На границе Ноября (Зеркало Снов - 2)

Оленька: Никогда еще центральная площадь не казалась мне такой длинной… У меня сложилось впечатление, что пересекали мы ее не меньше получаса, хотя обычно это не занимало и пяти минут… впрочем, я бы согласилась и надольше. По крайней мере, поговорить мы успели обо всем на свете. Мне даже стало казаться, что у нас и правда свидание… Наконец, по-настоящему. Дорел купил два рожка мягкого мороженного, один с карамельным сиропом, другой с черничным, и мы откусывали от них по очереди… Но кое-что не давало мне покоя. Главное образом потому, что в глубине души я была очень рада этому обстоятельству. Но совесть заставила меня коснуться этой темы. - Я думала, мы возьмем с собой Ксюшу, - заметила я. Дорел помрачнел. - Видишь ли… Ей рискованно сейчас во что-то такое ввязываться - Это из-за того, о чем ты рассказывал? Самайн? Ничего нельзя делать до 22-го ноября? Может, лучше подождать. - Не могу я ждать, мне нужно убедиться! Что это она… или не она. Но рисковать я не хочу. Я бы и тебя с собой не взял, но не уверен, что без тебя получится увидеть. Но знаешь... Ты, я… Мы немного другие. Не такие, как Ксюша. Не то что бы лучше или хуже, просто немного другие, понимаешь? Ксюша, она… Слишком светлая. Даже не то, что светлая, она открытая. Теплая. Она излучает все из себя. Все отдает. Чисто светлые люди, как Вита, Бася… Они могут замкнутся в своем свете, отгородиться им, как броней, а такие, как Ксюша… Как мой дядя Збышек… Они беззащитны. Они как цветы. Раскрываются навстречу солнцу, но от прикосновения холода увядают. Если что-то случится… Что-то плохое… с нами, мы сможем себя защитить. Мы сможем выставить против этого то плохое, что есть в нас, что не жалко. А в них почти ничего плохого нет, и зло, когда прикасается к ним, нарушает что-то… Самое такое внутри них. Ядро, целостность… я не смогу толком объяснить. Но поэтому я не хочу, чтобы Ксюша шла с нами. Если ничего не получится, то мы лучше вернемся туда потом вместе. Двадцать второго. Или там двадцать пятого. Я вспомнила, как Ксюша спрашивала тогда: «что самое плохое, что со мной сможет случиться?» Неприятный холодок побежал у меня по спине. А ведь и в самом деле: что-то может случиться. И я уже могу не вернуться домой... В свою комнату. Именно теперь, когда я, наконец, начала чувствовать ее по-настоящему своей. Когда Ксюша и Эля стали мне действительно близкими людьми... Думать о том, что я могу никогда их уже больше не увидеть, было как-то тревожно. И даже с бестолковой Ларисой мне не хотелось теперь расставаться. И по Белке я скучала. Без нее в комнате стало непривычно тихо. Правда, без песен по утрам мы не остались. Теперь «пела» Ксюша. Вернее проговаривала слова песни, безо всякой внятной мелодии. Совсем по-белкиному расчесывая волосы. То же, что и Белка, только на испанском: Las noches saben cuanto te esperé A nadie le conte La luna sabe cuanto yo te amé Si tu eres real, acerca de mi ven... Sueno de аmor (Те ночи знают, сколько я тебя ждала Никому не рассказать Та луна знает, как я тебя любила Если ты существуешь, приди ко мне... Сном любви) Не знаю, была ли какая-то разница в этих песнях... Думаю, если и была, то незначительная. Что-то в этом меня беспокоило. И вроде бы Ксюша была такая же безмятежная и солнечная, как и раньше. Вот в том и дело. Какая-то слишком уж безмятежная. Когда появился Дорел, она стала гораздо более беспокойной, а теперь... Как будто никаких волнений, никаких переживаний вовсе не стало. Таким бывает человек, когда все для себя решил и успокоился от принятого решения. Я подумала, не рассказать ли об этом Дорелу? Или он сам без меня разберется? В конце концов, 22-е уже совсем скоро. Если до сих пор ничего не случилось... То есть