Вовсе не скучно...

       Шерлок почувствовал раздражение и неприязнь к своему видению. Он все еще держался за голову, зажмурившись. Когда детектив открыл глаза, мир вокруг него стал на несколько оттенков темнее, погрузился в серость осенних облаков, люди стали обычными, их световая оболочка пропала, а на другом конце лавочки пусто, без каких-либо намеков, что там мог кто-то сидеть. Молодая девушка подошла к Холмсу и, положив руку на его плечо, спросила: — Сэр, Вам плохо? — Нет, все в порядке, — отрешенно от этого мира, произнес Шерлок и поблагодарил ее. Он всегда был таким в плане отрешенности: словно не от мира всего. Людей он считал последними болванами, погружался в чертоги разума и копался там часами и просто выходил из себя, когда ему некуда было применить свое остроумие. Тут подъезжает желтое такси, и из машины выходит Джон, он встревоженно идет к другу. — Шерлок! — зовет он, — Что случилось? Тот смотрит вдаль пустым взглядом. Другой мог бы подумать, что детектив думает, но Джон слишком хорошо знал приятеля. Сейчас он не думает, он чем-то ошеломлен, что бывает слишком редко, потому что Холмс обладает способностью просчитывать шаги, вроде предсказания будущего. — Шерлок, отвечай! — приказывает Ватсон и трясет того за плечи. — Здесь я, здесь! — огрызается Шерлок. — Пошел ты! — выплевывает Джон, сделав шаг в сторону. Он мимолетно оглядывает улицу, тяжело вздыхая. — Я видел Мориарти, Джон, — тихо говорит Холмс, встав со скамейки. Теперь скамейка нужна Джону. Он недоверчиво улыбается, глядя на сыщика, поворачивает голову в его сторону, немного наклонив ее. — Ты спятил? — выдавливает доктор, прогнав улыбку с лица. — Не думаю. Детектив достал из кармана черного пальто телефон и набрал номер всем известного Скотланд Ярда. Шерлок перегонял в голове около десятков версий, как он мог видеть Мориарти. Как бы там ни было, нужно быть уверенным, что тот мертв или же, наоборот, жив. Эти сомнения лезли в голову после того случая, когда Джеймс прострелил себе голову на крыше больницы Святого Бартоломея. Тем не менее, несколько лет назад он смог оставить после себя еще несколько неприятностей Холмсу и Джону, поэтому сегодня вполне возможно предположить, что злодей-консультант воскрес. — Алло, — послышался голос с того конца, — Скотланд Ярд слушает. — Не напрягайтесь, инспектор. Это Шерлок Холмс, — ответил детектив. — Я Вас слушаю. — Проверьте по базе личность некого Джима Мориарти. — Он мертв, — сиюсекундно произнес Грег. — Откуда Вам знать? — удивился Холмс. — Ну, точно. Я же не детектив-психопат, — уколол тот, — С того, что этот человек вынес себе мозги на крыше. — Я высокоактивный социопат! — напомнил Шерлок, — проверьте его. — На него уже как года два нет никаких данных. Мы не можем ничего сказать о нем, — объяснил Лестрейд. — Вскройте могилу! — возмутился Холмс и положил трубку. Между мужчинами повисла тишина, словно канатная дорога, по которой мысли, как вагончики, должны переправляться из одной головы в другую. Где-то высоко завыл ветер, говорящий о приближении холодов. Солнце пыталось пробиться сквозь пелену серого полотна, но не могло протиснуть даже тонкий луч. — Ты приказал им раскопать могилу Мориарти? — уточнил Джон, — Ты точно слетел с катушек! — Нет же! Это полностью обескуражило меня, я никогда подобного не ощущал, — ответил Шерлок. — Ага, только в овраге Дьюера в Баскервиле, — мимолетно кинул Ватсон. — Баскервиль. Галлюцинации. Наркотики, — зажмурившись, перечислять Холмс, — Великолепно Джон! Вот причина галлюцинаций, и мертвецы не при чем. Джон удивленно поднял брови, но не сказал ни слова против. Он остался очень ошеломлен таким ярким восторгом Холмса. — Отлично, Джон! — восторженно заявил Холмс, — И в Капитолии нам нужен пропуск в секретные лаборатории. Замечательно! Великолепно! Я на взводе! Люди косо посмотрели на сумасшедшего детектива, когда тот с всплеском бурных эмоций зашел в холл гостиницы.       