Вовсе не скучно...

      Столица встретила непривычной пустотой, которая единственная посетила станцию. Обычно на перроне полно цветных фигур, прохаживающихся, желающих ехать в дистрикты или встречающих кого-либо, а сегодня их нет. Ах! Точно. Сегодня же знаменательное событие: День Независимости Панема от Голодных Игр, поэтому весь город спит, готовясь к ночи кутежа. Ничто здесь не изменилось, и никакая революция не способна изменить сущность капитолийцев, жаждущих праздника, посвященного Играм. Им вообще, пожалуй, наплевать какое событие отмечать. Главное отмечать. Солнце завалилось за точку, называемую «в зените», но продолжает все так же ярко освещать город своими более тусклыми, чем летом или утром, лучами. Капитолий полностью опустился в осень: деревья и кустарники, выстриженные в причудливые формы вдоль тротуаров, облачились в оранжевые оттенки, с проблесками бордовой седины — последней стадии перед отмиранием, небо местами покрыто серо-белыми пучками облаков, предвещающих дождь, но, к удивлению, здесь почти всегда нет ветра. Горы со всех сторон окружили город, защищая его своими спинами от промозглых ветров. Только ментор вышел из такси около фешенебельного отеля, подав руку жене, как почувствовал легкое дуновение; опавшие листья закружились в быстром танце, зацепляя друг друга, шелестя по серому тротуару своими загрубевшими краюшками. Кажется, они шепчут что-то друг другу, может, о наступлении холодов, о циничных капитолийцев, порядком надоевших, или говорят с удивлением о том, как люди могут измениться, благодаря кому-то.       Здание, у которого остановились две машины, выстроено полукругом и отделано темным стеклом, благодаря чему, кажется, что верхние этажи пылают в огненном свете заходящего солнца. Из-за окруживших столицу гор солнце здесь садится раньше, чем полагается, и встает несколько позже, решая поспать ещё пять минуточек. Однако сейчас, пусть солнце клонится к горизонту, остается достаточно времени, чтобы отдохнуть после дороги, привести себя в порядок и с хорошим настроением пойти на мероприятие. Шерлока не заботит празднование; он озадачен лишь выполнением своего долга, который взвалился на него и никак не хочет слезать. Сыщик метко всматривается в образы единичных прохожих, вычисляя, что может стать для них основополагающим, и как будет действовать потенциальный убийца в обществе таких людей. Также его взгляд мельком касается Эффи и ее мужа, наблюдая за их непринужденной беседой. Он отмечает каждое действие ментора, впитывая его манеры действий, дабы предугадать его решения в острой ситуации. Джон, являющийся полной противоположностью Шерлоку, рассматривает улицы, вкушая каждую деталь, напоминающую о Лондоне и дочери, по которой верно тоскует его сердце. Сильное отцовское чувство зародилось в его груди, когда в роддоме ему дали на руки крохотную девочку с синими, как океан, глазками и волосами цвета ржи. Прижать бы ее к себе сейчас и ощутить небывалое чувство дома. Никому из этих четверых не были чужды простые человеческие чувства, другое дело, что двое никак не могли понять, что мир не рушится, планета не сходит с воображаемой оси, когда позволяешь себе любить кого-то. Хеймитча более или менее понять можно: Сноу убил всех, кто ему был дорог, и тот боялся, что полюби он снова, президент вновь вонзит в него кинжал. Но Холмс! Почему он решил лишить себя того, что может дарить дополнительное счастье? Почему он обрек себя на одиночество? Наверно потому, что не могут в одном человеке уживаться и могучий мозг, и великое сердце. Мы прекрасно знаем, какую драку они могут затеять, устроив внутри гражданскую войну. А тут речь идет о серьезных делах, в которых нет места состраданию, потому что оно толком никому ничем не поможет. Однако Ватсон смог показать Шерлоку, что тот тоже всего-навсего человек. Детектив, скрепя заржавевшими створками своего сердца, приоткрыл его, после частенько вспоминая одну фразу: «Открыв сердце однажды, обратно его не закроешь». И каждый раз соглашался, утверждая: все проблемы рождаются по воли слепого и безрассудного сердца.       