случилось, но если до сих пор мы как-то выкручивались... Выкрутимся и на этот раз. Может, так они и живут? День за днем? Шаг за шагом? - А ты бывал раньше в этом музее? - попыталась я достаточно неуклюже переменить тему. Дорел улыбнулся. - Конечно, несколько раз. Он рассказал даже, какие скульптуры ему нравились больше всего. Признался, что и ему очень нравился бюстик Весна, что он мог очень долго перед ним простоять. И что ему очень нравились фигуры коней, копии тех самых, что украшают в Петербурге Аничков мост. - А самая любимая скульптура у тебя есть? - Есть одна. Он хитро посмотрел на меня и скорчил гримасу. Я узнала моментально. - Мефистофель! Он быстро коснулся кончиками пальцев моих губ. - Ну-ну, не так громко! Но статуя прикольная, правда? Пойдем на него посмотрим! Мы уже пришли. Как-то сразу. Дорел не без труда открыл передо мною тяжелую дверь. В такие вот малопосещаемые музеи нас, детдомовцев, пускали бесплатно. Наверно потому, что мы крайне редко здесь появлялись. Но здесь, кажется, вообще редко кто появлялся. В залах было почти пусто. Дорел безошибочно повел меня к закоулку слева от двери рядом с окном. На невысоком постаменте он и стоял. Какое-то совершенно непочетное место. Наверно, эта скульптура не была особо популярной. И вообще этот Мефистофель как-то не походил на Князя Тьмы, скорее на просто хитрого черта из «Ночи перед Рождеством». А может, в «Фаусте» он таким и был? Гладкая шапочка плотно обтягивала голову, он кутался в коротенький плащ, словно ярмарочный воришка, прячущий под ним украденную курицу. Из-под плаща торчали длинные худые ноги в обтягивающих чулках и остроносых ботинках. Лицо с обязательной козлиной бородкой кривила ухмылочка, глаза были прищурены. В этом лице было столько гипертрофированного самодовольства, хитрости, уверенности в своей неотразимости, что оно не могло не вызвать улыбки. - Вообще-то в этом нет ничего смешного, - заметил Дорел. - ЕГО нельзя недооценивать... Но здесь ОН уж очень уморительный! Ну что ж, показывай, где она… Сам я почему-то плохо помню. Я помнила хорошо, но боялась, что скульптуры могли переставить. Но если я все правильно помнила, Ифигения находилась в самом дальнем конце зала, напротив окна. Туда мы и направились. Она стояла на своем обычном месте, все так же прекрасная. Дорел долго и пристально смотрел на нее. - Ну что? - спросила, я не выдержав. - Ты узнаешь ее? Это она? Дорел сглотнул, напряженно вглядываясь в статую. Я заметила, что он дрожит. - Да, - сказал он, наконец. - Да, наверно. Мне кажется - я узнаю ее… Да, точно, это она! - И что, - спросила я с нетерпением. - Ты будешь что-нибудь делать? Или... Вернемся сюда потом с Ксюшей? - Нет-нет! – он, кажется, испугался. - Нет, в следующий раз... Я боюсь, что я ее не узнаю… Или что-то случится… Изменится… Она исчезнет… В конце концов, ее просто могут отсюда убрать! Или музей закроют… Что угодно. Я его понимала. Я и сама чувствовал как это глупо - найти ее здесь и оставить. - Так что ты собираешься делать? - Я... Не знаю… - Дорел казался растерянным и смущенным. - Ты?! Не знаешь?! - я была поражена. Не столько тем, что он не знает, как поступить, сколько тем, что имеет мужество в этом признаться. - Ну… Ты хоть поцелуй ее хотя бы! - это сорвалось у меня с языка само собой. - С ума сошла?! - Дорел покраснел до корней волос. И - странное дело - от его смущения, от его неуверенности, мне вдруг стало очень легко. Я чувствовала себя смелой, как никогда в жизни. Настолько, что даже решилась накрыть его руку своей. - Ведь так и происходит всегда, - сказала я. - Во всех волшебных сказках. Принц целует прекрасную принцессу, и она пробуждается от зачарованного сна. - Ну, насчет того, какой из меня принц, - криво усмехнулся Дорел, - мы