На границе Ноября (Зеркало Снов - 2)

Оленька: Но Дорел медлил. Может, собирался с силами?.. Нам определенно нужна была передышка, мне-то уж точно, чтобы хоть сердце немного успокоилось и не колотилось так, что кроме его стука в ушах ничего почти не было слышно. - Вот видишь, - сказала я о Белке. - Она все-таки пришла. - Пришла, да, - согласился Дорел, но как-то безучастно. - Правда, ей это всего лишь приснилось. Думаю, она безотчетно это сделала. - Какая разница? - мне вдруг стало очень обидно за Белку. - Она пришла! Она захотела тебе помочь. Просто потому, что ты ей дорог! Хоть у вас и разногласия. - Да, верно. Только поэтому. - Разве этого мало? - Я не знаю. Он словно бы задумался. - Знаешь, когда она жила у нас... Такое уже было однажды. Только в тот раз я... разругался со всеми насмерть... Глупо, по-детски. Наговорил, чего не нужно, всем, даже родителям... Вплоть до «не хочу вас больше видеть»... - Ты?! - Я. А что? Я уже говорил, у нас не была идеальная семья. Всякое бывало. Я и тоже... не идеален. В общем, я тогда переругался со всеми, а сам ушел лить слезы в мастерскую к пану Станиславу - это мы прадедушку так называем - ну и в общем... Не знаю, сколько я там просидел в одиночестве, но меня нашла Белка. Утешила меня. - И что? Разве плохо? - Хорошо. И я этого никогда не забуду ей, но... я ей сказал тогда: ты ведь не понимаешь, из-за чего я плачу, и она ответила - ну и что? Главное не понимать, а любить. И еще. Я спросил: ты ведь не знаешь, но, может быть, это я не прав... тогда почему ты со мной? Знаешь, что она ответила? Что ей все равно, прав я или нет. Главное, что я ее друг... - И что? - с нарастающей злостью спросила я. - Разве она была неправа? - Неправа, - тихо ответил Дорел. - Неправа, - добавил он громче. - И сейчас неправа. Не надо ей отступать. И делать - что решила. А если ей все равно... Какой ее друг, то значит ей все равно, кто ее друг, не было бы этого, значит, был бы кто-то еще, так, да? - А может, не так, - запальчиво возразила я. - Может, ей не все равно, какой ты, и ей нужен именно ты. Просто ей все равно, прав ты или нет. Она всегда на твоей стороне. Разве это плохо? Дорел пристально на меня посмотрел. - Мы ведь о Белке сейчас говорим? - Не важно. Скажи, чем плохо? - Скажу. Это ужасно, Оленька! Ужасно! Когда тебе все равно, прав твой друг или нет, ты сама очень плохой друг тогда. Потому что... А если не прав? Любая неправота рано или поздно приводит к гибели, значит, ты знаешь, что он погибнет и... поленишься уберечь... Промолчишь?.. Все равно, что видеть, как человек идет к пропасти... И не остановить. Только потому, что тебе все равно, упадете вы или нет. Главное, что вы с ним вместе? А о нем ты подумала? Ему, может, вовсе не хочется падать! Он уже кричал на меня, и у меня слезы текли по щекам, не от обиды, не от злости, а от того, что я не знала, что возразить... и не хотела, чтобы он был прав. - Ты просто ответь мне, - сказала я сипло, - просто ответь, чтобы я знала, и все. Для тебя-то важнее дружба... Или эти твои... принципы? Дорел усмехнулся. Теперь он снова смотрел на меня по-доброму, но снисходительно, как взрослый на ребенка. - Дурочка, - сказал он ласково. - Так ведь дружба - это и есть принцип. Тот самый главный и великий принцип, который не позволяет любви и преданности перейти в подлость и предательство. Дружба ведь это... не когда двое смотрят друг на друга... каждый при своем мнении, а когда двое смотрят в одну сторону... в поисках истины. Я стояла, опустив голову, и плакала. Ветер сдувал мои слезы и холодил лицо. Ветер... Здесь есть ветер, поняла я. Значит... Я подняла глаза на Дорела. Мы уже близко. Остался всего один шаг. Дорел молча протянул мне руку. Я все так же молча взяла ее. Мы сделали еще один шаг. *** На это раз он вылетел непонятно откуда, бесшумно и стремительно. Один единственный бумеранг. Сверкающий голубовато-зеркальным светом. И врезался прямо в Дорела, тот не успел даже среагировать. Секунда - и он уже лежал на земле. Бумеранг вонзился ему в ногу. Дорел со стоном выдернул его, и тот словно растаял у него в руке... Но ноги Дорела до самых колен вдруг тоже приобрели тот же странный зеркальный оттенок. Он попытался их раздвинуть, и не