Вовсе не скучно...

      Эффи всю ночь провела в размышлениях, уснув ближе к утру. Она сидела на стуле возле, как никогда, мирно спящего Хеймитча и удивлялась его безразличию к случившемуся. Если бы с ней произошла такая ситуация, никому неизвестно, что было бы. Всем известно: женщины существа эмоциональные, но порой их всплеск эмоций не стоит действительности, и буря кажется бурей только тому, кто ее придумал у себя в голове, преувеличив до такого масштаба дуновение летнего бриза. Женщина совершенно не понимала, что ей делать теперь, когда две самые главные фигуры вышли из игры, а они с Ватсоном — пешки — остались. Игра не казалась оконченной, как выразился Хеймитч, она только набирала свои обороты, словно кто-то подлил масла в потухающее пламя. Даже если это конец игры, то Эффи чувствовала себя проигравшей. И опять эта столица, опять ассоциация с Играми. Кстати, даже в те моменты, когда трибуты Двенадцатого умирали на арене, она не чувствовала такого поражения. Может, потому что было более страшное и непонятное, что затмевало сознание. А может, это смерти детей, как бы ужасно это не прозвучало, вошли в привычку, и каждый год она уже ждала одного и того же. Ей пришлось скрыть все свои чувства и ежегодные слезы за масками, париками, идиотскими платьями, а Хеймитчу за своей грубостью и отчужденностью. Но ведь любой шторм заканчивается штилем. И вот сейчас штиль, указывающий на проигрыш; Хеймитчу это не понравится. Утром Эффи подскочила от того, что кто-то мягко толкает ее в плечо. — Миссис Эбернети, — прошептала медсестра, — там к Вам пришел мистер Ватсон. Эффи подняла голову, распахнула глаза и в непонятках ситуации, оставив на стуле плед, который как-то неожиданно появился на ее спине, вышла в коридор. Она увидела раздосадованного Джона, который держит в руках её пальто и ментора. Он рассматривал настенные плакаты, рекламирующие широкопрофильную медицину Капитолия, с врачами, чьи причёски уж слишком разнообразны. — Джон, — позвала Эффи. Тот обернулся на неё, пропустив лёгкую, почти незаметную улыбку, и отдал ей вещи. Ватсон не выглядит таким жизнерадостным и обычным, как раньше. Его плечи поникли, хотя обычно были расправлены, словно неся погоны, руки не сжаты в кулаки, а вяло отпущены вниз, от его фигуры так и излучается немыслимое опущение и разочарование. В его добрых глазах неизмеримая ничем боль и горечь, которым явно есть логическое объяснение. Он смотрит в светлые глаза женщины и невольно видит в них свою жену. Ту прекрасную Мэри Ватсон, которая лучезарно улыбалась и излучала истинное тепло, заставляла расправил крылья и лететь, несмотря ни на что. Он вспомнил ее смерть и все внутри перевернулось с ног на голову, желая закрутиться и забыть. — Здравствуй, — кивнул он, выйдя из ступора. — Спасибо, что принес вещи, — поблагодарила Эбернети, — как прошло слушание? Джон опустил глаза вниз, ничего не говоря, сел в твердое кресло в коридоре и принялся смотреть на белую стену больницы; каждая мышца его лица напряглась по своей воле. В груди запекло перцем, он не знал, как вымолвить то, в чем боялся признаться себе. Отказывался верить, не соглашался с этой неизбежностью, но теперь был обязан сказать Эффи. Она присела рядом, продолжая смотреть на доктора, успев подумать уже все, что угодно. — Его, — Джон запнулся, сцепив руки в замок и положив их на колени, сглотнул ком в горле и продолжил, — его приговорили к смертной казни через повешение. Он выдал эту фразу слишком быстро, каждая буква прострелила воздух, как пули, вылетая из пулемета, огромным потоком несутся к цели. Эффи пришла в огромное изумление и не могла ничего произнести, заглянув в лицо Джону. В ее глазах застыл вопрос, которому она не позволила сорваться с языка. Ей на миг показалось, что Игры не кончились, потому что в душе притаилось такое чувство, какое посещало после отправления детишек на арену: вчера они ели за одним столом, сегодня и смерть дышит в спину, а завтра их вовсе не будет. Она нахмурилась и вдохнула полные легкие воздуха, пропитавшегося чем-то по-особенному больничным. Медсестра прошмыгнула мимо них, скрепя резиновой обувью по чистейшей плитке. Джон смотрел на мелкие вкрапления на этой белой плитке, пытаясь утопить горечь и безысходность где-то между этими точками на полу, казавшимися ему созвездиями. — Завтра в два, — выдал он, начав подниматься, и небрежно бросил взгляд на женщину. — Что? — переспросила Эффи. — Казнь завтра в два, — с тугим смирением в голосе повторил Джон, — Передай