На границе Ноября (Зеркало Снов - 2)

Дорел: Дома мне точно порисовать не дадут спокойно. Поэтому решаю удалиться в одно свое излюбленное место. Это за пределами сада, но совсем рядом с домом. Вплотную к нашему саду прилегает старая окруженная дощатым забором игровая площадка. А сразу за ней - чей-то гараж. Невысокий, с покатой крышей. На этой крыше было очень удобно сидеть, ни для чего другого гараж не подходит. Машин у нас здесь не водится - кроме янушева мотоцикла. Я даже, честно говоря, не представляю, что там внутри него, гараж всегда заперт. И не очень-то интересуюсь. Главное, чтобы порисовать - идеальное место! Сначала приходится забраться на забор площадки, его от гаража отделяет не более чем полметра. Закидываю на него альбом, потом, поколебавшись, наклоняюсь вперед и падаю на крышу с забора, протянув вперед руки… И тут же, едва коснувшись ладонями крыши, просто взлетаю на нее, металл раскалился на солнце до невыносимости. Усаживаюсь, наконец, как следует, и раскрываю альбом. Но настроение уже не то. Вместо портрета набрасываю наш особняк, он как-то по-особенному прекрасен, если смотреть отсюда. Хотя мне в нашем Поселке все кажется прекрасным. - Рисуешь, Дорел? Я от неожиданности чуть не роняю альбом. Нет, ну что такое. Хотя тут же успокаиваюсь. Потому что это Вильвен. Она вдруг легко, прямо с земли запрыгивает на крышу гаража. Светло-голубое платье на мгновение вздувается, как парашют. Ну, это на первый взгляд она кажется хрупкой, а на самом деле спортивная форма у нее ничуть не хуже, чем у Мирке или у Лоти. Понимаю вдруг, что мы с ней сейчас общаемся гораздо меньше, чем раньше, чем еще недавно. Раньше мы вместе бегали по утрам. Пока я не стал так засыпаться. Вообще – бегать Вильвен любит. Хотя, конечно, долгие кроссы не для нее, но на короткой дистанции она, пожалуй, обойдет и Мирке. Даже, скорее всего, обойдет. Недаром отец так прозвал ее - Вильвен, «ветерок». Правда, прижилось это имя только у него, у меня, да у Лешека. Для остальных она так и осталась - Лидка. Вильвен садится, поджав под себя ноги, уютно, но вместе с тем грациозно. Кивает на альбом. - Можно посмотреть? - Пожалуйста. Я уверен, что Вильвен, во всяком случае, смеяться не будет, она листает альбом с самым серьезным видом и сосредоточенно рассматривает рисунки. Я откидываюсь на спину и наблюдаю за реакцией на ее лице. - Очень красиво, Дорел! Особенно этот, - она показывает пресловутую цаплю-Басю. - Похоже на невесту! - С чего это? - А правда. Вся в белом. И хвост, если посмотреть под этим углом, похож на фату. Знаешь, такую пышную. Мне бы это и в голову не пришло! - Может быть, ты и женишься на ней, когда подрастешь, - замечает Вильвен, как о чем-то совершенно обыденном. В первый момент такое предположение меня шокирует, но я тут же соображаю, что теоретически - только теоретически! - такое вполне может быть: Бася ведь приемная. *** У меня какое-то странное отношение к этому. Наверно, мои родители были бы довольны, если бы знали, насколько часто я забываю, кто из детей приемный, а кто нет. Особенно отец. Но все не так чисто. Я об этом забываю только в одну сторону. Потому что когда я думаю о моих настоящих братьях и сестрах, я никогда не забываю, что они настоящие. Лешек, Януш, Мирке, Вильвен, Ронья - каждый раз, когда я вспоминаю, что они мне по-настоящему родные, кровные, меня охватывает ни с чем не сравнимая нежность, почти восторг. И ничего не могу с этим поделать. И тут же - ложка дегтя. Сразу вслед за этим вспоминаю, что Алекс-то с Лоти, мне тоже кровные! Почему же я всегда забываю о них? И не испытываю такой радости, когда вспоминаю? А ведь они мне родные по матери, то есть, по идее, должны быть ближе. Просто наваждение какое-то. Если Алекс и Вильвен Los Minores, то мы с Роньей, видимо, Los Minoritos – Младшенькие. Хотя это несправедливо – Алекс и Вильвен не родные, даже не сводные. Может, они тоже собираются пожениться, когда вырастут? Хотя из нас с Роньей вряд ли можно составить пару, она почти все время проводит с Тарьей. Я немножко ревную. Да, я понимаю, что они девочки, но до того как появилась Тарья, мы гораздо больше времени проводили вдвоем. И я помню, что это было очень, очень здорово! Вот, может, поэтому я и завидую Янушу и Мирке… Алекс миниатюрный, как девушка, сейчас я уже, кажется, выше его ростом... и гораздо плотнее. Но хрупким такого не назовешь, он был, скорее, изящный. Как мускулы, так и нервы у него были стальные... Именно благодаря второму обстоятельству, мало кто догадывался о первом. Вывести из себя его было труднее, чем Януша или даже Лешека, он кажется таким тихим и кротким, но ему совсем не обязательно было выходить из себя, чтобы поставить вас на место, ему достаточно было просто на вас посмотреть... Так, как он умел. Недостаток роста в нем с лихвой восполнялся врожденной аристократичностью. Об этом говорило все: сочетание эбеново-черных волос и темно-голубых глаз, тонкие, но не мелкие черты лица, гордая посадка головы, походка, жесты. И умение сделать так, чтобы