Вовсе не скучно...

      В кабинете министра повисло угнетающее обстановку молчание. Оно заполнило помещение, как вакуум заполняет пакет, высасывая оттуда воздух. Плутарх выглядит более, чем просто озадаченным; Хеймитч внезапно спрашивает, переводя взгляд с пола на приятеля: — Кто тебе сказал это? — Моим источникам можно верить, — уверяет Хевенсби. — Какой ты загадочный, — язвит Эбернети и, резко сменившись в лице, добавляет: — Имена. — Нет, Хеймитч, — качает головой министр, — Я только могу сказать, что люди Койн где-то в Тринадцатом. — Тринадцатом, — следом произносит ментор, прокручивая развития событий в голове. — Именно, они не вызывают подозрения, как мне донесли, но добираются до всюду. Они настолько умеют владеть человеческим расположением, что сейчас ты думаешь: они говорят ерунду, а через секунду сам считаешь так же, — рассказывает Плутарх, — Хотя, кому я это рассказываю? Ты не хуже меня знаешь во всем этом толк. — Твои люди испугались, — догадывается Хеймитч. — Они не захотели быть им подвластными и просто прекратили связь, поэтому я ничего о них не знаю сейчас. — Прекратили связь — значит почувствовали опасность, а любая опасность подразумевает испуг. — Ты очень красиво говоришь, но моим людям не свойственен страх, — отрицает Хевенсби, — они сталкивались с серьезными убийцами. Ментор прищуривает глаза и смотрит на министра с какой-то иронией, затем хмурится и говорит, как будто его фраза является здесь само собой разумеющейся: — Кровь, убийства — это одно. С этим сталкивался любой, кто жил при Сноу. Но вот человеческие чувства и эмоции — совсем другое. Плутарх не совсем понимает, что имеет в виду Хеймитч, но продолжает слушать. — Вот сейчас, я мог бы сказать свою фразу проще, и ты сохранил бы свое самообладание, но, сказав завуалировано, я заставил тебя вникать в свои слова и слушать, — продолжил ментор, вызвав своими словами на губах министра ухмылку, — Ты непростой человек, но управлять тобой, как нечего делать. — Ненавижу твою прямолинейность. — Извиняться не стану. — Спасибо. — Обращайся. — Я не знаю, что происходит, Хеймитч, — уже серьезно произнес Хевенсби, глядя на того, — Но, если я что-то узнаю, позвоню тебе. — Хорошо, — тяжело выдохнув, сказал ментор и встал со стула, — Слушай, Плутарх, если я вдруг нечаянно убью кого-то, уменьши мой срок, ладно? — Я лучше тебя убью, Эбернети, — саркастично, сказал тот, — Ты никого не тронешь. — Я победитель, забыл? Мне ничего не стоит… Конец фразы где-то потерялся и растворился в воздухе кабинета. Обменявшись рукопожатиями, Хеймитч развернулся и пошел к выходу из помещения. Плутарх нахмурился и спросил тому вслед: — Боишься? Эбернети остановился, и, развернувшись в пол оборота, ответил: — Не за себя.       Мужчины встретились в ровно на станции и сели в поезд. Джон и Шерлок даже не подразумевали, что могло произойти за это время с Хеймитчем, потому что сейчас он мрачнее тучи. От него-то и так не особо радостью и энтузиазмом блещет, но сейчас он был особенно мрачен и погружен в себя. Холмс бывало замыкался, играя на скрипке или просто не разговаривая несколько суток, но тогда он думал, а тут интуиция Джона, на которую он всегда полагался, в отличии от детектива, нуждающегося в фактах и доказательствах, подсказывала: произошло что-то неладное. Поезд, набрав ход, мчал к столице, рассекая носом воздух. По обе стороны от железной дороги раскинулись темные, загадочные хвойные леса, завораживающие своей притягательной силой и качанием игольчатых веток.       