Хеймитчу. Она кивнула, оставшись сидеть с пальто в руках без возможности представить, что будет теперь. Неужели на этом все закончится? Это ведь определенно несправедливо! Они все столько прошли, столько сделали и ради чего? Ради покупки цветов к могиле с надписью: Шерлок Холмс? В ее глазах почему-то застыли слезы, хотя детектив не был ей, по сути дела, никем. Впервые в этом чертовом городе Эффи могла позволить себе свободного чувствовать то, что ранило душу, могла позволить себе быть человеком, не думая, что скажут другие. Сильнейшая печаль укутала ее в свое одеяло. Она внутри боролась со смирением, с принятием всего, как есть, потому что не хотела верить в слова Джона.       Смахнув слезу, она вошла обратно в палату, в которой ничего не изменилось, кроме пришедшего в сознание Хеймитча. Жена слабо улыбнулась ему, села на стул и взяла его руку в свои. Каждое ее движение наполнено досадой, даже ее радость от понимания, что ее муж снова с ней, как-то расплылась под натиском грусти. Эбернети спокойно смог прочесть все, что она чувствует, по ее глазам, не будучи слепым в этом плане. Он счёл все, что всплыло на поверхность, но точного ответа на свой мнимый вопрос не нашёл. — Что случилось? — спросил он, тяжело вздохнув, — и не вздумай говорить неправду. — Шерлок, — размеренно кивая, прошептала она с комом в горле. От этого имени по её плечам пробежался холодок, — Вчера его забрали в полицию, а сегодня… Женщина опустила глаза, подыскивая слова помягче, но ничего не могла отыскать. Мурашки пробежались по ее ребрам и рукам, но не от холода, а от осознания реальности. Ментор приподнял голову в ожидании новостей, напряг слух, вникая в каждый звук её голоса. — Сегодня его приговорили к виселице, — наконец проговорила она, подняв глаза на Хеймитча, — казнь завтра. В два часа дня. Она не могла поверить, что сама говорит это, что заставила все же себя поверить, ужаснулась, боясь неизвестности и закрыла глаза, нахмурившись, сжала руку Хеймитча. Эта фраза резанула тупым ножом и нисколько не походила на шутку. Услышав, он моментально нахмурился и откинул голову на подушку, уставившись по потолок. Слова жены ударили его обухом по голове, заставив ту расколоться на две части. Эбернети почувствовал себя настолько живым, что не смог пересилить вырвавшуюся наружу горечь. Через мгновение чувства вновь стали подвластны разуму и отступили на второй план, как было во времена проклятых Игр. — Позови врача, пожалуйста, — попросил Хеймитч, бросив мимолетный взгляд на трубочку, по которой морфий вливался в его кровь. — Тебе плохо? — встревожилась Эффи, что заставило все предыдущие чувства отстать. — Ты не одобришь моего решения, — отрицательно покрутил головой мужчина, стрельнув глазами на дверь, наталкивая на выполнение своей просьбы. Через пару минут в палату вошел врач пожилых лет с зеленоватыми волосами, тронувшимися сединой, а за ним Эффи. Кожа докторских рук, выглядывающих из-под синей формы, такая белоснежная, что почти сливается с тоном стен в помещении, но его вид слепит не хуже солнца. Они с женой Эбернети уставились на ментора, который смотрел на них двоих как будто сам не понимает, почему здесь оказался. На спинке стула висело пальто Хеймитча и Эффи, стул на том же месте, что и был, но что-то было не так, и она это чувствовала. — Доктор, — обратился ментор, — у меня к Вам просьба. — Какая, мистер Эбернети? — Освободите меня от несчетного количества этих трубочек и разрешите покинуть угнетающее меня заведение, — разведя руки в стороны, произнес ментор более бодро, чем можно было ожидать от человека, узнавшего о смерти приятеля. Эффи, стоявшая за спиной доктора, скрестив руки перед собой, сильно изумилась, услышав слова мужа. Ее постигла некая доля тревоги, которая вспыхнула вслед за удивлением. Она за столько лет не устала удивляться от действий Хеймитча, который раз за разом доказывали, что он ничуть не изменился, и добавляли ему загадочного шарма, тянущего к нему магнитом. — Оригинально, — ошарашенно выдал доктор, сделав шаг вперед и в сторону, — во-первых, у Вас ножевое ранение, во-вторых, эти трубочки обеспечивают Ваше приподнятое состояние, что объясняется действием морфия, и, наконец, у Вас нет одежды. Вы в больничной одежде пойдете? — он кивнул головой на вид Эбернети, который сидел на кровати в светло-бирюзовой больничной пижаме. Хеймитч не оценил его доводы, поэтому сменил свое возвышенное настроение на более серьезный лад, приняв немного напора. — Вы смотрите новости? — спросил