Вовсе не скучно...

      После вкусного обеда, который Эффи специально приготовила для своего долгожданного мужа, семейная пара сели в гостиной перед телевизором. Комната погрузилась в лёгкий полумрак, где горел приглушенный, располагающий к романтике свет, в камине потрескивают угли, дарующие тепло и уют. Языки пламени яро облизывают поленья, делая их чёрными, сжигая, заставляя «кричать» то ли от возмущения, то ли от радости. Эффи положила голову на плечо мужа и взяла его ладонь в свою. Раньше она и представить не могла, что однажды настанет день, когда все будет так, как сейчас. Будучи наставниками Двенадцатого, они только спорили и постоянно пререкались, кидая яд в адрес друг друга. Понятно, что не бывает все гладко всегда, но сейчас, во время каких-то разногласий, не было тех оскорблений и грубых выражений. Даже резкий Хеймитч, который мог сказать, что угодно и кому угодно, не позволял себе сказать в её адрес что-нибудь едкое, хотя раньше это было вполне для него нормально. Семейная жизнь действительно изменила его, сделав, как посмеялась Сэй, человеком. Она была несказанно рада за Эбернети, потому что после смерти его семьи стала для него матерью, увы, только до тех пор, пока Хеймитч не принял одиночество, а принял он его сразу, как погрузился в мрак спиртного. По её словам, Эффи смогла растопить лёд в его сердце и показала, что его тоже возможно любить. — Хеймитч, — обратилась Эффи к мужу, — ты обещал рассказать мне все, когда вернёшься. Ментор повернул голову в её сторону, тяжело вздохнув. Он не знал, с чего начать, потому что дела приобрели такой исход, что любая новость казалась ужасающей. — Я помню, — кивнул Хеймитч, — только с чего б я не начал рассказывать, ты будешь мало того недовольна, но ещё и испугана, а я не хочу этого. Эффи села так, чтобы смотреть в глаза мужа, найдя в них серьёзную озадаченность. — Я уже ко всему готова, — спокойно произнесла она. — Эффи, я не знаю, кто, из-за чего и с какой целью, но меня хотят убить, — глядя на неё с привычным хладнокровием сказал Эбернети. Женщина с силой сжала руку Хеймитча, глядя ему в глаза. Она не верила, отказывалась верить, что он говорит правду. Её сердцебиение участилось. — К-как? Что ты такое говоришь? — её голос задрожал. — Плутарх сказал, что якобы во время Революции я перешёл Койн дорогу. Да, был один момент, когда я вслух сказал, что ей наплевать на Китнисс и свободу всего народа, ей нужна власть. Она ничего не ответила почему-то, посмотрела на меня укоризненно, как ты сейчас смотришь, и все. Думаю, ответа я не удосужился, потому что мои слова явились правдой, — рассказал Хеймитч. — Почему ты не подумал про будущее, Хеймитч? — растерянно спросила Эффи и в полных непонятках уставилась на него. — О каком будущем ты говоришь? — несколько раздраженно спросил мужчина, — Я не знал будем ли мы живы к концу восстания, не говоря о том, будешь ли ты моей женой. Женщина поникла духом, отпустила руку ментора и опустила полные слез глаза вниз. Две слезинки скатились по её щекам. О Боже, как же она устала от всего этого! Почему нельзя просто оставить их в покое? Зачем нужны эти тяготы? — Милая, пойми, я все это веду к тому, что моя смерть принесет боль тебе, а я не переживу, если тебя не станет, — спокойным тембром сказал Эбернети и обнял её, прижав к себе, — Пускай Пэйлор говорит, что они не расточители, но я не могу никому доверять. Эффи подняла на мужа глаза, услышав последнюю его фразу. — Никому, кроме тебя, — добавил он, — Послушай, мне некуда даже спрятать тебе. Тебе и со мной опасно и без меня. — Я никуда без тебя не поеду! — перебила она и обняла его. — Разумеется, — кивнул Хеймитч, — поэтому я прошу тебя быть предельно аккуратной в словах, в действиях, делать то, что я прошу, и не проявлять чувства на людях. — Когда я так делала, ты называл меня куклой, — с упреком напомнила Эффи. — Сейчас так нужно, — тяжело вздохнул ментор, — Давай договоримся, все, что ты чувствуешь: злость, боль, отчаяние, растерянность, проявляй только, когда мы вдвоем. Любовь относится сюда же. Хочешь — посуду бей, но чтоб это видел только я. — Я женщина, Хеймитч. Это мужчинам проще, а я не смогу. Я не ты. — И хорошо, что ты не я, — улыбнулся он, — все будет так, как нужно. Старайся быть спокойной и безразличной. И ещё, никому не говори об этом. — Я устала, Хеймитч, — проскулила она. — Знаю, дорогая, — согласился мужчина и поцеловал свою любимую, — ты справишься. Я обещаю.       