На границе Ноября (Зеркало Снов - 2)

Дорел: …Я лег на спину, положив руки под голову, и постарался расслабиться. Но глаза закрывать все же поостерегся. …У нас это называлось - заговор на грозу. Ну, может, и не совсем точное название, но уж какое прижилось. Мы вообще с названиями много не мудрили, обычно давали то, какое первое придет в голову. «Заговаривать», конечно, могли не все, а только Наследники. Меня заговорил Лешек, мой старший брат, и я даже не очень помню, как именно это было… Кажется, очень быстро. И больно. Как будто через меня одномгновенно пропустили десять тысяч вольт! Наверно он шибанул меня самой сильной своей молнией. У меня даже волосы поседели, правда, потом снова отросли прежние, еще гуще и даже темнее, чем раньше. Я умер на несколько мгновений перед тем как очнутся, вернее, умер бы… Как умирает любой человек, когда в него попадает такая молния! Но этой молнией повелевал Лешек, и он приказал ей - не убивай. Зато теперь мне было не страшно даже прямое попадание настоящей дикой молнии. Я мог взяться рукой за оголенный кабель высоковольтки и не почувствовать при этом ничего. Правда, ничего в нашем мире не дается просто так, к сожалению... Или к счастью. Там, где что-то получаешь, что-то и теряешь: моя абсолютная нечувствительность к электроразрядам оборачивалась для меня не совсем приятной стороной в плане чрезмерной чувствительности к холоду. Его я не мог выносить совершенно, даже летом почти не выбирался из свитеров и водолазок, и все равно простужался чуть ли не каждую неделю. Лоти, моя сводная сестра, заговоренная на ветер, например, панически боялась высоты. А у заговоренной на свет Вильвен наблюдалась такая же паническая водобоязнь. Я, если честно, не представлял, как это - не уметь плавать, и даже душ бояться принимать, и даже в ванную не осмеливаться набирать воды больше чем на четверть! С воды все и началось. Самый первый заговор у нас произошел именно так. Это случилось задолго до моего рождения, когда моей сестре Мирке было три года - она утонула. То есть, в буквальном смысле. У нас в саду был маленький пруд… Прудик даже, почти весь заросший камышами и кувшинками, взрослому человеку там не было даже по колено. И, наверно, поэтому никому не пришло в голову, что это может быть опасно. Мирке все же как-то умудрилась забраться туда и, видимо, поскользнулась на мягком иле. Обнаружил ее мой дядя Адась, когда она плавала там лицом вниз, уже совершенно неживая… Ее ничего не могло бы спасти, если бы… Если бы Адась не был Наследником, и Сила его не была связана именно с водой. Конечно, это казалось невозможным, и, конечно, никто никогда этого раньше не делал… Но… Нас всю жизнь учили тому, что неизвестное не значит невозможное, и Адась имел уже много возможностей в этом убедиться. Итак - Мирке стала первой. Собственно, правило было до крайности простым: чтобы стать неуязвимым для чего бы то ни было, нужно через это «что-то» до конца пройти. То есть в буквальном смысле до конца, до физического предела. Если ты хочешь стать неуязвимым для огня, ты должен сначала сгореть. Мирке утонула, но Адась, которому вода была подчинена и в Сне, и в Яви, сумел обратить ее силу вспять, заменить смерть бессмертием, правда, бессмертием в очень ограниченном количестве. И после этого Миранде можно было на ноги привязать якорь и утопить в океане, она бы просто болталась там на дне, умирая, разве что, от скуки, но ей ничего бы не было физически. Побочные эффекты обнаружились довольно скоро, у Миранды это выражалось в патологическом страхе темноты. Причем, у нее все всегда было сильнее и как-то резче, чем у других, вот и это тоже… Она даже засыпала в детстве с трудом, потому что для сна нужно сначала закрыть глаза, а значит - будет темно. - Конечно, можно тебя перезаговорить, - сказал ей как-то Адась. – На свет, например. Тогда тебе всегда будет светло, что бы ни случилось. Но тогда уже ты не сможешь ни плавать, ни нырять… Ничего другого, чего ты так любишь. - Уж лучше я буду темноты бояться, - ответила Мирке. Да… А Анжелика была заговорена трижды: на огонь, на грозу и на лед. Она не замерзла бы, даже если ее заперли в морозильную камеру и поливали водой. Она бы заговорилась на все, что можно, если бы заговоры не противоречили друг другу и не взаимоисключали друг друга. Как она уговорила Нику, мамину сестру заговорить ее на лед, ума не приложу. Ника вообще была против заговоров. И в чем-то