На границе Ноября (Зеркало Снов - 2)

Оленька: Это случилось пару месяцев назад. Да, точно, где-то в конце лета. Как раз накануне того, как меня переселили в их комнату. Меня вызвала к себе наш школьный психолог, и, если честно, меня это напугало до полусмерти. Вроде и причин бояться не было, но меня еще никуда так откровенно не вызывали. Хотя ничего, кроме хорошего, я о нашем школьном психологе, Надежде Григорьевне, сказать не смогла бы. Она была очень милая, приветливая женщина лет сорока, в очках, с немного неряшливой прической, и одевалась она так мило, почти «по-домашнему», не как остальные учителя. И я бы, если честно, не имела бы ничего против, если бы просто поговорить с ней. Но в том и дело. Вряд ли она меня вызвала «просто». Еще в кабинете была моя воспитательница и учительница истории Анжелика Александровна. Я в ее присутствии всегда немножко робела, хотя большинство девочек из нашего класса ее просто обожало! Она и правда была красивая, яркая, с копной завитых в мелкую химию рыжеватых волос, она стильно одевалась и красилась… немного вызывающе. Вот кому директрисе нужно было прочитать лекцию о внешнем виде! Она была очень молодая для воспитательницы, лет двадцать восемь, и поэтому очень старалась казаться строгой и опытной. Когда я вошла в кабинет, Надежда Григорьевна очень располагающе мне улыбнулась. И я подумала, что, возможно, ничего страшного и не произойдет. - Я хочу поговорить с тобой, - начала она мягко. – Ты ведь уже большая девочка и многое понимаешь, правильно? Я кивнула. Инстинктивно - когда взрослые говорят с тобой таким тоном, нужно соглашаться, не раздумывая. - Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Попросить меня? Я удивленно приподняла брови. - Мы решили переселить тебя в другую комнату. Ты знаешь, зачем? Я немного смутилась. Неужели речь зайдет о том, как мне трудно и одиноко здесь, как я тяжело схожусь с людьми? - Ты очень милая неконфликтная девочка. Хорошо уживаешься с другими. И ты можешь быть нам полезна. Что-то мне вдруг не понравилось в ее словах. Быть полезна, это прозвучало как-то… У этого слова тот же корень, что и у «использовать». - Я могу быть с тобой искренней, Оленька? Я кивнула. - Нам нужна помощь. Вернее, не нам, помощь нужна одной из наших учениц. Взрослым она не доверяет, а вот своей подруге возможно откроется. Я растерянно взглянула на нее. Подруге? Неужели она думала, что мне так легко стать для кого-то подругой? Худшую кандидатуру они и подыскать не могли! Да еще чтобы мне кто-то доверился, открылся, кому то помочь… - Я хочу сказать, при взрослых она замыкается в себе. Ведет себя очень корректно... вежливо, но отчужденно. А перед своей ровесницей вряд ли будет таиться. Тем более перед такой скромной и милой. До меня, наконец, дошло. О, да. На этот раз во всей красе. «Скромной и милой», как же. Бледной и незаметной, как серая мышь, она хотела сказать! Такой бледной и серой, что окружающие с легкостью забывают о моем существовании и… - Вы хотите, чтобы я шпионила? Это сорвалось с языка прежде, чем я успела толком все обдумать. - Холоднова! - воскликнула Анжелика Александровна. Видимо, я сказала что-то ужасное. Но Надежда Григорьевна сделала предупреждающий жест рукой в ее сторону, и она замолчала, хотя и продолжала недовольно хмурить брови. - Ну-ну. Наверное, я неверно выразилась. Я хочу, чтобы ты помогла. Нам и ей. Не ведет ли она себя странно… Без взрослых. Послушай, я могу говорить откровенно? Я кивнула, хотя уже вовсе не была уверена, что мне оно было надо. - Дело в том, что эта девочка… Пережила чудовищную психологическую травму, совсем недавно. И ей нужна помощь. Я мысленно перебрала всех воспитанниц, которых я хоть немного знала, в принципе под это описание много кто мог бы подойти… - Ксюша