На границе Ноября (Зеркало Снов - 2)

Оленька: Как мне хотелось остаться наедине с Дорелом именно в этот вечер! И, слава Богу, у меня нашелся для этого повод. За последнее время волосы у него отросли (я почему-то не удивлялась, что так быстро), и теперь почти касались плеч. Он не собирал их в хвост, как делают некоторые мальчишки, но, чтобы челка не лезла в глаза, повязывал вокруг головы шнурок. Обычный шнурок, как от кроссовки. Я как-то спросила его, не сплести ли ему другой, покрасивее, и он ответил, что было бы здорово. Это было совсем нетрудно, как обычная фенька, только длиннее. Я все никак не могла собраться его ему отдать. На самом деле мне вовсе не хотелось, чтобы он повязывал волосы, потому что, когда они падали ему на лицо, ему приходилось часто встряхивать головой, откидывая их назад, и это было черезвычайно красиво... Но зато теперь у меня был повод просто прийти к нему. Для шнурка я взяла черно-белые нитки и рисунок сделала совсем простым – чередующиеся широкие полосы наискосок. Кажется, ему понравилось. На концах я сделала сентиментальные пушистые кисточки. - Их можно оборвать, если хочешь, - сказала я с замиранием сердца. - Нет, зачем? - так очень здорово. Он повязал шнурок, передвинув его так, что обе кисточки свисали у самого лица. - Так финны носят, элемент народного костюма... Правда, только девочки. Он улыбался, но взгляд оставался потухшим. Нет, не могла я видеть Дорела таким! - Могу я что-нибудь сделать… Чтобы тебе на самом деле не было грустно? - спросила я робко. Потому что мы хоть мы и бесились тогда с Дорелом в саду, но все-таки Лариса могла оказаться права. Хотя предательство другого человека не такая страшная вещь, чтобы из-за него переживать, как из-за своего собственного, объяснил мне Дорел. - Можешь, - ответил он сразу. - Можешь сделать то, о чем я обещал тебя больше не просить? Я не припоминала никакого обещания или вообще разговоров на эту тему... Я знала, что готова для Дорела на все, что в моих силах... И готова попробовать и то, что за их пределами. - Я тогда рассказывал тебе о своей семье, - сказал Дорел. - Помнишь? - Еще бы! - Я не рассказал... Обо всех. О двоих умолчал, я просто... Я сам бы хотел их увидеть. Просто увидеть, что с ними сейчас. Я могу, но только твоими глазами. Мне просто очень важно увидеть, что с ними именно сейчас... Я могу это сделать только через Сон, то есть с твоей помощью... - Ладно. Я не совсем была уверена, что понимаю, что от меня требуется. Дорел ласково взял меня за руку. - Просто закрой глаза и смотри, - сказал он. Он был прав, это действительно оказалось совсем просто. Я увидела просторное сумрачное помещение с каменными, уходящими ввысь стенами. Собор или просто храм. Наверно собор, потому что я услышала звуки органа. Я и пошла по направлению к органу между рядами скамей. Но не дошла, а, как будто, не доходя, прошла сквозь него. Меня развернуло, и теперь я видела все с другой стороны. У органа сидел человек. Очень близко от меня. Я не могла понять, он ли это играет или мне просто слышится музыка. Сначала я подумала, что это женщина, но в следующую же секунду поняла, что ошиблась. Ничего женского или даже женственного в этом человеке не было. Хотя волосы у него были такие длинные, что касались клавиш, а лицо - таким прекрасным, какое даже у женщин редко встретишь. Но в нем ощущалась истинно мужественная сила. Ярко-рыжие волосы, темные глаза, снежно-белая кожа, все это производило странное впечатление, сильное, почти пугающее, но трудно было отвести взгляд. Он был одет в черный плащ, скрывающий почти всю его фигуру, кроме рук, опущенных на клавиши. Рядом с ним, за его спиной стояла еще одна фигура, закутанная в черный плащ, на это раз, несомненно, женская. Самая прекрасная женщина из всех, каких мне только доводилось видеть и представлять в своей жизни. Я даже не знала, что такие бывают. Ее волосы были такими же ослепительно рыжими, как у мужчины, даже ярче, но гораздо длиннее, они окутывали ее подобно второму плащу, шелковистому и блестящему. Несколько