Ментор и детективы молча сидели в просторном вагоне за круглым столом из красного дерева. Присутствующие люди невольно кидали на них свои взгляды, потому что все были удивлены появлением победителя в компании двух немало известных детективов. Они удивлялись: многие из них привыкли видеть Хеймитча в окружении капитолийки и трибутов или вообще в непонятно каком виде, а теперь он сидит здесь с интеллигентными мужчинами в галантном виде. Про детективов пассажирам было известно немного, но и они вызывали недоумение, находясь в компании грубого и до чертиков прямолинейного ментора. — Мистер Эбернети, что-то произошло? — прервал тишину Ватсон. Он не выносил долгого молчания, хотя должен был уже привыкнуть, потому что живет с Холмсом добрых лет пять. Однако в квартире 221Б у него есть дочь, которая безумно любит отца и всегда готова с ним поговорить. — Пока что ничего, — скованно ответил Хеймитч. — Вы чем-то озадачены, — сделав несколько надменное лицо, произнес Шерлок. — Это бывает с людьми, умеющими думать, — саркастично сказал тому ментор, — Вам ли не знать, мистер Холмс? Фраза задела детектива за живое, он сложил руки в замок, поставив локти на подлокотники, и произнес: — Если бы я хотел сказать, что Вы думаете, то так бы и сделал, но я не сказал этого, потому что Вы озадачен, а это совершенно другое. — Браво, мистер Холмс! — с наигранным восторгом говорит Эбернети, — Вы продолжаете поражать меня своими способностями. — Мы не могли бы закончить этот пустой разговор? — возмущенно вмешался Джон. Мужчины одновременно посмотрели на него, резко повернув головы, но не произнесли ни слова. — Вы вечно спорите, — продолжил доктор, — хотя сейчас должны работать, как команда. У вас одна цель. — Мне кажется, что не одна, — стрельнув взглядом в сторону ментора, сказал Холмс. — Шерлок! — оборвал его друг, — Я не хочу слушать ваших препирательств, ясно? — Тише, доктор Ватсон, — посмеиваясь, произнес ментор, — Хорошо, кто мы там? Команда? Я вам вот что расскажу, джентльмены: наркотики всегда применялись в Панеме, но они были доступны только властям государства и то не всем. Я помню, впервые их применили на 53-их Играх в качестве биологического оружия. Галлюциногены вживляли в некоторые растения на арене, и, когда трибутам было нечего есть, они ели траву всякую без разбора, что в дальнейшем вызывало побочные, так их назовем, эффекты. Потом в течение десяти лет наркотики не трогали, потому что капитолийцам стало не интересно смотреть, как милые детишки умирают от передоза. Еще года через три главным распорядителем стал ныне мертвый Сенека Крейн, он вновь использовал галлюциногены, вживляя их осам. Те кусали участников Игр, а их яд, попадая в кровь, делал всю работу. Сенека позволил моим трибутам выжить вдвоем, хотя всегда в Играх оставался один победитель. — Думаю, это произошло не без Вашей помощи, — догадывается Холмс. — Пришлось посодействовать, — подтверждает Эбернети, — Правда и девчонка сыграла немалую роль, они остались на арене вдвоем с пареньком, она не смогла убить его и достала ядовитые ягоды, заставив играть Сноу и всех остальных по своим правилам; они ее инициативу не оценили. Но 74-е игры не могли остаться без победителя, поэтому Крейн рискнул и вскоре оказался мертв. Я не знаю, как произошло это именно — меня не интересовало. Тем не менее, далее наркотики использовали для того, чтобы уничтожить Китнисс руками Пита. Парню специально кололи наркотик и переворачивали его воспоминания о ней, он несколько раз пытался ее убить. Но любовь спасла этот жестокий мир. Также есть очень сильное обезболивающее — морфлинг, но у него нет побочных действий, с ним просто жизнь становится приятнее. — Что-то вроде алкоголя? — спрашивает Ватсон. Хеймитч задумывается, сравнивая. — Пожалуй да, только морфлинг несколько дороже, — отвечает он. — Можно еще раз историю про парня? — попросил Холмс. — Посредством Пита президент решил убить Китнисс, — хмуро повторяет ментор, — его подопечные: те, кто занимаются всякими модификациями, изменили воспоминания парня о его возлюбленной. Он пытался покончить с ней, призывал нас ее убить, причем на остальных реагировал вполне спокойно. Они изменили его сознание и память о ней, оставив внешность прежней. — Как Вы сказали последнюю фразу? — задумавшись, переспрашивает Шерлок. Хеймитч вопросительно посмотрел на того, не думая отвечать. — Мистер Эбернети, пожалуйста, повторите, — попросил Джон, зная причуды своего друга. — Я сказал, что они изменили его сознание и память, — повторил Эбернети, — и теперь жду объяснений. — Сегодня я в интернете наткнулся на запись: «Об умерших говорят либо хорошо, либо никак» — начал детектив, — я