смог. Я упала рядом с ним на колени. - О, Господи, что это? - Ничего, - прошептал Дорел, силясь поднятья хотя бы на локте. - Ничего страшного, я... сейчас... Голубовато-блестящий панцирь уже охватил его до пояса. Я прикоснулась к нему и отдернула руку, он был ледяным. Это и в самом деле лед, поняла я. Дорел превращается в лед! Но он же не может! Перед этим, перед холодом он беззащитен, я же, помню, он говорил об этом в Сне еще до того, как пришел к нам! Лед убьет его, наверняка убьет! «Главное, не поддаваться панике», говорил тогда Дорел. Но сейчас то, что я испытывала, было именно паникой. Я вдруг поняла, что еще немного, еще чуть-чуть, и я не выдержу и… проснусь. Брошу его. Я изо всех сил пыталась вспомнить то, что советовал Дорел в таких случаях. Читать… Что? Я забыла даже это слово. Но я помнила стихи, которые он читал мне тогда. Я стиснула руки, зажмурилась и быстро-быстро начала твердить: Phoebus Apollo Apollo musagetes deus musicorum precas nostras exaudi... (Феб Аполлон Аполлон Мусагет Музыкой повелевающий Услышь наши молитвы) И почувствовала, что испуг отступает. Исчезает то тревожное напряжение во всем теле, которое готово было вот-вот вырвать меня из сна… Я открыла глаза. Дорел смотрел на меня удивленно. Ледяной панцирь уже охватил его до подмышек, сдавливая грудь. Но, кажется, дальше расти перестал. Почти не осознавая, что делаю, я продолжала читать: Quia perpetuo nos ad fuisti et semper tibe veneravimus it eram te sacra facimus teque haec volens accipere rogamus (Ибо бесконечно существующий Навеки нами возлюбленный Все сущее священным становится, к тебе устремляясь К тебе наши воззвания летят, тобой принимаемы) Я вдруг подумала, что сам Дорел чем-то похож на Аполлона. На того самого, знаменитого, Аполлона Мусагета. Все остальные его изображения, в том числе и Бельведерский, мне не нравились. Слишком женственные, слишком красивенькие образы, в которых Аполлон представал изнеженным, рафинированным юнцом… А Мусагет в своем длинном одеянии, в котором совсем не видно фигуры, только складки ткани развеваются – он весь порыв, весь движение вперед, неостановимое и неудержимое. И лицо его спокойно и поистине прекрасно. Глаза устремлены вдаль, но в то же время внутрь вглубь себя. У Дорела был такой же взгляд. И точно такие же растрепанные волосы почти до плеч. Вот только в руках у Аполлона должен быть… Какой-то инструмент… Лира? Нет, он назывался по-другому. Ergo te Apollo oramus illustres nos et opulentes nostra protegas organa divina que concites nos afflatu! (К имени твоему взываем Озари нас и благослови Защити нас своей кифарой Священной, что на устремления нас вдохновляет) Кифара? Его сделал из коровьих рогов и черепашьих панцирей Гермес и отдал Аполлону в обмен на что-то, сейчас это несущественно… я пыталась, как могла отчетливее представить себе, как она выглядит, и поняла, что не имею не малейшего представления о деталях, только о форме - что-то вроде массивной электрогитары без грифа. Но какая разница, такой тяжелый и громоздкий инструмент я все равно не удержу в руках… Для этого нужны руки мужественные и сильные, как у Аполлона. Тогда я представила себе лиру, ведь это почти одно и то же. Она послушно легла мне в руки. Вся голубовато-серебристая, как будто из звездного света ее отлили и лунные лучи натянули вместо струн. Все же она была очень тяжелая, потому что вышла значительно больше по размеру, чем я рассчитывала… Почти арфа, а не лира. Мне пришлось опуститься на одно колено, как до этого Белке с ее луком. Играть я, понятно, не умела. Я просто изо всех сил ударила по струнам. Звук полился волнами полностью беззвучно. Волны его туго ударились о лед, и он сразу же пошел трещинами и начал осыпаться. Лира-арфа растаяла у меня в руках. - Это же мое любимое стихотворение, - заметил Дорел, поднимаясь. - Когда ты успела его выучить? Я не учила, подумала я. Я просто запомнила. Как запоминаю все твои слова. - Ну вот, - вздохнул и через силу улыбнулся Дорел. - Мы, считай, уже все прошли… Сталь и молнию, огонь и лед… Я подумала, что обычно говорят «огонь и воду», и эта мысль мне почему-то совсем мне не понравилась. Но, может быть, за воду считается лед?.. Я разозлилась на себя. Хватит