Вечером за гостями к дверям гостиницы подъехал черный лимузин. В первый сели Шерлок и Джон. Холмс надел черный классический костюм с атласными лацканами на пиджаке вкупе с белоснежной рубашкой, на ноги черные туфли с закругленным носом, а поверх свое шикарное пальто — как изюминку великолепного детектива. Ватсон одет в синие брюки, белую рубашку в дополнение с темно-синим, таким как брюки, галстуком в светлую крапинку и светло-серый пиджак, сверху которого черное пальто пиджачного типа. Несмотря на то, что капитолийцы видели уже несказанно много различных нарядов, эти простые, но до удивления лаконичные виды мужчин заметно выделялись из общей толпы пестрых капитолийцев, пришедших на место проведения мероприятия. Детектив сразу же пробежался взглядом по обликам людей, делая небольшие умозаключения, выискивая убийцу. Его взор коснулся многих капитолийцев, которых он счел пустыми и по-настоящему бесполезными в его деле, как напольные вазы: и цветы не поставишь — глубокая, и выкинуть жалко. Сдав верхнюю одежду в гардероб, они быстро смешались с толпой, оставшись где-то на заднем плане, присматриваясь, наблюдая, анализируя, делая профессиональные выводы.       Эффи закончила рисовать тонкие изящные стрелки на веках, вышла в просторную гостиную огромного люкс-номера и взглянула на часы. Хеймитч спокойно сидит на диване, закинув ноги на журнальный столик, листая от безделья какой-то журнал, не вызывающий никакого интереса. Ментор одет в темно-серый с добавлением коричневой, как кора дерева, костюм, включающий в себя жилет, за пуговицу которого закреплена серебряная цепочка, второй ее конец скользнул в карман, спрятав небольшой циферблат часов, добавляющих его образу брутальности. Под жилетом надета голубая рубашка, на фоне которой достаточно ярко выделяется бордовый галстук средней ширины, а на ногах черные лакированные туфли. — Хеймитч! — воскликнула женщина, — мы опаздываем! Ее накрыло неописуемое возмущение и даже мелькнула искра стыда, потому что негоже опаздывать на подобные мероприятия. Эффи быстро, цокая каблуками удобных туфель, пошла к комоду, на котором лежал ее милый клатч. — Спокойно, милая, — невозмутимо произнес Эбернети, — все под контролем. Он поднялся с дивана и, развернувшись, раскрыл рот от изумления. Его взгляду предстала ослепительной красоты женщина со светлыми волосами, спадающими локонами на оголенные плечи, в подчеркивающем фигуру длинном платье цвета ментол, открывающем острые ключицы. На ее шее надет утонченный серебряный кулон в виде капельки, а на ногах бежевые туфли-лодочки. Хеймитч с довольной улыбкой подошел к жене, положил руку на ее талию и сказал: — Ты великолепна, дорогая. — Спасибо большое, — положив руку на его плечо, засмущалась Эффи и поцеловала мужа. Она тепло улыбнулась ему, продолжая смотреть в бездонные любимые глаза супруга, находя в них все, что было нужно, чтобы быть безгранично счастливой. Эффи чувствовала себя комфортно и непринужденно в таком образе, хотя лет десять назад и не могла допустить мысль, что выйдет на люди без парика и сумасшедшего наряда. — Машина ждет, — бросив взгляд на настенные часы, промолвил мужчина. Он помог надеть жене короткое пальтишко цвета кофе с молоком, накинул свое черно пальто, не застегиваясь, вышел на улицу, предложив Эффи взять его под руку; та так и сделала. Вместе они сели в черный, с тонированными стеклами лимузин, внутри которого уже предлагались различные напитки, и отправились на мероприятие.       