Филиппова. О нет, только не она. - А она разве… - я не могла скрыть недоумения. - Она кажется такой нормальной. - Это-то и странно! - воскликнула Надежда Григорьевна. - Видишь ли… Когда с человеком случается что-то плохое, очень плохое, все по-разному на это реагируют, но какая-то реакция должна быть. А Ксюша ведет себя так, как будто ничего не случилось. Как будто она даже не помнит о том, что произошло. - Но ведь это хорошо, правда? - Не так уж это и хорошо. Такие потрясения никогда бесследно не проходят. Рано или поздно последствия проявляются... в самых различных формах. Агрессии, истерии, разного рода странных поступках… Возможно, они уже проявляются, но Ксюша скрывает это именно от нас, от взрослых. На уроках ведет себя совершенно адекватно, нормально, я бы сказала, слишком... - Что в ее ситуации как раз является ненормальностью, - вставляет Анжелика Александровна. - Да… но как знать, что происходит за закрытыми дверями в ее комнате? - А тех, кто с ней живет, девочек… Вы не спрашивали? - Видишь ли... Они уже давно с ней живут, и… - Надежда Григорьевна вдруг замялась, словно не зная, что сказать. - Они уже привыкли к ее поведению, и им все кажется нормальным, - выручила Анжелика Александровна. - Они не понимают, что с ней что-то не так. А вот если совсем новый человек… Просто зашедший со стороны... - Так ты согласна, Оленька? – спросила Надежда Григорьевна. Я молчала, упершись взглядом в стол. - Ничего особенного тебе делать не придется. Просто если заметишь, что она ведет себя как-то не так... Скажи нам. В чем именно это проявляется. Чем скорее мы разберемся с этим, тем скорее сможем ей помочь, понимаешь? Иначе последствия могут быть… А вдруг это приведет к серьезной патологии, психозу, эпилепсии? Я вздрогнула. Эти ученые, не до конца понятные слова, били наотмашь. Я понимала, что Ксюше и в самом деле грозит беда, я должна была помочь ей… Пусть и не самым правильным способом. - Так ты согласна? - Не знаю. Анжелика Александровна вздохнула, но Надежда Григорьевна продолжала смотреть на меня доброжелательно и терпеливо. - Думаю, нам лучше рассказать тебе все, - сказала она ласково. Анжелика Александровна вскинулась. - Но нельзя же… Вводить в курс… - Думаю, в виде исключения можно. Думаю, когда Оля узнает и поймет, насколько тяжело пришлось ее подруге, она сама искренне захочет ей помочь. Анжелика Александровна пожала плечами. - Ну, как хотите. А вот я совсем не была уверена, что хочу знать... Мне это казалось каким-то нечистым, нечестным… Если что-то плохое случилось с Ксюшей, не должна ли только она сама об этом рассказывать? Какое право я имела узнавать это все от посторонних людей, и какое они имели право рассказывать? Но отказаться слушать я уже не могла. - Видишь ли… Ксюша попала в детский дом в очень раннем возрасте. Мать лишили родительских прав, об отце вообще ничего не удалось выяснить... Бабушка у нее есть, но очень старенькая, не могла сама ее воспитывать. Но Ксюша оказалась девочкой очень умной, способной, даже талантливой... В детском доме она была на хорошем счету, и ей быстро нашли хороших родителей. Прекрасных людей. Она была у них очень счастлива, а потом… Потом случилась беда. И никто, наверно, не виноват... Не ее приемные родители, по крайней мере. Знаешь, мне трудно говорить об этом с тобой, но, думаю, ты все равно уже знаешь, насколько жесток и несправедлив может быть мир взрослых. Я кивнула. - В нем… встречаются разные люди, в том числе и такие, которым вообще нет места в цивилизованном мире, среди нормальных людей… Мое сердце сжималось все сильнее от этих невыносимых предисловий, я уже догадывалась, о чем пойдет речь дальше, и мне все меньше хотелось это услышать. - Ксюша столкнулась как раз с такими людьми. Для которых нормы