она была права... Особенной пользы от них не было. Есть ли смысл знать, какой смертью ты точно не умрешь, когда существует тысячи других способов умереть?.. Со мной это получилось из-за мамы. У меня в малолетнем возрасте была привычка лезть пальцами в любые доступные электроприборы. Пару раз меня достаточно сильно шибануло током. В конце концов, мама попросила Лешека заговорить меня, она вообще очень тряслась надо мной в детстве. Я вот думаю, может то, что меня так тянуло ко всему электрическому и обусловило то, что меня заговорили от электричества, и не усилило ли оно моих способностей? А может, наоборот? Я подсознательно предчувствовал свою судьбу, оттого так «интересовался» всем таким? Еще до заговора я даже в Яви мог неосознанно подчинять себе разные несложные механизмы, а уж в Сне… И не думаю, что это было простым совпадением. Заговор если и не увеличивал моих способностей, то, по крайней мере, оберегал, когда меня уж чересчур заносило. Но вот сейчас… Сегодня этот дар сыграл со мной злую шутку. Я сразу почувствовал их скрытое торжество после «испытания». Даже не поняв в чем дело. Потом мне объяснили. *** До этого они не снисходили до бесед со мной. А тут вдруг Тишевский решил со мной поговорить. И даже пригласил меня к себе в кабинет, а не в медицинскую палату, похожую на декорацию к фильму о нацистских преступниках. Я сел к столу напротив Тишевского, стараясь на него не смотреть. В кабинете было окно. Плотно завешанное серыми шторами, но все-таки это было настоящее окно, и я чувствовал, что там за ним настоящий дневной свет. Я, уже неизвестно сколько дней не видевший другого света, кроме электрического, смотрел на это, как на что-то волшебное. И старался не думать ни о чем другом. Тишевский сидел напротив и смотрел на меня печально. - Такое впечатление, - сказал он задумчиво, - что мы с тобой зашли в тупик. «Cosa sucede» (бывает), - мысленно посочувствовал я и тут же обругал себя. Я ведь решил больше с ними не заговаривать. Потому что в одном он был абсолютно прав, я не способен долго противостоять им открыто, ведь я ребенок. Если я пойду напролом, начну играть, язвить, дерзить - меня просто раздавят. Я и так уже выдал себя, и мой промах был серьезнее, чем их… Мне нужно просто быть стойким. Молчать. Не отвечать на вопросы, не притворяться, не дать себя спровоцировать ни на что. Ждать. В конце концов, время - я это чувствовал - играет против них. - Почему бы не прекратить этот фарс? Просто признать, что ты тот, кто ты есть. Притворяться, разыгрывать из себя испуганного ребенка на этот раз было бессмысленно. Я решил молчать. Пускаться с ними в какие-то игры, в споры было слишком рискованно. Я не так уж и умен – нужно посмотреть правде в глаза. И уж точно не умею хитрить. Поэтому молчать - это единственный выход. - Ты уже раскрыл себя. Допустим, все было не очень честно. Но так пусть хоть на этот раз будет честно. Просто признай, что мы правы. Больше от тебя ничего не потребуется. Это же такая мелочь. Слишком уж настойчиво вы добиваетесь такой мелочи, подумал я. И по-прежнему старался не смотреть на него. Но заметил все же, как сверкнули его глаза за стеклами очков. Холодным желтоватым блеском. Почему у них у всех такие кошачьи глаза?.. - Когда ты попадешь в Ад, - сказал он, не глядя на меня. - Я позабочусь о том, чтобы встретить тебя лично… Я тебе обещаю. Я надеюсь, что ни лицо, ни глаза не выдали моих чувств. Это была не просто угроза. Обещание. Но я все же понадеялся, что если мне и суждено попасть в Ад, то это случится еще не скоро. И хорошо бы вообще как-нибудь обойтись без этого. Но с другой стороны… Если я там встречусь с кем-нибудь из наших… Это будет намного лучше, чем оказаться где-то, даже в самом прекрасном месте - одному. - Я бы не стал на твоем месте на это рассчитывать, - заметил Тишевский. - Подумай. Почему бы тебе не отвергнуть эту порочную сущность, пока не поздно. Ты ребенок и будь им… Разве не было сказано: «истинно говорю вам, если не будете как дети, не попадете в царствие небесное». Я знал это. Мои родители тоже так говорили. Только вот мне кажется, уж слишком разные понятия они и этот морок имели в виду. Для них быть как дети, означало внутреннюю чистоту, отвагу, природную любознательность, тягу к истине и справедливости, а этот… неразвитость и покорность. Значит, он видел меня таким?.. Ну что ж. Тем лучше. Я постарался, чтобы этих мыслей он не прочел. Хватит.