Хеймитча накрыли ужасные воспоминания, которые он прогонял прочь из своей головы многие годы. Он вспоминал того молодого и, по правде, неопытного шестнадцатилетнего парня, который потерял все, что можно, и не знал, как с этим справиться. Никто не смог ему помочь, некому было уберечь от пагубных привычек. И только спустя три года он сблизился с темнокожим ментором дистрикта Одиннадцать. Тот пытался объяснить, что в этом мире и как, но самонадеянный и убитый горем Хеймитч его не слушал. Рубака стал тому близким и, к слову, единственным другом. Другие восхищались им, но в разряд друзей никогда не попадали. Нравиться людям несложно: достаточно смотреть им в глаза и быть последним гадом, потому что они не ценят хорошего отношения. Решив окончить эти раздумья, разозлившись от появившегося чувства жалости к себе, ментор взял телефон с журнального столика и, набрав номер, подошел к окну, поместив руку в карман черных брюк. — Министр связи — Плутарх Хевенсби, — произнес голос. — У тебя нет моего домашнего? — удивился Хеймитч. — О, Хеймитч, друг мой! Сколько лет, сколько зим… - Да, — протянул Эбернети, — давно я о тебе не слышал. Погряз в рутину секретных дел? — Вовсе нет, — ответил министр, — но дел по горло. — Ладно, я у тебя много времени не отниму. Послушай, Плутарх, организуй мне встречу с президентом, — попросил ментор. — С кем? — с изумлением спросил Плутарх. — У меня проблемы с дикцией? — съязвил Хеймитч, — С президентом. — Эбернети, куда ты снова полез? — Организуй, я сказал. Я обо всем в мельчайших подробностях расскажу тебе при встрече, — произнес тот. — Это опять твое самолюбие говорит? — спрашивает с возмущением Хевенсби. — Завтра в обед я сяду в поезд, а следующим утром я буду в Третьем с Шерлоком Холмсом и Джоном Ватсоном, — рассказывает Хеймитч. — Приезжай, — недовольно произнес Плутарх, — будет тебе встреча. — Я весь в предвкушении, — иронично сказал Эбернети и положил трубку.       Хеймитч услышал, как входная дверь издала хлопок. Он встревоженно направился в кухню, и его сердце практически остановилось после бешенных переживаний, когда он увидел свою спокойную жену за мытьем посуды. Единственное, что вызывало у него страх, — лишиться ее. Почему какая-то капитолийка, стала всей его жизнью? Жизнью того человека, который, казалось бы, не способен проявлять чувства и любить вовсе. Ему было чуждо все, все чувства были похоронены под тяжелыми гранитными плитами в его душе. Что она смогла изменить? Чем привлекла из тысяч ярко разодетых женщин с разноцветными волосами и обескураживающими платьями? Он вроде добился ее расположения еще в первые годы совместной работы, чувствовал ее симпатию и сам не проявлял, ровным счетом ничего. Она была рядом с ним всегда и так же недоступна. — Китнисс ушла? — спросил мужчина, отодвинув стул и сев на него. — Да, — сдержанно ответила Эффи. — Злишься на меня? — поинтересовался он, подперев голову. — Нет, — стараясь сохранить невозмутимость, произнесла та. — Обижаешься? — Нет. — Не ври мне, Эффи, — оборвал цепочку лживых ответов Хеймитч. — А как ты думаешь, дорогой мой? Мало того, что ты играешь моими чувствами, так еще ты собираешься поехать в Капитолий, который ненавидишь всю свою жизнь. — К тебе тоже у меня в начале знакомства была ненависть, однако теперь ты моя жена… — Оставь шутки, Эбернети, — перебила мужа Эффи, — это не игра, это мои чувства. А ты пользуешься ими. — Выставляешь меня последней сволочью, — нахмурился ментор и подошел к жене. — Сам так не считаешь? — дрогнув голосом, спросила она. — Перестань. Я не Холмс, мне не доставляет это все удовольствия, — возмущенно сказал Хеймитч. — Я устала, пойми ты наконец. — Я должен быть уверен, что ты и ребята в безопасности. — Откуда столько вдруг тревог в тебе? Ты всю жизнь ни о ком не заботился, ты порой даже не считал нужным здороваться, — упрекнула Эффи, — а теперь тебе трудно сказать, что ты любишь меня! — Давно мы поменялись ролями? Или тебе просто не в чем меня упрекнуть, потому что ты сама здраво понимаешь, что я прав? Не строй из себя занудную капитолийку, милая, — стрельнув взглядом, попросил Хеймитч. — Я всегда была занудной капитолийкой и ей останусь! — подняла голос женщина, — Я не могу изменить тому, что вложено в меня с ранних лет. Ты возомнил из себя бога-передельщика, что годы жизни с тобой изменят меня! Ты продолжаешь пользоваться мной, как раньше, я думала, ты действительно любишь меня, а ты… На ее глаза навернулись слезы усталости, которые кроме него никто никогда не видел. Эбернети подошел к своей жене, понимая ее всей душой, обнял и произнес полушепотом: — Китнисс была права: семейная жизнь меняет людей. Эффи подняла на мужа глаза, полные удивления. Тот улыбнулся ей, поцеловав в висок, и добавил: — Я беспокоюсь за Вас, миссис Эбернети, потому что люблю.       