морали, нравственность ничего не значат, которые живут, как животные. Хоть и притворяются нормальными людьми. И очень удачно притворяются. Приемные родители Ксюши ничего не подозревали, пока не стало слишком поздно. Они считали ту семью нормальной, даже уважаемой. Они думали, что Ксюша просто подружилась с другими детьми, своими сверстниками, и то, что она часто бывает у них в гостях, не казалось им подозрительным. Пока не выяснилось, что на самом деле происходило в этом доме. Семья, которая там жила, оказалась сектантами. Само по себе вовлечение несовершеннолетних в секты - это уж преступление. Но самое ужасное, что в этой секте поощрялись вещи совершенно недопустимые. В том числе и половые отношения между детьми… Повисла протяжная пауза. - Ты ведь уже понимаешь, что это значит? Я кивнула. Голова была словно свинцом налита. В принципе, конечно, именно это я и ожидала услышать, но… - Ксюша - сама еще совершенный ребенок - вступила в половую связь с мальчиком ненамного старше ее… Уверена, они даже не понимали, что делают (все-таки у взрослых слишком розовые представления о нас, детях!). По крайней мере, не отдавали себе отчета о последствиях. Когда это стало известно… Не только это, но и многое другое... Произошел крупный скандал. Тех людей посадили… Многим из них, детям, пострадавшим в результате их деятельности, оказывалась медицинская и психологическая помощь… Но психика многих из них пострадала очень серьезно. Они не могли продолжать нормальную жизнь… О, это слово «нормальный» снова и снова било по ушам, именно в тот день оно мне почему-то стало странно ненавистным. - Приемные родители Ксюши не смогли найти с ней после этого общий язык… - И они сдали ее в детский дом? Что-то затвердело у меня в душе. Каким бы замечательным психологом ни была Надежда Григорьевна, ей было никогда этого не понять. Не понять так, как нам. Когда берут кого-то в семью, а потом возвращают обратно. Говорят, людей, которые берут из приюта животных, предупреждают, что такие животные очень ранимы, их уже один раз предали, сдали в приют, второго предательства они якобы не переживут... Почему-то людям кажется, что дети способны переживать сколько угодно предательств. Я не чувствовала ни малейшей симпатии к бывшим приемным родителям Ксюши. Ни малейшего сочувствия. Наверняка это именно они были во всем виноваты! Я в этом просто была уверена. Если люди способны вернуть ребенка в детский дом, если им что-то не понравилось, возникли проблемы, то значит, такие люди способны на любую подлость, абсолютно на любую! *** Я не согласилась. Нет. Просто не отказалась. И меня поселили к ним. И я жила там и старалась не думать о данном мне поручении. И о том, что когда-то случилось с Ксюшей – тоже. Мне это почти удавалось. Это было не мое дело. Я поклялась себе, что никогда никому не то что не расскажу об этом, но даже не дам понять, что мне что-то такое известно. И вот сейчас я все разболтала самой даже Ксюше. Или… Так и нужно было сделать? Сознаться. Я не знала, что мне теперь делать. Как вернуться в комнату. Может, прямо сейчас пойти к психологу и сказать, что я больше не хочу для них шпионить? Хотя я вроде и не начинала. И пусть меня отселят обратно! Но при мысли об этом мое сердце словно заледенело. Я даже холод осеннего ветра перестала чувствовать. Нет. Я не смогу вернуться в прежнюю комнату. Это будет невыносимо. Но я должна что-то сделать. Что-то прямо сейчас. Пока у меня еще есть решимость. Доказать, что я на их стороне. Пойти к директрисе и нахамить ей? Ну, так и что? Белка может заявить, что это специально подстроено. Нет, надо сделать что-то такое, чтобы сразу стало понятно, что я не трусливая предательница. Что я их достойна. Но что именно сделать, мне совершенно в голову не приходило. Хотя… Был один