прядей были обернуты вокруг ее головы, образуя венец. Глаза у нее были ярко-зеленые, и сверкали, как драгоценные камни. Но в ее лице не было того покоя, как в лице мужчины, сила, исходящая от нее была иная, обжигающая, бьющая через край. Она смотрела прямо перед собой так, как будто видела впереди себя, далеко вперед на много миль всех своих врагов. Ее изящные белые руки лежали на плечах мужчины, но, казалось, они сжимают невидимый меч. Такое у нее было лицо. - Извини, - сказал Дорел, и видение исчезло, - мне просто нужно было убедиться. Больше это не повторится, больше я тебя ни о чем таком не попрошу. «Проси, сколько хочешь, я рада буду», - хотела сказать я, но не решилась. - Эти люди, они, - робко начала я вместо этого, - твои родственники, да? - Да, - сказал Дорел. - Почти. Видишь ли, они мне в гораздо большей степени родственники, чем Октав, хотя кровно я с ними не связан… Ты наверно, думаешь, что за прихоть, почему я не могу просто рассказать тебе о них? Почему мне нужно увидеть моих сводных брата и сестру, почему мне это важнее, чем увидеть мою мать, например? - Я думаю, если тебе это нужно, то причина есть, - ответила я. - Я расскажу тебе о них, - сказал Дорел. - Помнишь, как я говорил однажды, что мы зависим... От одного закона? Побеждает тот, на чьей стороне правда. Пусть это формально, пусть ничего не решает… Обычно, но иногда это решает очень многое. Мы… Мы все, мой отец, его братья, его дети… Мы все стараемся придерживаться этого правила. Жить… По чести, по справедливости. Мы хотим победить. И победить своей силой… А без чести… Никакой силы не хватит… У нас ведь нет, - он улыбнулся злой улыбочкой, от которой меня мороз продрал по коже, - покровителя, готового всегда помочь и делиться силой безмерно… За сущую безделицу, за слепое лишь послушание. Мы должны черпать силы в себе. В том свете, что пока горит в нас, в нашей чистоте, духовности, искренности. Запятнав себя ложью или предательством, мы все это утратим. Не сразу, но постепенно, шаг за шагом, мы окажемся бессильны. Поэтому так трудно. А Лориэн и Анжелика… Их сила от рождения была безгранична. Мои родители… они учили сдерживать ее. Учили ею управлять, но мне кажется… Они всю жизнь ходили по краю. На грани самого запретного. Потому что когда тебе можно ВСЕ… Ну, ты понимаешь… Очень трудно удержаться в рамках только того, что нужно. А когда-нибудь за все приходится платить, и хорошо, если только своей жизнью. Ты понимаешь? - Нет. Не очень. Но ты продолжай. Может, потом пойму. Дорел невесело засмеялся. - В общем, Лориэн и Анжелика начали свою войну намного раньше всех нас. И мне кажется, это была война… Без правил, любыми способами. Может, и тьма их уже коснулась - кто знает? Белка говорит - не верю, что они ни разу не совершили ничего непростительного! Это с их-то огненным темпераментом! Она поэтому думает, я знаю, что из-за них и мы… Не имеем права считать себя чистенькими. Может, это они развязали войну, как-то спровоцировали их агрессию против нас. Но даже если это и было так! Если это из-за Лориэна и Анжелики, тогда все равно правы мы. Потому что у них двоих - только у них двоих из нас - была причина. Если Лориэн и Анжелика зачинщики… Тогда... Тогда, как ни странно, весы снова качнулись бы в нашу пользу. Потому что они не из нашей семьи. То есть они родные нам по духу, а по крови… Онгела Марилла Дугган и Лоуренс Эйдан Дугган. Так их зовут на самом деле. Моя мама… Была замужем за их отцом несколько лет, но общих детей у них не было… Он был ее вторым мужем. Так получилось… Ей пришлось выйти замуж… Эйдан Дугган был вдовцом с двумя маленькими детьми, и он был… Невероятно талантливым Лучистым. Очень сильным, очень настойчивым… - Он умер? Погиб? - Нет, он… Пропал без вести. Исчез. Мы думаем - он сам ушел. Может туда, в Сон. Никто больше не видел его. Но Лориэн очень на него похож. Ну и Анжелика тоже. И внешне, и характером… И привычками, мама говорит, он был совсем такой же. Но их сила… Их невероятная сила, она происходит от их матери. Такие, как они... Совершенно