все это не бросалось в глаза. Алекс словно постоянно находился внутри собственного мира, мира своих картин, уделяя окружающему и всем нам ровно столько внимания, сколько с его точки зрения было необходимо. И никто не мог достучаться к нему туда - исключение делалось только для мамы и Вильвен. С его собственной родной сестрой они были беспросветно далеки. Лоти (Карлотта) всегда была очень импульсивна. Не красивая и не хорошенькая, как говорится. Но прелестная. Маленький хоббит. С копной пушистых темных волос и блестящими, как полированное ореховое дерево, темными глазами. Такая вся пухленькая, но юркая, всегда в движении. Но она вовсе не была милой толстушкой. Ее лицо почти всегда было сосредоточенно и серьезно. Лоти была скрипачкой, а это требует характера эмоционального, но твердого. Ха, Вильвен скажет тоже, замуж… Бася уж сможет себе и кого-нибудь получше найти. Покрасивее уж точно. Наверно мужчина, ну, пусть мальчик, не должен так интересоваться своей внешностью, но я признаюсь, что провожу перед зеркалом больше времени, чем следовало. Да я не претендую на то, чтобы быть красивым! Вот Алекс действительно красив экзотической мадьярской красотой - черные кудри, тонкие черты лица, нос с горбинкой. У Януша лицо типично славянское и чересчур правильное, чтобы казаться интересным, но такое живое, обаятельное, с располагающей к себе улыбкой. Волосы у меня какого-то странного цвета - темно-русые. У меня одного такие. Мама упорно называет меня блондином, ну, конечно, по сравнению с ее венгерскими родственниками с их зеркально черными, словно набриолиненными волосами, я типичный блондин. Но мне бы больше хотелось быть брюнетом. И еще меня немного беспокоит… Что я ни на кого из своих родственников по-настоящему не похож. Вот так, чтоб сразу. И дело не только в волосах. У Януша и Роньи тоже русые волосы, хоть светлее, чем у меня. Но Януш хотя бы похож на свою маму, на настоящую маму, я видел фотки. У Роньи такой же острый подбородок и тот же рисунок скул, как у нашей мамы… И потом, им необязательно походить на кого-то еще, они и так слишком похожи друг на друга, никто не усомнится, что брат и сестра. Особенно глаза. Кстати не припомню, чтобы как у кого-нибудь в нашем семействе были такие глаза, как у Роньи, глубоко-карие. У Загорских вообще у всех глаза голубые или светло-серые, кроме Казимежа, у которого черные глаза. Да и Даллоши по большей части сероглазые. И у матери Януша серые глаза. Странный такой феномен. У меня-то, слава богу, глаза довольно серые, слегка зеленоватые, и у Лешека тоже зеленоватые глаза. Да нет, не то что бы я боялся, что я тоже приемный… Ни от кого из тех, кого наши родители усыновили или удочерили, они этого не скрывали, даже если брали совсем маленьких, как Иоасю. Не думаю, что они стали бы делать такое исключение в мою честь. *** Как-то уж слишком сильно пригревает солнце, крыша начинает жечь уже спину. Сквозь липкую дрему упорно проклевывается одна назойливая мысль и беспокоит… Мысль о чем?.. О том, что железо накаляется на солнце? И дома крыша тоже железная. На чердаке должно быть от этого очень жарко. Но там всегда вполне прохладно, даже вот сегодня, когда мы там бегали… Хотя странно, крыша-то ничем не перекрыта, вроде, когда мы под ней лазаем, она так грохочет под ногами… Я вдруг резко сажусь, мне показалось, что это Вильвен тряхнула меня. Она сидит рядом и смотрит на меня пристально, почти гневно. - О чем ты только думаешь, Дорел? Неужели не понимаешь самых простых вещей? Ты же художник! Художник и не видишь, не хочешь видеть?! Я понятия не имею, о чем она. Вильвен поворачивается и смотрит в сторону Особняка. Ветер раздувает ее волосы и глаза блестят очень ярко, просто горят. Я слежу за ее взглядом, но вижу только Особняк. Она смотрит на верхний этаж. Туда, где мы только что бегали. И где мне стало так не по себе. И вдруг становится еще больше не по себе, что-то ударяет в голову. Я внезапно сажусь на крыше. Я спал? Вильвен лежит рядом и, кажется, тоже спит. Глаза полузакрыты. Но она и во сне никогда не закрывает глаза до конца. Так и спит всегда - с полуоткрытыми. «Неужели ты не видишь? Ты же художник!» Причем здесь это? Художники должны разбираться в композиции, не так ли? «Ударить в голову» - это идиома, но ведь потолок мне и правда чуть на голову не упал, опустился так низко… низко… У меня даже слезы выступают на глазах от потрясения. В самом деле, почему на чердаке такой низкий потолок?! Я бегал там сто раз и ни разу не обращал внимания! Вот я же смотрю и вижу то, что столько раз видел отсюда, и еще столько раз рисовал! Вон ряд верхних, чердачных окон и вон крыша, так неоправданно высоко над ними! Да там поместится, по меньшей мере, еще комната над каждой! Высоченные потолки во всем доме, и только на чердаке почти головой их задеваешь, а отсюда я вижу, что высота этажей в доме одинаковая! И когда я рисовал наш особняк, неужели мне ни разу не пришло в голову обратить внимание на это? Я идиот, не так ли? Скажите мне это уже, и покончим с этим!