Посмотрев ночной город, сверкающий миллионами огней, машина быстро домчала их к месту назначения. Опоздание — было неотъемлемой частью стратегического плана ментора, заставив этих противных капитолийцев ждать только его с женой. Пускай злятся, ненавидят, сплетничают, но именно они будут выше всех. Он и его капитолийская принцесса. Все сливки Капитолия, как любила говорить Эффи, собрались сегодня в этом огромнейшем здании, выполненном в стиле дворцовой архитектуры. Кстати, она не особо одобряла план с опозданием, потому что считала этикет выше всяких преднамеренных действий. — Мы будем в светском обществе, Хеймитч, поэтому нам стоит следовать этикету, — начитанно произнесла она. — Это светское общество перестанет соображать к полуночи, — резко высказался Эбернети, — поэтому нам ничего не мешает оказаться выше их. — Высокомерие? — попыталась догадаться женщина. — Психологический подход, — объяснил он, когда машина уже остановилась. К ней тут же подбежали швейцары и вежливо открыли двери. Ментор обошел лимузин сзади и подал руку Эффи, помогая выйти; она вышла и галантно взяла его под руку. Идя по красной ковровой дорожке, которую специально выстелили для почетных гостей, Эффи улыбалась всем камерам, а ее муж смотрел четко перед собой, изредка на нее, не одаряя никого взглядом. Подул порыв ветра и распахнул полы его расстегнутого пальто, делая его образ еще более пафоснее, как и привычная походка. Вспышки фотоаппаратов сверкают вокруг, среди встречающих людей поднялся гул обсуждений, а он не обращает ни на кого внимания. Он победитель, а они пустые капитолийцы.       Тяжелые двери здания, сделанные из светлого дерева, с золотыми ручками открыли вежливые швейцары в смокингах. Внутри прислуга без лишних слов забрала у семьи Эбернети верхнюю одежду, отдав Хеймитчу номерок. По широкой мраморной лестнице с кованными узорами на перилах пара поднялась наверх, где и будет проходить мероприятие. Зал полон разноцветных физиономий, что заставляло их двоих выделяться. На полу лежит дорогущий паркет из бокотского дерева, вся мебель из красного дерева, на столах лежат белые, как нетронутый никем первый снег, скатерти, подносы ломятся от изыска блюд и напитков. Яркий, но теплый свет заполняет помещение своей мягкой атмосферой. За окнами, которые украшают тяжелые занавески с ламбрекенами цвета шампань, уже темно. Мраморные колонны окружены толпами разговаривающих компаний, в руках которых покоятся бокалы. Капитолийский акцент слышен ото всюду; ментора задевает высказывание одной дамочки в синем ажурном платье: «И все-таки Голодные Игры пошли на пользу Панему. Плюс ко всему, нам же нет разницы, что праздновать: годовщину Игр или их отмену.» Они с ней встретились взглядами, и лицо капитолийки перекосилось, ощутив испепеляющий удар молнией, который наяву являлся только взглядом Эбернети. — Они так все смотрят на нас, — заметила Эффи, держась за мужа. — И что? — спросил он, — они завидуют, что не могут позволить себе выглядеть так же роскошно, как ты. — Нет же, — отрицательно сказала она, бросив взгляд в сторону, — все эти женщины смотрят на тебя. Они съедают тебя взглядом, неужели ты не чувствуешь? — У тебя нет никаких причин ревновать. Они вызывают у меня лишь отвращение, что никак не вяжется с интересом, — выразился Хеймитч и обнял жену, показывая, что она принадлежит только ему.       