особенные. Отец говорил… Такие рождаются - раз в сто лет! И чаще всего такая сила их губит. Сжигает изнутри или толкает на край… А тут… В одной семье двое! Брат и сестра, почти близнецы. Больше чем близнецы - пара! И оба с такими способностями, и это кажется невероятным. Но если учесть, кто была их мать - это нормально. Марилла О’Келли была не просто Лучистой, она была… Королевой. Может, и вообще не была человеком, кто знает? Отец предполагает, что О’Келли вообще были иной расой или потомками иной расы. Может, эльфами. Может, пришельцами. А может, просто... Очень смелыми людьми, что, я считаю, не хуже. И у них была война, настоящая война с НИМ и ЕГО приспешниками. И если ОН такой могучий, почему не уничтожил их в одно мгновение, почему не стер с лица земли? Почему эта война… Длилась несколько столетий во многих странах? Марилла родилась в Америке, в Огэсте, она была на четверть ирландкой, на четверть француженкой, наполовину испанкой… Ее семья - две старшие сестры и брат-близнец - это все, что осталось от их клана… К тому времени, как она открыла свою сущность, ей, как и тебе, было тогда одиннадцать. Меньше чем за год - у нее уже был свой отряд, через пять лет - армия, через десять - государство. Мы себе отгородили Поселок и лишь для своей семьи, а Марилла - целый Город, слитый из двух небольших городков и их окрестностей, и там жили тысячи людей… - И что с ними стало? - спросила я осторожно, потому что Дорел внезапно замолчал. - Так уж вышло, что свою силу Марилла и ее соратники сохраняли лишь будучи молодыми. С возрастом их силы как-то таяли, сходили на нет… Чем старше она становилась, тем слабее.. В конце концов… Она ушла. Совсем. Наверно, если бы они не надеялись только на себя, если бы понимали, что молодость не вечна, и силы когда-нибудь исчерпаются… Они бы сделали, как мой отец. Воспитали бы учеников. Детей. А когда у Мариллы появились дети - было уже слишком поздно для нее. Но не для ее детей. И такая вот кровь влилась в нашу семью! - Это здорово. - Да. Наверно. Но и не очень с другой стороны. Вся эта жаркая испано-французская кровь Мариллы... В Анжелике она как-то уж очень сильно проявляется. Лориэн посдержаннее, больше в отца, наверное, а она ни в чем не знает удержу, и… Она тоже дала обет. Как мы, помнишь, я тебе рассказывал. Только уж очень… Страшный. Она поклялась жизнью своей единственной дочери, что когда с нашей семьей... С ее семьей, как она считает, случится самое страшное… Из всего, что нам предписано на судьбы… Это коснется только их с Лориэном. Что бы это ни было. Вот почему… Мне так необходимо иногда видеть ее… Их обоих. Потому что, когда я вижу ее… Вижу, что с ней пока все в порядке… Что она жива… Что она все еще борется… Значит, самого страшного с нами еще не произошло… - А что для вас самое страшное? Ну… Для тебя? - Не знаю. Я еще так мало знаю на самом деле… Так мало видел… Но странно - пусть мало, но во много раз больше, чем мой отец в моем возрасте… И если у меня у самого будут дети, они будут тоже… Знать намного больше… Если, конечно, я доживу… Отцу, я знаю, не было еще и двадцати, когда он решил стать тем, кем стал. А я уже сейчас решил это. - Он сказал, Князь… «твой отец в аду» - так значит, это правда? Ад есть? Дорел кивнул. - Не так, как его себе представляют... Это то место, которое всецело принадлежит им. Где они всесильны, а все остальные беспомощны. - И ты думаешь, что после смерти твой отец мог туда попасть? Дорел пожал плечами - Я не знаю. Это может быть. Он действительно был… то есть он и в самом деле очень гордый человек. И всегда стремился к запретному. Делал то, что нельзя, что невозможно. - Ты думаешь - это грех? - Ну… По Библии – да. «Гордыня и желание запретного знания». Как и ведовство, и все такое, - голос Дорела звучал как-то неуверенно. Я тоже не была уверена, что верю в это. - А на самом деле? - Что значит - «на самом деле»? Я же не могу знать наверняка... Чувствую, однако, что, как бы там ни было, они этого не выносят. Это то, чего они не прощают, за что будут