Надев бордовый костюм вкупе с черной рубашкой, а поверх черное пальто, Хеймитч вышел из дома. Он шел по брусчатке деревни победителей, погрузившись в воспоминания. Они редко приносили радость, потому что все теплые моменты, которые только могли сохраниться в памяти, оказались накрыты накрахмаленной простыней горечи. Зачем вообще нужны воспоминания, если они не гарантируют, ровным счетом, ничего? Ах, да, чтобы мы помнили что-то светлое и примечательное, но жизнь — вовсе не фабрика по исполнению желаний, здесь не может быть все хорошо, не могут быть только хорошие воспоминания. Никакой супермозг не может контролировать воспоминания и фильтровать их, а управлять ими и подавно. Воспоминания — это что-то свыше человеческого сознания, что-то такое, что попадает в подсознание, минуя разум.       Мужчины встретились на станции ровно в полдень. Шерлок, как всегда, в своем длинном пальто и синем шарфе, а Ватсон в удлиненном плаще. Они одновременно появились на станции около уже ждавшего, будто только их троих, поезда. Они подошли к входу в вагон, Эбернети показал удостоверение победителя и произнес холодным, привычным для себя тоном: — Эти двое джентльменов со мной. — Нет, мистер Эбернети, — ответил молодой проводник в небесно-голубой форме с гербом Капитолия на груди, — я не могу их посадить без билета. — Парень, эти люди со мной, — сказал Хеймитч, положив ему в карман пиджака в два раза больше, чем стоят билеты. Проводник преградил им путь, встав поперек входа. Эбернети поднял на него взгляд, наполненный недоумением. — Мистер Эбернети, в купе Вы с ними тоже в одном будете спать? — немного с напором спросил паренек. — Ты ничего не перепутал? — с саркастичной улыбкой поинтересовался Хеймитч, пока Джон и Шерлок стояли молча, — Я победитель. — Увы, но Ваш статус победителя открывает немного дверей, — ответил парень. — Что случилось? — вышла девушка в юбочном костюме такого же цвета, услышав неразбериху. Она перевела взгляд на Хеймитча и его друзей, потом на своего коллегу, снова на победителя и произнесла: — Возьми все деньги, которые тебе дали, впусти их, выделив отдельные купе, — распорядилась она и натянуто улыбнулась, как любой обслуживающий персонал. Эбернети пропустил мужчин вперед, как желанных гостей в дом, улыбнулся девушке и, схватившись за поручень, начал подниматься по ступенькам. Он встал в проеме, рядом с молодым проводником с крупной суммой в кармане и посмотрел в его черные, как уголь в Двенадцатом, глаза. — Ты прав, парень, этот статус открывает мне не многие дверь, а все, — сказав, ментор похлопал проводника по плечу и прошел внутрь.       Поезд встретил привычным интерьером. Министерство транспорта решило оставить прежний облик поезда, который должен был стать передвижным музеем из столицы в дистрикты. Это было правдой, потому что все в нем напоминало те времена Голодных Игр: неширокие коридоры, ведущие в купе, по прежнему отделаны звукоизоляционными панелями цвета алюминия, пол покрыт тем же самым, только вот обновленным, ламинатом. Хеймитч приготовился услышать стук каблуков сопровождающей по нему, но тут же опомнился. Эти окна, каждый шуруп почти кричал о тех злопамятных годах. Любая мелочь взгляду знакома до боли.       Мужчины, оставив одежду каждый в своем купе, встретились в вагоне, где команда трибутов с наставниками обычно кушали. Здесь ничего не изменилось, кроме того, что не стало стола, за которым было принято есть. Вагон наполнился однотипными синими креслами по четыре, между которыми стоял низкий столик, но он все так же блистал роскошью, элитой: вытертые бокалы бара до блеска, начищенные подставки под сладкое, вазы с фруктами, даже, глядя в ведерко для льда, любая дама смогла бы подправить макияж. От станции Двенадцатого поезд отходил полупустой, потому что никто не мог себе позволить поехать на таком до столицы, а это еще больше напоминало те гнусные времена. — Мистер Эбернети, — обратился Шерлок, — с Вами не происходило ничего странного? — Нет, — задумавшись, ответил Хеймитч, обернувшись на него, — Не считая того, что я видел покойного друга. — Вы тоже? — удивился Ватсон. — Тоже? — поднял