Играет приятная инструментальная музыка, некоторые пары танцуют, другие едят, разговаривают. Все мужчины одеты в строгие костюмы, женщины в вечерние платья всех цветов радуги. Одни, и правда, светятся от счастья, а другие лишь имитируют это возвышенное состояние души. Но только не Эффи. Она прямо порхает, наслаждаясь компанией своего супруга. Впервые ничто не держит ее в кандалах, заставляя строить из себя не пойми кого. Хеймитчу в этом плане раньше было проще, он вообще никогда не играл на публику, а после нескольких стаканов чувствовал себя как дома. Сейчас все по-другому. Времена сменились, но никакое восстание не изменило капитолийцев. Они до сих пор ведут себя так, будто это они участвовали в Голодных Играх и теперь заслуживают уважения и покоя. Через какое-то время бессмысленные разговоры начинают надоедать, к Эффи подходят ее знакомые и начинают трещать обо всем на свете. Хеймитч с презрением смотрит на них, обнимая жену. — О, мистер Эбернети! — протянула одна из них, хлопая накладными ресницами, — мне так приятно с Вами познакомиться. Думаю, Вам уже привычно находиться в Капитолии и праздновать здесь что-нибудь каждый год. Сказав, она пискляво засмеялась, заставив ментора нахмуриться. Эффи подняла глаза на мужа, ожидая его реакции. — Не каждый год доводилось праздновать, — отвечает он более, чем просто сдержанно. — Да, но Капитолий — город веселья, — продолжила она. — Особенно если не приходится умирать здесь, — говорит Хеймитч и издевательски улыбается. — Эффи, как тебе живется в Двенадцатом? — интересуется женщина в синем парике и оранжевыми губами. — Прекрасно, — искренне отвечает та, приблизившись к мужу. — Проблем не возникает? — загадочно задает вопрос дама с каким-то пурпурными перьями в волосах и кивает в сторону Хеймитча, выискивающего взглядом Джона и Шерлока. — Что ты! — качая головой, возражает миссис Эбернети, — мы же не в Капитолии. Эбернети поворачивает голову в сторону Эффи, одобрительно кивая, соглашаясь с ее словами, затем переводит взгляд на женщин и с прищуром смотрит на них. — А Вы сердцеед, мистер Эбернети, — с заигрывающей интонацией говорит незамужняя женщина в бордовом платье с разрезом справа. — Нет, я предпочитаю мозги, но Вам в этом случае бояться нечего, — язвит Хеймитч, чувствуя, как Эффи нажала на него рукой, которой обнимает; он перевел глаза на нее: — тебе что-нибудь взять? — Розового шампанского, — отвечает Эффи. — Как скажешь, дорогая, — кивает ей ментор и покидает общество, содержащее только одну нормальную женщину. Он стремительно подходит к столу с напитками и берет бокал для нее; тут к нему подходит Шерлок и встает сбоку. Наставник чувствует присутствие детектива, но молчит, выбирая напиток себе. Взгляд Холмса бегло осматривает людей, оценивая окружение для данного разговора. — Он здесь, — внезапно выдает Шерлок спокойным тоном. — Как ты понял? — равнодушно интересуется Хеймитч. — Нетрудно было отличить его от этих попугаев, — негодует от предоставившегося общества тот. Хеймитч пропускает ироничную улыбку, услышав слова Холмса. С одной стороны, он невозмутим, а с другой, понятия не имеет, как уберечь Эффи от неизвестно чего. — Помнишь время 22:15? — показывая настоящее время, задает вопрос сыщик. — Да, — серьезно отвечает ментор. — Он ждет тебя в это время на заднем дворе, — сообщает Шерлок, — предупреди Эффи. Сказав, Холмс растворяется среди людей, исчезая, словно призрак, а Хеймитч, оставив бокалы, направляется к жене, заметив рядом с ней какого-то темноволосого мужчину в васильковом пиджаке, под которым виден красный жилет.       Пробравшись сквозь толпу уже повеселевших жителей Капитолия, ментор оказывается рядом с Эффи и недовольно смотрит на незнакомца. Тот с непониманием и не меньшей гордыней, подняв подбородок, выглядывает из-за него на Хеймитча, как бы стараясь не замечать его сверху, но у него это не особо получается, потому что остальные смотрят только на него. Скрыв все, что хотелось бы сказать, ментор поворачивается к жене, и не обращая внимания на того господина, произносит, протянув руку: — Потанцуем? — С удовольствием, — соглашается она. Мужчина приходит в негодование, но не успевает ничего предпринять, потому что Хеймитч уводит Эффи, оставляя его одного. Довольный своими действиями Эбернети