план. Совершенно безумный. *** Помните, я говорила, что в нашей школе не было издевательств над другими детьми? Ну. Это я, конечно, преувеличила... Всякое бывало. Да, это отслеживалось, пресекалось, но, как и в любой другой школе - нельзя проследить все. Ну, у нас не было такого, что показывают в кино, приставания к новеньким, например, именно за новенькими всегда наблюдали с большим участием… Но многое из того, что происходило, происходило как бы между делом. У нас уже давно не было такого мышления, что, мол, ябедничать нехорошо… Просто… А смысл? Жаловаться на каждую мелочь бессмысленно, у воспитателей и учителей не хватит на это времени, разобраться со всем. Поэтому в замалчивании разных мелких безобразий была своя прагматичность. Просто были те, кого стоило обходить стороной, а если вы этого не делали, то и жаловаться было ни к чему. Если честно, я не помню, как его звали, и даже не уверена, что вообще слышала его имя. У него было прозвище - Князь. И оно ему вполне подходило. Потому что он был по-настоящему красив, с моей точки зрения: высокий, широкоплечий, стройный, с правильными чертами лица и густыми черными волосами. И все же я ни разу не слышала, чтобы какая-нибудь девочка была в него влюблена. Его боялись. Он был какой-то дикий. Вроде и способный, но ленивый до отупения. Учился в седьмом, хотя ему положено было уже быть в девятом. Не из тех, о ком говорят - неуравновешенный. Нет, очень спокойный и медлительный. Когда я говорю «дикий», я имею в виду, в нем было что-то… звериное, может быть. Его боялись не потому, что он мог что-то сделать… Ударить, обругать… Его боялись подсознательно. Мне кажется, даже Белка его боялась. По крайней мере, предпочитала не связываться. Рассказывали одну историю… Кажется, Белка подружилась с одним мальчиком, который у Князя в свое время был на подхвате. Но вроде бы этот мальчик перестал ему починяться… А потом… Потом он исчез и все. Говорили - убежал. Может и правда. Ничего абсолютно странного в этом не было. Не было бы… Но все, что хоть как-то было связано с Князем, казалось зловещим. В общем: «слухи смутные ходили». И дело не только в слухах. Я сама чувствовала в нем что-то пугающее. Правда, меня-то это все мало касалось. Он - к счастью для меня - вряд ли подозревал о моем существовании. Но я видела, что он делает с другими. Другое дело Генри - он изводил меня постоянно. Впрочем, как и всех. Жаловаться на него было бесполезно. Оставалось терпеть его как неизбежное зло. Фамилия его была Гендриков, Евгений, но звали его все - Генри. Даже учителя и воспитатели иногда. И зачем такому отвратительному уроду досталось такое красивое прозвище? Он и в самом деле был неприятной внешности, с ярко-рыжими, морковными такими волосами, и лицо у него было противное, как у гоблина. Он никого не бил, не запугивал - в общепринятом смысле слова. То есть у него случались драки иногда, но не чаще, чем у других, воспитателям оставалось лишь пожимать плечами - мальчишки есть мальчишки. Специальностью Генри были разные мелкие гадости, на которые он был крайне изобретателен. Мог, например, подкрасться сзади и ткнуть булавкой... Не больно, но от неожиданности я подпрыгивала и дергалась, а он всегда очень противно передразнивал меня. Мог опять же подкрасться и крикнуть в ухо… что-нибудь обидное. Не ругательство, нет. Это было бы слишком просто. Любое, самое обычное слово, но таким мерзким тоном… Как-то так он умудрялся оскорблять и унижать одним своим присутствием. Мог просто СМОТРЕТЬ. На ноги, на колени, на край юбки, будто задирая ее взглядом, хватая липкими руками. Я его терпеть не могла, но по-настоящему не боялась. Собственно, эти две личности были для меня самыми неприятными во всей школе. Хотя и просто неприятных хватало. В нашем классе