Шерлоку, разумеется, спокойно не сидится. Он расхаживает по комнате, сцепив руки в замок за спиной. Он неописуемо рад, что подвернулось такое интересное дело, о котором никому ничего не известно. Вдруг детектив прекратил свое движение, застыв на месте, и нахмурился. — Шерлок? — вскидывает брови Ватсон, читающий до этого газету. Тот не обращает на друга внимание. Он лишь стоит посреди комнаты, продолжая держать руки за спиной. — Что случилось? — встревожился Джон. — Что-то не то, — отвечает Шерлок и садится в кресло, закинув ногу на ногу. — В смысле? — удивляется доктор. — Понимаешь ли, каждое преступление, каждая ситуация складывается из некоторых факторов, как картина из пазла, а нам слишком легко достались все части, однако общей картинки я все равно не вижу. — Ты прав, а ведь мы не заметили того, как эта история увела от нас мелкие детальки, — кивает Джон. Шерлок переводит взгляд с друга на стену за его спиной и пристально вглядывается в неё, прищурив глаза. — Посмотри, этого же не было, — Холмс подходит к стене, на которой чётко видно 22:15, проводит по ней рукой, надпись не стирается и на пальцах краска не остаётся. Ватсон подходит к нему и тоже смотрит в стену. Со стороны это выглядит довольно забавно. — Это что значит? — спрашивает он. — Это время чего-то, какого-то события, о котором можем знать мы и, возможно, Хеймитч, — объяснил сыщик. — Нам нужно к нему? — пытается догадаться Джон. — Не сейчас, — ответил Шерлок, оторвавшись от стены, — сначала мы посетим больницу дистрикта Двенадцать. Детектив идёт в коридор, чтобы взять свое пальто. Его шаг уверенный и ни капли не предсказуемый, в глазах горит огонь, а на губах фирменная улыбка Шерлока Холмса. — О чем мы узнаем в больнице? — интересуется доктор. — О наркотиках, — коротко говорит Холмс и выходит за дверь.       На такси мужчины добираются до новой больницы дистрикта. После отстройки все учреждения снабдили современной техникой, которая способна творить настоящие чудеса. Больницы и аптеки в достатке наполнены чудотворными лекарствами, которыми раньше могли пользоваться только капитолийцы, а жители округов умирали не пойми от чего. Тем не менее, эти времена позади, и теперь на всей территории Панама господствует равенство. Больница встретила гостей привычными всем подобным учреждениям белыми стенами и ярким освещением. На полу кафельная светлая плитка, а при входе стоит административная стойка, за которой находятся три врача. Мужчины подходят к ней, и Холмс говорит: — Добрый день. Мне бы проконсультироваться с врачом. — Здравствуйте, сэр, — отзывается темнокожая медсестра, — миссис Эвердин, у Вас есть сейчас пациенты? — Нет, я закончила обход, — отвечает светловолосая женщина с заметными морщинами около голубых глаз и немного впалыми щеками. — Тогда, будьте добры, примите этих людей. Женщина кивает и приглашает детективов в свой кабинет. Некоторые удивляются, увидев, что двое мужчин заходят в кабинет миссис Эвердин. Врач садится за свой стол, положив на него руки, а Джон и Шерлок напротив. Холмс кадет руки в карманы пальто, повернув голову в сторону женщины, и произносит: — Я Шерлок Холмс. — Я доктор Ватсон, — знакомится второй мужчина. — Доктор Эвердин, — приветсвующе кивнув, говорит врач. — Эвердин? Я знаком с Вашей дочерью, — произносит Шерлок, — но сюда я пришёл поговорить об обезболивающих. — С какой стати Вы интересуетесь? — размеренным голос задаёт вопрос она. — Думаю, Вы слышали о том, что происходит в стране. Эта информация приблизит нас к разоблачению преступника, — поясняет Холмс. — Хорошо, что именно Вас интересует? — Хотелось бы узнать о тех веществах которые доступны узким кругам. — Именно из обезболивающих… Доктор задумывается, а Джон с удивлением смотрит на приятеля, потому что тот каким-то образом достиг некоторых умозаключений самостоятельно, не посвятив в них Ватсона. — Единственное обезболивающее, доступное узким кругам — опиорфин. Содержится в человеческой слюне, в шесть раз сильнее морфия, который доступен почти каждому, — рассказала врач. — Побочные эффекты у него есть? — спрашивает Шерлок. — Это вещество малоизвестно, многие лаборатории занимаются его расшифровкой. Открыли его в Капитолии, но и там не нашли объяснение его действиям, — говорит она. — Ладно. А что Вы можете сказать о медицине дистрикта Тринадцать? — продолжает Холмс. — Я знала её уровень только во время Революции. Думаю, у них лучшая медицина во всем Панеме после Капитолия. Они быстро готовят медсестер и санитаров, слаженно работают во всем, потому что им нужны военные люди, особенно врачи. Вы, доктор Ватсон, понимаете, о чем я. — Верно, доктор, — кивает Джон. Шерлок задумчиво молчит, наблюдая за каждым сказанным словом. У него уже появилась теория происходящего, ответ на один из