, — Я боюсь, что испорчу всё ещё больше. — Это звучит слегка трусливо, милый, не думаешь? — говорит Мари через минуту молчания, и тянется к Лиаму через стол, чтобы взять его за свободную руку. — Не придумывай отговорок, детка, если правда любишь его. Он рассказал тебе об этом, чтобы не чувствовать себя неправильно в отношениях с тобой, он пожелал отпустить это всё и быть обычным парнем. Конечно, ему будет нужна поддержка и крепкое плечо рядом в тяжелые времена, так было и будет всегда, и да, возможно, у него всё было немного труднее, чем других подростков, но это не повод отказываться от него. Представь, как бы он чувствовал себя, если бы каждый человек отворачивался от него, как только узнавал о его проблемах. Он ощущал бы себя ненужным. — Я знаю, да, я, вроде, понимаю тебя, — Лиам в согласии кивает головой, и затем, скользнув языком по сухим губам, говорит, — Но разве его положение не кладёт на меня больше ответственности? — В какой-то степени да, но это не касается тебя и знаешь почему? — спрашивает его мама и когда он выдаёт тихое «Нет», она говорит, — Потому что ты один из самых внимательных, открытых и понимающих людей, которых я когда-либо видела в своей жизни. И это то, чем я горжусь в тебе, Лиам. Твоё отношение к людям, к миру, дорогого стоит в наше время. Тебе не нужно менять в себе что-то, чтобы быть рядом с Зейном. После того как он доверился тебе, всё в ваших отношениях должно стать проще. Понимаешь о чём я? Лиам молчит и обдумывает сказанное мамой. Он действительно никогда не волновался о статусе людей, с которыми общался, не переживал о своей репутации. Он видел жизнь за пределами райских, изящных мест «элитного общества», но никогда не делил людей на классы, не вешал на них ярлыки, он позволял людям быть такими, какие они есть, и принимал мир во всех красках его разнообразия. И Зейн, он ведь был самым обычным человеком, да у него было непростое прошлое, но оно осталось там, позади, и теперь у него была настоящая жизнь с учёбой, работой, друзьями, приёмными родителями и … Лиамом. Он должен стать ему поддержкой, защитой и постараться больше никогда не допустить, чтобы эта режущая боль возвращалась к брюнету. — Так, о чём ты думаешь, детка? — повторяет Мари, сильнее сжимая в своей ладони его руку и одаривая его простой улыбкой. — Я думаю, что ты, как всегда права. Я не трус и никогда им не был, и если мне суждено было стать завершающей частью Зейна, то мне некуда и незачем деваться, так? — произносит Лиам задумчиво, наблюдая, как его мама гордо смотрит на него мгновение. Затем Мари встаёт со своего места и, приближаясь, крепко обнимает его. — Я так люблю тебя, Лиам, — шепчет она, в то время как он окончательно позволяет себе раствориться в её заботе и понимании.***
День Зейна проходит, словно покрытый пеленой, мимо него. Он никак не может уловить происходящее вокруг, осматривается, пытается вслушиваться в речь говорящих, но сознание так и не фокусируется ни на чём определённом. Собственная голова тоже пустует, и всё погружено в тишину и приятное спокойствие, пока Зейн невидящим взглядом упорно смотрит в одну точку, лишь слыша тихое и поскрипывающее звучание лопастей вентилятора в аудитории. — Мистер Малик, — голос преподавателя усиливается, но всё равно доносится, будто через толщу воды, когда Зейн опасливо вскидывает глаза к кафедре и видит старика Джерарда в белом халате и огромных черных очках на пол-лица. — Не удосужитесь ли вы отключить ваш телефон? По помещению раздаются тихие смешки, пока брюнет глупо хлопает глазами, воспринимая информацию, а затем быстро тянется к телефону, отклоняя входящий вызов. Чёрт. Это было неловко и невероятно глупо. Зейн извиняющиеся улыбается и не спускает взгляда с мужчины, который досадливо качает головой и возвращается к объяснению материала, вырисовывая своими каракулями строение какого-то механизма. Брюнет некоторое время старательно делает вид, что вникает в тему. Он не отрывает глаз от доски и иногда делает бесполезные пометки в блокноте, позволяя однокурсникам забыть о произошедшем, хотя, в целом, это никого и не интересовало. Спустя пару минут телефон Зейна вибрирует и парень аккуратно оглядывается перед тем, как снять с блокировки мобильный./ 18 E 77th Street. 17:00. Приезжай. 13:23