имелось двое собственных отморозков. Эти «отморозки» ничего выдающегося из себя не представляли. Местечковые Крэбб и Гойл, правда, без Драко. У них даже имена были созвучны - Борис и Денис. Многие девочки из нашего класса, да и не только из нашего, сохли по ним. Даже те, которым от них доставалось. Это было совершенно выше моего понимания. Два туповатых, хамоватых парня, способных на любую гадость по отношению к девочке… Могли плюнуть в лицо, насыпать снега за шиворот, пнуть исподтишка под колено или ткнуть ручкой в спину… Может, девочки находили этих идиотов-качков симпатичными или крутыми? Или правда девочкам нравятся сильные брутальные мужики, как я слышала из разговоров? В глубине души я считала, что в нашем возрасте как-то рано рассуждать о мужиках, но меня и так считали малявкой. Денис был повыше ростом, с вытянутым лицом, бледно-голубыми глазами и светлыми волосами, стриженными ежиком. У Бориса были черные волосы, челка прикрывала и без того низкий лоб, черные глаза смотрели всегда исподлобья. Однажды он ударил меня линейкой по пальцам прямо на уроке, как-то так походя, и никто не обратил внимания, даже он сам. В другой раз на перемене вырвал у меня из рук записную книжку, в которой я решала примеры и уравнения на математике, рисовала и записывала… всякое разное. При одной мысли, что это может он прочитать при всех, меня обдало такой волной ужаса, что я вскочила и, опрокинув Бориса на соседнюю парту, вырвала у него блокнот назад. До сих пор не понимаю, каким образом мне удалось это сделать. Он гаденько улыбнулся, сделав вид, что ничего особенного не произошло. - И что же у тебя там такого секретного? - Не твое дело. Я просто решаю примеры. Я открыла книжку на страничке исписанной цифрами и показала ему. - Ну да? Вроде не только это? Ну-ка покажи. Я закрыла книжку и отвернулась от него. Кажется, это произвело впечатление, хотя он продолжал ко мне прискребаться и дальше. Однажды с сосредоточенным видом начал отковыривать наклейку с моего дневника, приговаривая: - Это же гадость, фу, зачем, ты такое лепишь? Дневник я вырвала, но из него выкатился карандаш и закатился далеко под его парту. Карандаш был мне нужен на уроке и к тому же любимый, но не лезть же мне ему под ноги? Я сделала вид, что ничего не заметила. А позже на уроке повернулась к нему и сказала как можно спокойнее. - Извини… У меня карандаш улетел… Ты не подашь? Он посмотрел на меня безо всякого выражения, но карандаш поднял и отдал. - Спасибо, - сказала я вежливо. Но все-таки особых гадостей он мне не делал, а вот у одной девочки над ухом они с Денисом взорвали петарду. Их за это гоняли к директору и наказывали, конечно, но ничего особого с ними не стало. Денису иногда нравилось зажать кого-нибудь в углу и начать тупо орать в лицо. - А ты отвечаешь, отвечаешь? Отвечаешь? Ларису он однажды тоже так зажал, она совершенно растерялась, и сначала пролепетала «да», потом «нет»… В общем, если бы не подоспела Белка, не знаю, что было бы. Когда я на это смотрела, мне отчаянно захотелось оказаться на ее месте... И ответить ему. Так и случилось несколькими днями позже. Правда, ничего экстраординарного в тот раз не произошло. Когда на его обычный вопрос, я ответила «да», он просто развернулся и ушел. Не думаю, что испугался, или что-то вроде этого. Просто мой ответ несколько нарушил привычный сценарий, и отбил у него желание продолжать. Борис и Денис ходили в адъютантах у Генри, а сам он - у Князя. Князь же своих младших приспешников вряд ли замечал, хотя они постоянно крутились возле него и в школе, и на улице и несказанно гордились этой «дружбой». И вот, каким бы диким это не казалось, но свой единственный шанс реабилитироваться в глазах соседок по комнате, я связывала именно с этой хулиганской четверкой…