брови ментор, бросив взгляд на детектива. — Да, я видел того, кто точно мертв и вовсе не причастен к Голодным Играм, — рассказал Шерлок. Хеймитч очень сильно удивился, но стоял молча, ожидая продолжения. — У нас есть предположения, что это наркотик, добавленный во что-либо, — объяснил Джон. — Это случилось в тот день, когда мы встречались с вами, — сказал Эбернети. Шерлок и Джон садятся в кресла, глядя на Хеймитча снизу. Того такое положение вполне устраивало. — Да, мы хотели зайти к капитану Воттерману, но он, как выяснилось ушел в отставку, — продолжил рассказывать доктор, — мы поговорили с майором Оливером Брэнстом. — Оливер Брэнст? — переспросил Эбернети. — Он тоже говорил о Вас. У Вас был конфликт? — поинтересовался Джон. Хеймитч улыбнулся, чуть пошатнувшись в такт с двигающимся поездом. — Вы разбили ему нос из-за мисс, до замужества, Тринкет, — не дав сказать ментору, произносит Холмс. — Шерлок! — упрекнул Ватсон. — Нет, доктор Ватсон, пускай Ваш друг блеснет умом, — одобрительно кивает Эбернети. — Вам интересно? Это элементарная дедукция, — умничает Шерлок. — Я Вас слушаю, — скрестив руки на груди, произносит Хеймитч. — О драке я подумал сразу, потому что по интонации Оливера понял, что он проиграл Вам в чем-то, также я знаком с Вашим богатым прошлым, знаю, что Вы частенько были в барах Капитолия, что предположить не трудно. Но тут Вы разбили ему именно нос, о чем сообщила его злая улыбка, а после он дотронулся до переносицы, говоря о Вас. Вы не хотели нанести ему существенных увечий, поэтому били в нос, но решили серьёзно наказть. Это говорит о том, что Ваш разум был трезв, может не полностью, но все же. В этом состоянии Вы могли только защищать кого-то, ибо человек Вы сдержанный и кулаками просто так не машете. Кого же Вы могли защищать? Вряд ли это был мужчина, потому что Вы традиционной ориентации. Очень извиняюсь, мистер Эбернети, но джентльменом я б Вас не назвал. Значит, это была значимая для Вас женщина. Здесь я бы мог предположить мать и сестру. Сестер у Вас не было, остаётся мать, но после Вашей победы её, к сожалению, не стало. Соответственно, это женщина, которая Вам близка и вовсе не безразлична. Вот тут мне пришлось подумать, потому что Вы никогда не проявляете чувства открыто. Круг женщин довольно широк, но выбрать было не трудно: Вы презираете капитолийцев, такие женщины Вас не интересуют. А о даме из дистрикте говорить не приходится. Значит, это близкая Вам женщина, живущая в Капитолии. Может это та, кто постоянно рядом с Вами, к кому Вы привыкли? Ну, разумеется. Эбернети хлопает в ладоши, выказывая наигранный восторг. — Вы так привыкли к ней, что не смогли отпустить, — добавляет Шерлок. — Сомневаетесь в моей любви к жене? — подняв брови, спрашивает Хеймитч. — Не уверен, — открыто говорит Холмс. — Довольно, — пытается остановить их Джон. — Не уверены, потому что не знаете, — ответил ментор, — Вы неплохо выступили. Позвольте мне. Мужчина берет гроздь винограда и кладет одну ягоду в рот, сев в кресло напротив детективов. Он удобно располагается, показав свою невозмутимость и спокойствие. — Я, конечно, не расскажу Вашу личную жизнь по тому, что однажды Вы кому-то разбили нос. Могу сказать лишь, что человек Вы несчастный и одинокий. У Вас нет друзей, потому что Вы считаете себя лучше других. Рядом с Вами только Джон Ватсон, и то я не знаю, что его держит. Может, адреналин. В Ваших руках, мистер Холмс, порой бывает слишком много, но, несмотря на это, Вы не цените данного, и глаза Ваши полны одиночества и высокомерия. Вы чувствуете свое превосходство в общении со всеми и не привыкли проигрывать, во всем Вы находите выгоду. Только в дружбе с доктором Ватсоном не нашли, он Вам действительно дорог. Хотя, как человек Вы ужасен. Мужчины выпали в осадок, слушая Хеймитча. А его лицо ничто не тронуло, никакая эмоция. Только разочарование, присевшее в кресло рядом. Шерлок очень остался удивлён, потому что все это оказалось правдой. Самой  настоящей и животрепещащей. В глазах детектива впервые появилось недоумение и вопрос. — Хотите знать, как мне удалось? — наклонив голову, спрашивает ментор и, не дожидаясь ответа, добавляет, — Да у Вас на лице все написано: к гадалке не ходи. Он улыбается фирменной ироничной улыбкой, встаёт и молча удаляется из вагона.