кладёт свою руку на талию жены, а второй нежно держит её ладонь. Зал наполняет приятная медленная музыка в исполнении здешнего оркестра. Многие пары принимаются танцевать. Хеймитч мимолетно бросает взгляд на большие часы на стене, видит 22:10 и его настроение несколько снижается. — Что он хотел? — спрашивает ментор. — Чтоб я все оставила и убежала с ним, потому что он влюблен в меня с первого взгляда, — пародируя его интонацию, рассказывает Эффи, — но, знаешь, когда есть человек, которого любишь всей душой, на других и смотреть не хочется. — Знаю, — кивнул он, улыбнувшись. Окружающие пристально наблюдали за танцующей парой из Двенадцатого и не верили своим глазами. Они и представить не могли, что однажды какой-то там ментор угольного дистрикта сможет закружить в танце капитолийскую принцессу. Эффи смотрит на мужа и светло улыбается ему в ответ. — Скажи, с чего такое резкое желание танцевать? — интересуется она, наслаждаясь моментом. — Мне же нужно было вырвать тебя из общества того человека, — объясняет мужчина, понимая, что выиграл, — и потом, может, это последний раз. — Чего? — ошарашенно спрашивает Эффи, улыбка мгновенно покидает её яркие губы, — Думай, что говоришь! — Ладно, ладно. Я шучу, — выкручивается он, чуть сильнее сжимая её ручку, — тебе придётся терпеть меня ещё лет сорок. — Я не терплю тебя, я тебя люблю, — спокойно объясняет женщина, — а это совершенно разные вещи. Услышав эту фразу, ментор улыбается, понимая, что ничто не бережет его так, как эта трепетная любовь. И как на этом моменте все оборвать, сказав, что через пару минут нужно оставить её. — Эффи, — все же приступает к серьёзному разговору он, — после танца мне придётся оставить тебя, но ты ничего не бойся. У меня назначена встреча с одним человеком, после которой все наши передряги закончатся. — Я могу узнать: с кем ты встретишься? — легко сжав его плечо, задаёт вопрос она. — С тем, кто все это время желает убрать меня, — не называя то страшное слово, отвечает Хеймитч. — Ты нормальный? — вспыхивает Эффи, — я не отпущу тебя! — Отпустишь! — возражает он серьезным голосом, сведя брови, — пора прекратить убегать от опасности. К её глазам подступают слезы, а зрачки начинают нервно бегать, глядя на ментора. Сердце буквально выпадает из ее груди, разбиваясь о паркет. — Теперь понятно, почему ты сразу согласился поехать. Ты — приманка для охотника. — Называй, как тебе нравится, но нужно уже кончать с этим бредом, — более грубо, чем обычно, отвечает Хеймитч. У него в душе все сжимается от нежелания оставлять её, от понимая, что она чувствует, от этих прелестных глаз, блистающих благодаря скопившимся слезам. По телу пробегаются мурашки, а легким явно не хватает воздуха. — Всё будет хорошо, если ты не будешь паниковать. — Я живая, Хеймитч, — напоминает Эффи, глубоко вдохнув, — как я могу не паниковать, если мой муж идёт на встречу с убийцей. — Сохрани мне жизнь, — чуть слышно шепчет ей на ухо он, приблизившись. — Я не умею колдовать, — уже дрожащим голосом выдает женщина. — Ты умеешь любить, и этого достаточно, — с неописуемой грустью в голосе утверждает мужчина. Она еле сдерживает все эмоции, что успели накопиться внутри: и счастье от времяпровождения с ним, и горечь от неминуемой разлуки, которая не обещает воссоединения. Эффи корит саму себя за то, что натолкнула его вступить в содействие с Шерлоком, навела на них эти страдания. Ее душа практически отделяется от тела и впивается в него всеми силами, не желая отпускать, хватает за плечи, кисти рук, падает, хватаясь за ноги, догоняя. Эффи смотрит на него и пытается вселить в его душу все тепло и жизнеспособность, что есть у самой, не жалея ни капли. — Я вернусь, — размеренно кивая, хмурится Хеймитч и, поцеловав её под эпичный конец мелодии, уходит, медленно отпуская ее теплые руки.