Зейн непонимающе перечитывает сообщение несколько раз, в конце концов, оставшуюся часть занятия, задаваясь вопросом: «Что это всё значит?». После окончания пары брюнет идёт в холл на третьем этаже, где его уже ожидает Гарри с большой сумкой наперевес и парой книг в руках. Они кивают друг другу в приветствии, пересекаясь и сообща начиная двигаться к лестничному пролёту. — Мне написал Лиам, — сообщает Зейн, пока они медленно спускаются в потоке галдящих студентов. Гарри резко останавливается и поворачивает голову, прожигая тревожным взглядом. Парни, следующие сзади, начинают громко возмущаться и Малику приходиться дёрнуть друга за рукав, заставляя придерживаться движения. — И, он… ? — Гарри взмахивает свободной рукой в воздухе, спрашивая этим жестом, что было дальше. — Написал адрес и сказал приехать, правда, я понятия не имею, где это и как туда добираться, — Зейн процеживает сквозь зубы последнее слово, раздражённо прищуриваясь, когда какая-то девушка преграждает ему путь, пересекая коридор и следуя дальше, как ни в чём не бывало. Он ненавидит таких людей. Не думающих, не заботящихся, принимающих глупые решения. И зачастую такие попадаются именно тогда, когда он опаздывает в университет — они медленно плетутся по тротуарам, не проходят дальше по салону в автобусе, заставляя тесниться у дверей, и ещё по-глупому и, конечно же, не специально сбиваются в группки, затрудняя путь. — А ты? — Гарри придерживает ему дверь, одаривая нервной улыбкой. — Ты собираешься говорить односложными предложениями сегодня, Стайлс? Что с тобой не так? — Зейн вздыхает полной грудью промёрзший воздух, натягивая на себя пальто и кутаясь в шарф. — Просто у меня странный день, забей, — произносит Гарри и напяливает тёплую красную шапку на голову, плавным движением заправляя кудряшки под неё. — Так как ты доберешься до нужного места? — Ну, я думал, что если ты ещё не посадил трафик на мобильном, то ты узнаешь, как мне добраться. Иначе мне придётся заказывать такси, и это может обойтись мне в чёртову кучу бабла. — Зейн качает головой, осматривая замерзшую и посеревшую траву под ногами, пока они пересекают лужайку, направляясь к автобусной остановке рядом с пятым корпусом. В оставшуюся часть пути они с Гарри узнают через Google, что по нужному адресу находится галерея ‘Castelli’ и добраться до неё займёт полтора часа без пробок. Часы показывают пятнадцать минут четвёртого, когда парни садятся в поезд, следующий от вокзала Мейн-авеню прямо до Джамайки. В обычное время добраться до университета из дома у них не составляет труда — они привыкли к пересадкам с одного транспорта на другой, переходам между станциями и долгому расстоянию, но сейчас, пока Стайлс пытается объяснить Зейну все составляющие его пути до Манхэттена от порта Джефферсон, это кажется кромешным адом. Дорога из пригорода в центр города не лёгкое дело и Зейн осознаёт это на полном серьёзе только тогда, когда блуждает по Лексингтон авеню, пытаясь узнать у прохожих, где находится остановка, по словам Гарри, на которой он должен сесть на н-6 или на М4, по возможности. К тому времени, когда он делает последнюю пересадку на автобус, его ноги безумно гудят и правая лодыжка слегка побаливает, но ему хотя бы повезло занять сидение и оставшуюся часть ехать сидя. В салоне душно и жарко, а ещё выхлопные газы грузовика ехавшего впереди просачиваются внутрь, превращая и так несладкую поездку в настоящий ужас. Когда Зейн, наконец, выбирается на улицу из транспорта, он чувствует как его затекшая спина, плечи и руки неприятно ноют, но понемногу приходят к обычному состоянию. Малик осматривает улицу: толпы людей снуют туда-сюда, не обращая никакого внимания друг на друга, также раздаются гудения автомобилей, попавших в очередной затор; и, в целом, повсюду творится хаотичное движение, за которым Зейн не поспевает наблюдать. Брюнет находит взглядом указатели и, отыскав нужную улицу, следует в её направлении. Зейн появляется на востоке 77 улицы, как раз к нужному времени и еле-еле различает стоящего с краю тротуара Лиама. Парень одет в бежевые штаны, тёмно-бордовый свитер крупной вязки и привычные чёрные мартины* и это при том условии, что на улице уже практически зима. — Где твоя куртка? Здесь же ужасно холодно, — с укором говорит Малик, запыхавшимся голосом. Его ноги всё ещё гудят, как сумасшедшие, устав от блуждания между остановками и стояния в заполненном транспорте, когда он одаряет шатена слабой, но приятной улыбкой, подходя почти что вплотную. — Забыл её внутри, — на губах Лиама привычная добродушная улыбка, когда он приобнимет Зейна за талию и склоняется к нему, чтобы прошептать на ухо. — Пойдём внутрь, иначе я и правда превращусь в сосульку. Они идут к светло-бежевому облицованному зданию, внешне ничем не отличающемуся от других жилых домов, но стоит им ступить внутрь, как Зейн понимает, в чём дело. То, что раньше было многоквартирным жилым помещением, теперь было обустроено в единый комплекс из белоснежных секций, связанных огромными коридорами и переходами. Художественная галерея была полна: от картины к картине, от одного экспоната к другому парочками или группами ходили посетители, оживлённо обсуждая и споря насчёт увиденного. — Мы… что мы, — Зейн притихает, так и не договаривая, замечая у стены небольшой стенд, на котором красивым курсивным почерком написано:«С 13 по 20 ноября выставка юных дарований и начинающих художников. При поддержке Колумбийского университета, кафедры Искусств».