уже выяснили… И насчет очарованного сна... Здесь, скорее, подходит сказка про то, как кого-то обращали в камень… Но там был другой способ превращения… Омыть в крови злодея или типа того… Или пролить слезу?.. Может, мне поплакать? Уверяю, это у меня получается лучше всего. - Прекрати, - я ощутила что-то вроде раздражения. - Не время сейчас. Просто поцелуй ее и все! - А если ничего не случится? Я вот чего боюсь. По его голосу и лицу было заметно, что он действительно боится. - Тогда и будем думать дальше. - И это совсем не так просто! Вон же эти блюстительницы порядка с нас глаз не сводят. А если мой поцелуй будет сопровождаться их визгом... Может не сработать. Да, это имело свой резон. Я на минуту задумалась. - Сколько тебе надо времени? - спросила я. - На то, чтобы поцеловать ее? Секунд десять? Тогда скажи, когда будешь готов - я их отвлеку. - Ой, Оленька… я, кажется, действительно дурно на тебя влияю! - Не отвлекайся! Ну, так как? Согласен на то, что я сказала? - Согласен. Тем более все равно нет другого выхода. Он облизнул губы и глубоко вздохнул, пристально глядя в лицо статуи. Она стояла на постаменте высоковато – для меня, во всяком случае но Дорел, если бы встал на цыпочки, вполне бы сумел коснуться губами ее лица. - Думай о том, что сказал мне - тогда в библиотеке, помнишь? Мas mi corazón es grande, tan grande, que no tiene tamaño... только думай о Басе! О том, чтобы вернуть ее... Ты готов? Он кивнул, но уж не посмотрел в мою сторону. На мгновение меня пронзила боль, потому что, возможно, это был последний раз, когда мы вот так были наедине. Но отступать было уже некуда. - Давай. Я еще раз сжала его руку и развернулась. Длинный блестящий зал лежал передо мной, похожий на слишком широкий и слишком пустой коридор. Я набрала воздуху в легкие и бросилась бежать, стараясь как можно громче стучать подошвами по паркету. Реакция не заставила себя ждать. - Девочка! - прорезал тишину неприятный окрик. - Здесь не бегают! - но я даже не оглянулась. Наверно, он все же поцеловал статую, потому что следующего щелчка подошвы я так и не услышала. По ощущениям не передать, но, полагаю, примерно это чувствовала Алиса, провалившись в кроличью нору. Пол просто растаял у меня под ногами - одномоментно. Нет, я не упала. Просто весь мир ушел куда-то вверх... *** Я даже не успела как следует испугаться - тут же почувствовала крепкую хватку Дорела у себя на талии. Одной рукой он обхватил меня, другой держался за металлический трос, вроде тех, что используют при поднятии грузов в портах и на стройках. Когда он подхватил меня, то съехал на несколько сантиметров по тросу вниз. Я услышала, как он зашипел от боли, увидела, как на тросе остаются капельки крови от его расцарапанной ладони… И поняла, что все это по-настоящему. Мы висели на тросе, а вокруг не было ничего. Хорошо хоть мы висели не в темноте! Но свет вокруг нас был какой-то странный, ни на что не похожий. Совершенно непонятного цвета. То ли золотисто-розовый, то ли зеленовато-черный - он ничего не освещал. Как будто мы висели не в пространстве, а в тесной комнате, стены которой заслонялись от нас этим светом. Я осторожно посмотрела вверх, потом вниз. И не увидела ничего определенного. Вверху свет постепенно рассеивался, переходил в прозрачную тьму, уходящую в бесконечность, внизу он как-то густел, становился ярче, теплее, но и там не освещал ничего. Я скосила глаза в строну Дорела. Он был спокоен или казался таким. - Где мы? - решилась я спросить, наконец. - Нигде, - ответил он. - Вернее, почти нигде. Здесь еще ничего нет, кроме этого, - он кивнул на трос. - Это первое, что мне пришло в голову создать, чтобы мы не рухнули туда вниз. Там уж совсем ничего нет. Я не совсем уловила разницу между «здесь» и «там», и, видимо, недоумение очень отчетливо отразилось у меня на лице, потому что Дорел поспешил объяснить. - Здесь, по крайней мере, есть свет, здесь можно творить... легко. Здесь безопасно… Относительно безопасно. - У нас получилось? - спросила я, решив не уточнять насчет «относительно». - Да, - он кивнул. - Да, я чувствую, что да. А теперь держись, мне нужно освободить одну руку. Я уцепилась обеими руками за трос. Хотя с гораздо большим желанием обхватила бы его за шею. Дорел улыбнулся. - Держись крепче, - прошептал он и, прижав меня к себе, отпустил трос. Теперь за него держалась только я, а Дорел держался за меня. Я думала, что мы сразу же соскользнем вниз, но Дорел совершенно ничего не весил, он, словно парил в воздухе. Он сунул свободную руку в карман брюк и нахмурился. - Я так надеюсь, что там будет что-то нужное, - сказал он. Я даже не представляла, что нам было бы сейчас нужно. То, что он достал, выглядело слишком уж обычно. Мне сначала показалось, что это круглая жестяная коробочка для монпансье, величиной с карманное зеркальце. Но Дорел не без труда поддел ногтем крышку, и я поняла что ошиблась. Это была музыкальная шкатулка. Довольно дешевая и аляповатая. Крышечка была нежно-розовой, украшенная круглыми стеклянными бусинками разных цветов. Я ожидала, что внутри окажется маленькая розовая балерина, кружащаяся на одной ножке. Но там оказалось лишь круглое стеклянное оконце и облупившийся позолоченный орнамент вокруг. Когда крышка откинулась полностью, зазвучала нежная мелодия, и оконце начало светиться. Под ним закружились круглые кусочки бумаги с вырезанными на них картинками. Я поняла, в чем фокус. В темноте это должно было быть очень красиво. Если поставить такую шкатулку на тумбочку у кровати, под музыку по потолку поплывут разноцветные круги с силуэтами картинок. - Как здорово! - искренне восхитилась я. - Да… - но Дорел, кажется, не был вполне в этом уверен. - Мне тоже нравится. Но это была басина шкатулка. Еще с тех пор, когда она не жила у нас. Кажется, ее единственная вещь с тех лет. Но ей она не очень нравилась. Ей хотелось такую, с балериной. Но все же… Он протянул руку со шкатулкой вперед. От звона мелодии словно стало светлее. Определенно стало. И как-то просторнее. - Erinnerung, - сказал Дорел. - Что? - Erinnerung, так называется эта мелодия. Эндрю Ллойд Веббер, «Память». Он осторожно подкинул шкатулку вверх, словно птицу, которой помогают взлететь с ладони. Она поднялась плавно, на секунду зависла в воздухе, а потом медленно поплыла вперед и вверх. Дорел не сводил с нее глаз. Он даже прижал меня к себе чуть плотнее, наверно, от волнения. У меня сердце почти перестало биться. Его щека почти касалась моей, жесткие кончики волос щекотали мне шею, его дыхание согревало мне ухо. Я старалась думать о том, о чем нужно, но не получалось думать вообще ни о чем. Шкатулочка все так же медленно вращалась в лучах света, мелодия плыла в воздухе. Она делалась то тревожной, как в фильме ужасов, то спокойной и нежной, как звон шариков на новогодней елке. Мне показалось, что я чувствую легкий, горьковатый запах, похожий на запах гвоздик. А потом я заметила то, чего раньше не замечала, потому что раньше этого не было. Крошечная розовая балерина вращалась внутри нее. «Ей хотелось такую, с балериной», - сказал Дорел. А может, Бася и сама хотела бы стать балериной? Такая нежная и романтичная, это было бы ей в самый раз. Музыка стала громче. Фигурка больше. Я уже знала, что сейчас произойдет. И вдруг поняла, что не хочу этого. Не хочу, потому что... Для меня это будет конец всему. И еще я знала, что если на самом деле захочу - я могу не позволить этому случиться... Здесь сейчас слишком многое зависит от меня... И если я скажу «нет»... Если я просто захочу сказать - «нет»... Я зажмурилась изо всех сил и прижалась к Дорелу, уже не пытаясь притворяться. Уткнулась лицом в его плечо у самой шеи. Он снова взялся за трос, а я обвила его шею руками. Ну и что, пусть он хотя бы знает. И пусть все будет, как будет. Потому что больше всего я хочу только одного - увидеть, как глаза Дорела засияют так ярко, как они умеют сиять. Увидеть его улыбку, искреннюю, обращенную ко мне. Я открыла глаза и обернулась. И увидела ее. Она вращалась в воздухе подобно игрушечной балерине, но только уже совершенно настоящая, только глаза были закрыты. На ней было все то же короткое платье из разных лоскутков, в котором я видела ее в последний раз в своем сне. Совсем короткое платье, юбочка почти не закрывала бедра. И тут до меня дошло - это не платье. Это специальный костюм. Бася не была балериной, вспомнила я. Но она занималась гимнастикой. Она и двигалась, как двигаются гимнастки, только очень медленно, как в замедленной съемке, и глаза были по-прежнему закрыты. Вот она откинулась назад, почти коснувшись затылком внутренней стороны бедра, одна ее нога взмыла вверх, словно в вертикальном шпагате. Вот она сделала пируэт, грациозно взмахнув руками. Вокруг нее возникла вдруг лента, завилась в воздухе, Как у настоящей гимнастки. Ее витки заполняли воздух, свиваясь в кольца и спирали. Лента, казавшаяся мне бесконечной, вспыхивала то розовым, то алым. Дорел протянул руку, и лента, пролетая мимо, коснулась ее. И тут мне показалось, что Бася - она находилась к нам в этот момент боком - все-таки открыла глаза... Но я не успела понять, так это или нет. Дорел вцепился в ленту и выпустил трос. Мы ухнули вниз, сразу. Резко. Дыхание у меня перехватило, я зажмурилась. Потому что была уверена, такая тонкая ленточка нас не выдержит, и мы разобьемся. Но нам не обо что было разбиваться, внизу, как и вокруг, была пустота... Мы летели и летели, лента, казавшаяся безмерно длинной, стремительно разворачивалась. Но все же и у нее был предел, она закончилась, натянулась, будто закрепленная на чем-то. Скользкий шелк, из которого она была сделана, оказался на удивление прочным. Лента выдержала нас обоих. Некоторое время мы раскачивались на ней, подобно маятнику, потом она замерла, и мы снова повисли, как на тросе. А потом Дорел отпустил ее. И я поняла, что мы не висим больше. Мы стоим. И только тогда я, наконец, решилась открыть гала. Мы действительно стояли, а лента висела рядом. Ее конец почти касался земли... Или пола. Чего-то каменного и серого, как мне показалось. Место, где мы очутились, было совершенно пустым, но оно хотя бы было. Под ногами, по крайней мере, была твердая земля или пол. Мне как-то не удавалось придать этому месту четкие очертания. И впереди была темнота. Свет еще лился откуда-то сзади и сверху, но постепенно угасал. Наверно, если бы я подняла голову и обернулась, я бы поняла, что стою на дне огромной пропасти (или, может, колодца?), и мне стало бы страшно. Но если просто оставаться стоять в полутьме, это успокаивало, даже становилось уютно. Дорел глубоко вздохнул. - Что теперь? - спросила я шепотом. - Все, - ответил Дорел. - Кажется. Теперь нам осталось только выйти отсюда. На этот раз вместе. Я тоже вздохнула, но украдкой. Все, а я ведь действительно рассчитывала на что-то большее. Только что произошедшее было настолько удивительным и прекрасным, что верить не хотелось, что все привело лишь к тому, что мы снова вернемся домой. Только вот искать нам будет уже нечего. Я, по правде говоря, рассчитывала, что хотя бы это приключение окажется более насыщенным и долгим. И почти с досадой подумала о том, что с Дорелом всегда все безопасно, и даже Самайн, «плохое время», ему нипочем. Я ошибалась. Увы.