мстить. - Может быть, Ад - это и есть «самое страшное»? - Видимо, нет, если Анжелика все еще с нами. Я прикрыла глаза и снова представила себе Анжелику. Что-то в ее облике казалось мне смутно знакомым. А этот меч, заведенный за спину, и... Это посадка головы… И что-то в самом ее стане… Юдифь, подумала я. Вот кто она такая. *** Конечно, я не умела рисовать. И лепить не умела. Это Эля немного занималась художественной лепкой. Но предмет такой - МХК - «мировая художественная культура» у нас был. А в библиотеке было полно альбомов по искусству. Я обожала их рассматривать. Особенно мне нравились репродукции картин на библейские темы. Наверно потому, что Библию (детскую, с картинками) я читала, и в сюжетах ориентировалась. Какие-то эпизоды нравились мне больше, какие-то меньше. Юдифь нравилась очень. Картин, ее изображающих, я перевидала множество, и образы на них были самые разные... От картины Артемизии Джентилески, на которой Юдифь отпиливает Олоферну голову с таким видом, будто свежует кролика (собственно, как еще могла изобразить этот сюжет женщина, в свое время подвергшаяся сексуальному насилию?) до «Юдифи» Джорджоне, изумительной красоты девушки с безмятежно иконописным лицом, лениво катающей ножкой по земле отрубленную голову. Иногда это могла быть просто гламурная дама в роскошном туалете с головой в руках… Как символом власти над сердцем мужчины или что-то вроде того. Была одно время традиция так рисовать портреты, вообще любых дам... Довольно мрачная аллегория… Юдифь с головой, Юдифь в момент убийства или момент соблазнения (хотя, кажется, до главного там дело так и не дошло). Но один образ выходил за рамки этих традиций. О, эта была Юдифь совсем необычная! И это была не картина. Скульптура. Я видела ее в Музее Литья. Еще давно. Я попала в этот музей случайно, когда однажды в нем, в зале временных экспозиций, проходила выставка наших поделок к Новому Году. Но меня занесло на верхний этаж. Я помню, как потерянно бродила между залитых электрическим светом витрин, в почти пустом зале. Шаги гулко отдавались в тишине, строгие черные фигуры, как будто мгновенно замерли, застигнутые врасплох, казалось, они провожали меня глазами - смущенную, немного испуганную девочку в казенном сером пальто. Я даже боялась громко дышать. По центру зала тянулась низкая витрина с маленьким статуэтками - величиной не более ладони, их я в основном и разглядывала: изящные миниатюрные балерины, смешные зверята, Дюймовочка, стоящая на спине жука. Подсвечники и прочая мелочь. Помню, на меня произвела впечатление пепельница в виде человеческой головы, лежащей на блюде. Голова, безусловно, живая, приятного мужчины с бородой и усами в красивой шляпе с пером. Глаза были открыты, да и шляпа бы слетела, если бы голову отрубили, но все равно она выглядела отрубленной. На большие скульптуры, расположенные на пьедесталах вдоль стен и в простенках между окнами, я побаивалась смотреть. Но все же некоторые разглядела… Запомнились: Меркурий с жезлом, стоящий на одной ножке в позе грациознее, чем у любой балерины, и бюст удивительно прекрасной девушки с цветами в длинных волосах - Весны. И еще несколько. В том числе и она - Юдифь. Она стояла... то есть шла… Готовилась идти. Она шла внутри себя. Будто парила в воздухе. Легко и вдохновенно. Если бы не меч, который она сжимала за спиной - одной рукой за рукоять, другой за кончик лезвия, в ней ничего не намекало бы на угрозу. Глаза были устремлены вперед и светились решительностью. Я знаю, странно так говорить о скульптуре, да еще литой, но они именно светились. Если бы я не знала, кто это… Я бы ни за что не подумала, что эта женщина идет на убийство, быть может - на смерть! То, что она видела впереди, не было ни мраком, ни кровью. Она видела - дальше. Нечто настолько великое, что ради него стоило пройти и кровь и смерть… Вот именно эту Юдифь напомнила мне сестра Дорела. Я потом была в Музее Литья еще несколько раз. Все на временных выставках, куда нас водили бесплатно. Ничего особенного. Выставка голографического рисунка «Экспонаты Кунсткамеры», выставка японской вышивки шелком. Выставка самодельных кукол, выставка икон, выставка восковых фигур «Пушкинская Эпоха». И еще - выставка корейских картин. Оригинальных, с разными птичками и цветами, и копий известных полотен, в том числе и Моны Лизы. Картины были выполнены очень искусно - только подойдя совсем вплотную, можно было разглядеть, что они не написаны красками, а выложены мельчайшими, не крупнее яблочного семечка ракушками различных цветов. Меня это, признаться, весьма впечатлило. Все это развешивалось в залах прямо рядом со скульптурами. И я никогда не забывала взглянуть на них еще раз. При дневном свете бояться было нечего, и я как следует все их рассмотрела. И около Юдифи всегда простаивала подольше. Это была моя самая любимая скульптура после… *** - Аааа… Меня повело как-то сразу, голова не просто закружилась, а в глазах позеленело, и мир перевернулся вверх тормашками. Я вдруг осознала, что сижу на земле, судорожно сжимая виски ладонями. А побледневший Дорел наклоняется ко мне. - Que te pasó... Что случилось? Неужели так оно и будет с нынешнего дня? Всегда вот так? Или потом я привыкну? - Я, кажется, я... Вспомнила одну вещь... Но такого просто не может быть. Юдифь была моя почти самая любимая скульптура. Но все же не самая любимая. Потому что любимая была другая. Ифигения. Приносимая в жертву. Лицо у нее было такое… Неописуемое. Именно. В нем не было ни страха, ни отчаяния, ни пафоса, ни героизма. Оно было спокойно. Только чуть недовольная складка у губ, как будто единственное, что ее в этот момент беспокоило – это ее неудобная поза, соскользнувшая с плеч накидка, растрепавшиеся волосы… Как будто до того, что с ней происходит, будет происходить, ей нет дела. Меня поразила сама ее поза. С самого начала я не знала, кто это… Но мне очень захотелось узнать! Но и после того, как узнала… Девушка, которая должна была быть принесена в жертву ради победы греков в Троянской войне, невеста Ахилла, который сам сложил голову под стенами Трои… Кажется, она добровольно согласилась на это… Добровольно-принудительно, я бы сказала… А что ей еще оставалось? И то, что в последний момент Артемида похитила ее, заменив ланью, мало спасало положение. Мне это чем-то напомнило эпизод из Библии про Авраама. Тоже в самый последний момент жертвоприношение его сына было отменено. Какое-то у языческих богов было однообразное чувство юмора. И хоть Артемида была одной из моих любимых богинь, она много потеряла в моих глазах после этой истории… И вообще мне больше нравилось ее продолжение. Десять лет спустя, когда Ифигения сама стала жрицей, ей привелось приносить в жертву своего брата… Что она делать не стала. Просто сбежала с ним. Такой несколько нехарактерный для греческого эпоса поступок. Единственный живой человек среди статуй. Как-то вдруг чувство долга ей в тот раз изменило. Наверно, потому, что в тот раз у нее был выбор. Обычно на картинах и фресках ее изображают возведшей руки к небесам со скорбно закаченными глазами... А здесь… Здесь она была привязана к дереву, полуобнаженная с растрепавшимися волосами. Она стояла, полуобернувшись, словно хотела посмотреть, что удерживает ее руки и мешает двигаться. Эта была поза девушки, зацепившейся юбкой за ветку в лесу. «Какая разница, кому как падать? - Разница есть, если ничего другого не остается». Если ты знаешь, что тебя все равно убьют, единственное, что можно - это постараться умереть достойно. Не героически. Достойно. И теперь я совершенно отчетливо увидела ее перед собой. Как будто впервые. И все равно я не могла поверить. Не может быть. Потому что - как же так? Ведь тогда еще ничего не было. Мы даже не были знакомы. Тогда каким же образом? Или я что-то путаю, может, память меня подводит, что-то подменяет в моей голове? Нет. Нет. Я помнила ее отчетливо и ясно, и странно лишь то, что я до сих пор не вспомнила об этом. И страшно, что вообще могла не вспомнить о ней. А сам факт не вызывал сомнений, нет, я не ошибалась... У Ифигении было лицо Баси Медынской.