— Здесь есть твои работы, — благоговейно заканчивает Зейн, стягивая с себя шарф и комкая его в руках. Лиам согласно кивает и с не покидающей его губы улыбкой, помогает Зейну раздеться и сдать верхнюю одежду в гардероб, прежде чем они полностью погружаются в изучение полотен. Зейну не терпится взглянуть на часть, предназначенную для творчества Пейна, но он с уважением к остальным художникам, представленным здесь, терпеливо обходит зал за залом, с интересом осматривает картины. Каждая работа — это отдельная вселенная, собранная по крупицам. Столько различных интерпретации возникает при взгляде на картины, что брюнет просто теряется, уделяя длительное время на осмотр. Зейн ощущает себя окрыленным, всё его нутро трепещет, поднимаясь к его груди и создавая это славное ощущения умиротворения и связи с чем-то настолько прекрасным, неописуемым словами. Это кажется чем-то волшебным. Фееричным и почему-то недостижимым. Изредка, пока они медленно придвигаются по галерее, Малик отвечает на вопрос Лиама: «Что ты видишь здесь?», потому что ему больше нравится делать определённые выводы у себя в голове, а затем сравнивать их с толкованием самого Пейна. Чаще всего их взгляды пересекались, но у Лиама они были глубже и проникновенней. Лиам говорил о каждом полотне с особенным блеском в глазах, проникая куда-то за пределы вселенной, в мир идей, мечтаний, чувств, эмоций. Зейн абсолютно влюблён в это. В этот блеск. В эти чувства. В этого Лиама. А затем они неожиданно добираются до секции с творчеством Лиама и Зейн уже полностью очарованный этой выставкой, по-настоящему окунается с головой в эту атмосферу параллельного и неосязаемого мира мыслей. Брюнет долго стоит около каждого экспоната, пытаясь углубиться, прикоснуться к иной реальности Лиама, понять, что происходит внутри него и по каким причинам. Зейн пытается сблизиться с Лиамом через его полотна. Он впитывает в себя цвета, мазки, линии и ищет, ищет, ищет. Он бегает глазами, отыскивая детали, цепляясь за проявляющиеся тут и там символы, тщательно спрятанные, разбросанные от одного края изображения до другого. Зейн делает несколько шагов в сторону, к новому полотну, и застывает. Картина, висящая по правую сторону от него, выбивает из его лёгких весь воздух. Этого не может быть. Это не может быть правдой. На прямоугольном полотне 120 на 90 изображён вид Нью-Йорка с крыши — высокие, устремленные ввысь, здания с блестящими от заходящего солнца стеклянными поверхностями окон; небо составляют яркие и перемешенные тона, словно северное сияние удивительным образом перенеслось с Аляски прямо на Северо-восток и застыло над их штатом. Нижняя часть полотна состоит из множества переплетений дорог и ярких автомобильных огней, но центром и завершающей частью всё же была фигура молодого человека на переднем плане. Складки куртки, колышущиеся волосы вороньего крыла передавали силу ветра и эффект заострения реальности происходящего. Зейн во второй раз, без всяких раздумий, узнал себя, несмотря на то, что человек стоял спиной, он был прорисован настолько точно, что Малик различил даже маленький шрам на его шее, который красовался на теле самого брюнета с восьми лет. Зейн не мог в это поверить, это было пугающе и впечатляюще одновременно. Тот маленький эскиз, нарисованный больше месяца назад, теперь стал полноценной картиной и висел в ряду с остальными произведениями искусства, представленными на выставке. — Она о тебе, — говорит шатен, подтверждая мысли Зейна. Пейн смотрит на картину, не спуская глаз, руки его находятся в карманах брюк, пока он перекачивается с носка ботинок на пятку. — Лиам, я… — Зейн не знает, что хочет сказать. То ли сказать спасибо, то ли в изумлении расспросить о том, почему именно он, почему именно так, но между ними тишина, приятная, успокаивающая и говорящая намного больше, чем любые другие слова. Зейн запоминает этот миг, свои чувства, выражение лица Лиама, картину, висящую перед ними. — Ты лучшее, что могло со мной приключиться, Зейн Малик, — произносит Лиам, поворачиваясь к брюнету, которого окатывает с головой мощным потоком чувств. Зейн ощущает эту бешеную волну энергии, яркую и сильную, такую по странному знакомую, как дальний друг, которого давно не встречал. Лиам тянется к нему и накрывает своей ладонью руку Малика. — Ты, возможно, не осознаешь этого, но это так. Я дорого ценю то, что ты доверился мне и позволил узнать намного больше, чем раньше. И, как видишь, я всё ещё здесь для тебя, потому что ещё тогда, когда ты запрыгнул на мой чёртов байк без всяких объяснения, я думаю, что уже влюбился в тебя. И не думаю, что что-то может изменить это, не тогда, когда ты так идеально подходишь мне. Лиам замолкает, делая глубокий вздох, смотрит прямо в глаза Зейну и хочет сказать ещё так много, но мгновение спустя его губы уже накрывают чужие. Они нежно и медленно целуются, с придыханиями от избытка чувств сминают губы друг друга, разделяя на двоих всё то, что ритмично бьётся внутри.