вопросов есть. — Теперь, я прошу вас, господа, рассказать, что происходит в стране, — произносит врач, — Из-за чего люди сходят с ума? — Они не сходят с ума, — резко отрицает детектив, — наркотики действуют на них. Поэтому я спросил про недоступные простым людям обезболивающие. Вам, как докторам, должно быть известно, что любое обезболивающее действует на кору головного мозга, довожу до сведения, что человеческая память хранится там же совместно с воспоминаниями. Передозировка вызывает побочные действия, являющиеся галлюцинациями, которые, в свою очередь, всего лишь воспоминания людей. Миссис Эвердин удивлённо смотрит на Шерлока, выпала в осадок от его дедуктивных способностей. Тот, конечно, ратует, что им восхищаются, но и одновременно негодует от настолько незуарядного и узкого мышления окружающих. — Спасибо за информацию, миссис Эвердин, до свидания, — говорит Холмс. Ватсон, попрощавшись, выходит за другом из кабинета. — Ты не должен был с ней так говорить! — упрекает он. — Как? Я просто объяснил то, что ваш простой мозг не понимает, — задрав нос к небу, ответил Шерлок. — Послушай, каким бы умным ты ни был, у тебя нет не малейшего права унижать кого-то! И сейчас ты не просто показывал работу своих извилин, а актерствовал, Шерлок. Тебе хочется, чтоб тобой восхищались! — Я всегда так говорю, как говорил сейчас, — опровергает слова Ватсона детектив. — Значит, ты всегда актерствуешь! — бросил фразу доктор, — Единственный раз, когда я видел тебя без этого пафоса, был момент моего превращения в Гая Фокса, когда меня чуть не сожгли. Тогда я подумал, что ты — не только безупречный мозг, но и великое сердце. Однако в последнее время ты заставляешь меня сомневаться. Шерлок, внимательно выслушав, повернул голову в сторону Джона, одарил его озадаченным взглядом и спросил: — Как я это делаю? — Примени дедукцию. — А все же? — Тебе наплевать на людей, на их чувства, на их восприятие. Ты людей толком в них не видишь. — Что привело тебя к таким раздумьям? — выдержав паузу, спрашивает Холмс, — мне кажется, что ты до сих пор винишь меня в смерти Мэри. Ватсон сразу пришёл в некое раздражение, и в его привычно спокойных и добрых глазах сверкнула молния гнева. — А ты считаешь, что не так? — сквозь зубы цедит он, — при чем она знала, что умрёт — она оставила послесмертное послание. Твоё самолюбие и заносчивость погубили её. — Мне жаль, что так получилось, Джон, — в голосе детектива послышались нотки грусти и глубокого сожаления. Ватсон накатила волна воспоминаний и скорби, он отвернулся, идя по улице, чтобы не смотреть на друга-психопата. — Я уже не раз говорил на эту тему. Ты, Джон Ватсон, мой самый лучший друг, и я не смогу допустить, чтобы ты покинул меня, — серьёзным, но спокойным голосом произнёс Шерлок, — может быть, я не вижу, а вернее не хочу видеть, людей вокруг, но я вижу в тебе настоящего человека. Думаю, твоя дочь вырастет прекрасным человеком, взяв от тебя и Мэри самое лучшее. — Почему ты это говоришь, Шерлок? — Потому что действительно думаю так. И черт с ним, Джон, я у тебя в долгу: жизнью тебе обязан, — добавляет он. На некоторое время тишина посещает их компанию, заставляя разговоры утихнуть. Не видел мир более крепкой и тонкой дружбы, чем между этими совершенно разными людьми. По сути, их не связывает ничего, исключая прошлые дела и совместное проживание. По крайней мере, так думали окружающие. Ни Джон, ни Шерлок не могли объяснить суть своей дружбы даже себе. Они и не пытались, потому что никогда не было в этом потребности. Тем не менее, вокруг Холмса всегда было достаточно загадок, его друг не оказался исключением. — Шерлок, почему ты сразу спросил про те вещества, которые недоступны всем? — поинтересовался Джон. — Я изучил свойства морфия, он не вызывает галлюцинаций. У меня были мысли про наркотики, такие как Экстэзи, ЛСД и Кокаин, однако потом узнал, что в Панеме очень жесткая таможня, в стране имбарго на ввоз наркотических веществ, поэтому я отбросил эти мысли. Остаётся перечень узкодоступных препаратов, вызывающих своим побочным действием иллюзии, — объяснил детектив, — отсюда круг нашего поиска сужается, но мы не будем искать убийцу. Ватсон сильно удивился, услышав последнюю фразу приятеля, потому что он никогда не отказывался от погони за преступниками. — А как же тогда…? — Знаешь, в чем проблема полиции и всех детективных агентств, Джон? — перебивает того Шерлок. — В том, что они, как я, смотрят, но не видят? — делает попытку догадаться доктор. — Нет, в том, что они начинают бегать за преступником, а мы заставим его прийти к нам, — ответил Шерлок и подмигнул Ватсону.