умничать! Мало мне еще было? - Вот видишь, - сказал Дорел. - Я говорил тебе - любое умение пригодится. Если бы я не умел играть в бадминтон и волейбол, хоть как худо-бедно, что бы я делал? Жаль, что в бейсбол я играть не умею, это бы с молнией больше пригодилось… Ненавижу бейсбол! Никогда не мог въехать в систему правил. Но видимо придется учиться. Говоря все это, он прерывисто вздыхал, силясь унять дрожь. Я видела, как блестели капли пота у него на лбу и висках. Так сбивчиво говорят, когда не могут справиться с волнением и усталостью. Но ведь... Все должно было быть позади уже?... - Мы прошли? - спросила я. - Четыре шага? Прошли? - Да. Я и сама понимала, что прошли, потому что все изменилось. Тьма рассеялась. Нас со всех сторон охватил теперь ветер, который развевал мои волосы и одежду. Я огляделась. Мы стояли на бесконечном пустынном морском берегу, у самой воды. Море было серым, небо над ним - серым, и покрытый галькой берег - тоже. Сам ветер был серым, а больше вокруг ничего не было. Только берег, и небо, и ветер. Море не было бурным, волны набегали шумно, но мягко ложились у наших ног безо всякой угрозы. Я не совсем понимала что происходит. Мы куда-то пришли, безусловно, но из Сна мы ведь таки и не вышли. - Оленька. Я повернулась к Дорелу. Теперь я стояла спиной к морю. Он ласково коснулся моей щеки. - Посмотри на меня. Я и так смотрела на него… И вдруг поняла, что он хочет, чтобы я видела именно его сейчас, а не то, что он видит... За моей спиной. Сердце тревожно сжалось. Но оторвать взгляда от его глаз и повернуться я не могла. - Ты мне очень нравишься, - сказал он глубоко и серьезно. - Не то что бы я был влюблен в тебя, но… Ты мне действительно очень нравишься, и я рад, что ты была рядом. А теперь… Он положил обе руки мне на плечи и наклонился. За долю секунды до того, как его губы коснулись моих, я успела понять, что сейчас будет, и закрыла глаза. Это был совсем легкий поцелуй. Все равно, что прикоснуться к губам цветком. И длился он меньше мгновения, но мне кажется, если бы я захотела… Я бы могла задержать его на целую вечность. Я не сразу открыла глаза, даже когда он отстранился от меня. И я почувствовала, как что-то изменилось. Воздух... стал будто холоднее. Я почувствовала, что Дорел проводит рукой по моим волосам и открыла глаза. Нет, это была не ласка, хоть прикосновение и было нежным... Он словно убирал что-то запутавшиеся в них. Я увидела в его руке розу... И все поняла. Я почти успела рвануться и выхватить ее у него из рук, мои пальцы почти ее коснулись. Но реакция у него была не чета моей, и он успел отвести руку и поднять ее вверх, даже не очень резким движением. Роза в последний раз сверкнула в его пальцах прозрачно-алым. - Я очень рад тому, что ты была со мной, - повторил Дорел. - Но теперь... Твой путь закончен... В этот раз закончен. Дальше я пойду один, а тебе... Тебе придется уйти. - Нет. Я хотела сказать это, но голоса не было, лишь губы беззвучно шевельнулись. Теперь уже не просто воздух стал холоднее, ветер дул мне в лицо, развевал волосы и одежду. - Ты сейчас закроешь глаза, и откроешь их… Уже в Яви. Ты проснешься. Я так хочу. И… Было бы здорово, чтобы ты обо всем забыла. Но даже если и нет… Постарайся жить дальше счастливо. И спокойно. И спасибо тебе. Я не отвечала. И не смотрела ему в лицо. Смотрела на розу, на то, как она начала менять очертания. Снова неумолимо превращаясь в кинжал. Кинжал с вправленным в резную серебристую рукоятку темно-красным рубином. - Туда, куда я пойду сейчас - ты не должна идти, - продолжал Дорел. - А обратно вернуться мы не можем. Это тупик, и на этот раз нет выхода. Поэтому, пожалуйста, уходи. Я должен знать хотя бы, что с тобой все будет в порядке. Так мне будет легче. Теперь я снова стояла лицом к морю. Но теперь его было очень плохо видно - над ним вставало солнце и слепило мне глаза. Нет, поняла я, не вставало. Оно садилось, уже когда мы пришли сюда, просто тучи разошлись, и я его вижу теперь. Солнце уже почти касалось воды, и окрашивало ее в безгранично тоскливый оранжевый цвет. И само оно было оранжевое с отливом в багровое, уже растратившее весь свой животворящий свет, мертвое и страшное. Дорел сделал шаг ему навстречу. А я...