оставил ее в чертогах до подходящего момента. И вот оно! Момент настал. Люди заговорили о мертвых плохо, взъерошили память о тех, кто уже десятками лет закопан в землю. Отсюда есть два варианта: либо эти люди чудным образом живы, либо кто-то всего лишь решил повеселиться и отводит меня от глобальных проблем. — Тебя? — поднимает брови Ватсон. — Ладно, нас, — исправляется Холмс. Он складывает руки в привычном для себя жесте: кисти рук соединены кончиками пальцев, но ладони не соприкасаются, а локти по-прежнему стоят на подлокотниках; взгляд устремлен вдаль, словно сквозь все предметы. Эбернети встает с кресла идет к бару, выбирает себе какой-то напиток мутно-желтого цвета, похожий на швепс, и садится обратно. — Он моргает? — удивленно глядя на Шерлока, спрашивает он. — Да, бывает, — ухмыльнувшись, отвечает Джон. — Кого-то он мне напоминает… — загадочно говорит Хеймитч, сделав глоток своего напитка. — Маленького ребенка, — тяжело выдохнув, помогает Ватсон, — он точно так же привык получать, что хочет, за ним нужно прибирать посуду и говорить, как он хорош, притом не получая ничего взамен. — Что Вас тогда держит рядом с ним? — задает вопрос ментор. — Сначала Шерлок был моим сожителем, потому другом, а теперь, пусть это странно прозвучит, но вот этот человек, — Джон указал на задумчивого приятеля, — моя семья. — А что на счет женщин? — иронично спросил Хеймитч. — Нет, мистер Эбернети, — улыбнулся доктор, — Вы не поняли. Я был женат, у меня есть прекрасная дочь от любимой женщины, которая, к сожалению, мертва. Он опустил взгляд вниз, разглядывая незамысловатые направления линий на полу капитолийского экспресса. В голову Джона незвано ворвалось воспоминание о ней: о самой лучшей женщине в его жизни. Хеймитч знал, каково терять близких людей не понаслышке, но на искренние соболезнования его не хватило; он не сказал ничего, только отпил немного из своего стакана. Тут к ним подошел паренек из обслуживающего персонала в сером с голубыми вставками на пиджаке и брюках и спросил: — Господа, чего-нибудь желаете? — Вы играете в карты, мистер Эбернети? — спросил Джон, глядя на ментора. — Хватит обращаться ко мне по фамилии, — бросил тот и, повернувшись на прислуживающего, произнес: — колоду игральных карт, пожалуйста. — Сию секунду, — вежливо выдал юноша и ушел выполнять просьбу. — Ладно, Хеймитч, просто Вы… — Ватсон запнулся, — не похож на моего обычного приятеля. — И на кого же я похож? — посмеялся Хеймитч. — Не знаю, как объяснить. Вы не выглядте просто человеком, — поясняет очень неуверенно Джон. В этот момент к мужчинам подходит тот же паренек в сером костюме и виновато говорит: — Мне жаль, господа, но в этом вагоне не разрешены азартные игры. Я могу лишь пригласить вас в следующий вагон, правда там курят и выпивают. — Какая досада, — первым вступает в диалог Хеймитч. — Хорошо, организуйте нам там стол и принесите колоду карт, мистер. И еще, вот этому человеку, — говоря, Ватсон указал на впавшего в транс Холмса, — не вызывайте скорую, зовите нас. — Как скажете, сэр, — сказал проводник и повел мужчин в другой салон. Те, бросив взгляд на Шерлока, вышли из вагона.       Удобно расположившись за небольшим столиком в следующем вагоне, где была легкая дымовая завеса, созданная паровыми сигаретами с различными ароматизированными наполнителями, мужчины заказали по бокалу сапирави и попросили принести карты. В помещении горит приглушенный свет, мягкие диваны обиты приятной тканью с коротеньким ворсом, каждый столик отделен от другого свисающими с потолка нитями с прозрачными на них мелкими бусинами, создающими впечатление дождя, льющего стеной. Тишину разбавляет легкая, ничего не обещающая латино-американская музыка. — Вы курите? — спросил Хеймитч. — Нет, а Вы? — ответил Джон. Ментор отрицательно покачал головой и умело перетусовал карты. Они играли около сорока минут, перебрасываясь незначительными фразами и даже поддерживали дружескую обстановку. — Послушайте, Джон, Вы ведь военный врач? — поинтересовался Эбернети. — Да, Хеймитч, — ответил тот, — я служил в Пятом Нортумберлендском стрелковом полку, потом получил ранение и был отправлен в отставку. — И как оно — расследовать преступления, видя смерти раз за разом? — Привык. По словам Шерлока, я не вернулся с войны, а точнее продолжал искать ее на гражданке и нашел, — рассказывает Джон, — Если Вам интересно: мой друг — детектив, моя покойная жена — секретный шпион, моя дочь сходит с ума по рассказам Холмса и фото с пойманными им преступниками. И я серьезно беспокоюсь за нее, потому что она хочет пойти по стопам своего крестного отца, на что тот говорит: «У тебя обыкновенный человеческий мозг, Рози, поэтому ты сможешь пойти только в полицию.» — Да, — протянул ментор, — губа у Вас не дура, судя по тому, каких людей Вы выбираете, Джон. — Да уж. Было б странно, если бы мы с Вами не познакомились. Мужчины переглядываются и улыбаются друг другу. — Вы незаурядный человек, — наклонив голову, говорит Хеймитч и перещелкивает пальцами по колоде ламинированных карт. — Звучит, как оскорбление, — реагирует Ватсон. — Ну, если бы я сказал «обычный закат», Вы бы тоже сочли это за ругательство? Хеймитч немного хмурится, его губы трогает ироничная улыбка, а фраза вовсе ему не свойственна. — Это бессмыслица. Как обычный закат может относится ко мне, если не может быть обычного заката? — непонимающе удивляется доктор. — В том-то и дело, — подтверждает Эбернети и отпивает напиток. Между Джоном и Хеймитчем повисла кричащая тишина, веселая музыка давно сменилась чем-то спокойным и более мелодичным. Слышны ритмы барабанов, звучание гитары и пианино — довольно необычное сочетание. — Ладно, а что на счет Вашего прошлого? — интересуется Джон. — Оно никому не известно, — отвечает ему ментор. — Даже Вашей жене? — Она явилась его свидетелем. После всего увиденного ею я должен был либо убить ее, либо жениться на ней, — с иронией произносит Эбернети. — Серьезно? — нахмурился Ватсон. — Нет, а Вы засомневались… — Просто Шерлок предполагал, что… — Я помню, а Вы повелись, — оборвав того, говорит Хеймитч, — моя жена — единственный человек во всем Панеме, которому можно доверять без каких-либо опасений. Ну, после меня, разумеется. Мужчины смеются над словами ментора, которые он добавил про себя. Между ними очень странная обстановка: она то накаляется до предела, то становится такой беззаботной, что все остальное уходит на второй, а может и третий план. Джон никогда бы не подумал, что Хеймитч может быть таким приятным собеседником, а тот на самом деле хотел просто посмотреть на него без детектива и прощупать почву, на которой невольно вынужден стоять. — Я уже говорил, что был женат. Но она погибла, отдав долг Шерлоку. Я думал, не переживу и никогда не смогу смотреть на него, — перестав смеяться, говорит доктор. — Как я понял, у Вас с Вашей женой было двое детей, — внезапно говорит Хеймитч. — Нет, у нас только Рози. — И Шерлок, — добавляет ментор, — он оказался в Вашей семье камнем преткновения и знал все Ваши тайны, но это всего лишь мое мнение. Ватсон серьезно погрузился в раздумья по поводу сказанного и потупил взгляд вниз. Он никак не думал, что дружба с Шерлоком может принести столько всего и сейчас, когда уже почти все забыто, этот разговор вновь может быть затронут. Сердце Джона разбито, потому что единственная, кого он смог полюбить по-настоящему, оказалась такой же, как и вся его жизнь. Ему порой казалось, что он и впрямь не вернулся с Афганистана. — У каждого есть пороки, слабости и, по мне, семья и нужна для того, чтоб можно было вручить кому-то свои тайны, как огнестрельное оружие, предоставив тому человеку выбор расстрелять тебя или защитить, — серьезно продолжает Эбернети. В вагоне раздаются приятные звуки скрипки. Джона как обухом бьет по голове, он вскакивает с места со словами: — Я знаю эту скрипку. Они с Хеймитчем выходят в главный проход, где играл небольшой оркестр, а теперь лицом к стене стоит высокий мужчина и ловко водит смычком по струнам. Джон облегчено вздыхает, оправдав свои догадки, а Хеймитч просто смотрит в спину играющему, подняв голову немного вверх. Они оба ничем не удивлены, потому что играет на скрипке Шерлок Холмс.