он, тяжело выдохнув; доктор кивнул в ответ, — Тогда Вы знаете, почему я здесь, и знаете, где сейчас Шерлок Холмс. — Нет, про него я не слышал, — отрицательно мотнув головой, ответил медик, — кстати, я люблю блог Ватсона. Ментор бросил мельком взгляд на жену, понимая, что нашел болевую точку, которая позволит ему осуществить свой план в жизнь. Она посмотрела на него, пытаясь передать взглядом, что ни к чем хорошему эта затея не приведет. — Рассказываю, после вчерашнего события Шерлока Холмса забрали в полицию и приговорили к смертной казни, которая состоится завтра после полудня. Чтобы хоть как-то сгладить наказание или хотя б облегчить его учесть, у меня есть ровно сутки. И чем занят я? — эти слова привели доктора в еще большее непонимание, заставив сконфузится и забыть обо всех своих делах, — а про одежду не беспокойтесь, моя жена позаботится об этом. — Мистер Эбернети, — начал врач, выйдя из замешательства, — я представляю, что Вы чувствуете, понимаю, каково это для Вас, но не имею права отпускать Вас в таком состоянии. Эти слова прозвучали надедливым тоном усмирения и нравоучения, которые безумно не одобрял ментор. — Я знаком с этой капитолийской правильностью ближе, чем Вы с самим собой, и, поверьте мне, я сыт ей по горло. Так что, прошу Вас отпустить меня под мою же ответственность, — продолжает давить победитель. Любые нотки тепла покидают его взгляд, ставший более настойчивым и требовательным, совершенно отчужденным, полным усталости, неудовлетворения и старательно скрытой горечи. — Начальство будет здесь через сорок минут, если Вы успеете уйти — пожалуйста, — говорит доктор и двигается к двери. Хеймитч облегченно выдыхает и сбрасывает скованность, завладевшую телом, каждая клеточка которого противно поднывала, разбегаясь от раны. Эффи, поджав губы, отрицательно кивает головой, глядя на мужа, и выходит вслед за врачом. — Спасибо, доктор, — благодарит она, покинув палату, надевая свое пальтишко. — Поторопитесь, миссис Эбернети, — сквозь улыбку промолвил он и, засунув руки в карманы своего халата, удалился вдаль по коридору.       Через полчаса Эффи, переодевшись в более простую одежду, уже вновь входила в двери больницы, в которой кипела своя жизнь, не затрагивающая границ той, что текла снаружи. Доктора в костюмах и халатах разного цвета ходили бодрым шагом по коридорам, держа в руках снимки, бумаги, медицинские карты и прочие предметы, которые могли находиться в таком количестве только в этих светлых стенах. Вчера ночью здесь было все совсем иначе: треск лампочек, тишина, леденящая атмосфера, специфический запах, немоту котрого разбавляют лишь редкие поскрипывания санитарской обуви. Лечащий доктор Эбернети — хирург — стоит за административной стойкой, говоря что-то регистратору. Увидев Эффи, он отвлекатся от своего разговора и стремительно идёт в её сторону. — Миссис Эбернети, думаю, только мы с Вами понимаем всю серьёзность ситуации, — обращается к женщине он. Его длинное лицо сжимается, принимая неестественное выражение, которое способен выдать только коренной капитолиец. — Моё дело — вылечить человека, а не становится соучастником побега. Ваш муж, мне странно это признавать, очень опасный человек, — продолжает доктор. — Мне нечего Вам ответить, — пожимает плечами Эффи, — Не Вы один удивляетесь, почему я нахожусь рядом с ним, но и не с Вами мне обсуждать это. — Оставим эту тему, — понимая недовольный настрой капитолийки, произносит врач и протягивает ей три шприца в индивидуальной упаковке, в которых набрана прозрачная жидкость, — обезболивающее. Думаю, оно лишним не будет. Особенно к вечеру.       Доктор освобождает ментора от множества трубок и капельниц и покидает его палату. Тот довольно быстро переодевается в синий костюм, принесенный Эффи, и белую рубашку. Женщина помогает ему надеть пиджак, поправляет воротник и накидывает пальто. Эбернети смотрит на жену, не сводя взгляд с её измотанного, но не менее милого лица, изучая каждую частичку, которая итак известна, как никому. — Что? — спрашивает она, подняв на него глаза. — Ничего, — сказал Хеймитч, — удивляюсь, как тебе это удаётся. — Ты о чем? — интересуется Эффи, аккуратно положив свои лёгкие руки на его сильные плечи. — Тебе ведь совсем не нравится моя идея, более того, ты всем нутром против, но в каждом твоём движении прослеживается поддержка. — В этом нет ничего удивительного, — как ни в чем ни бывало говорит женщина, мягко улыбнувшись, — плюс ко всему, ты не оставил мне выбора. — Только ты. Ты всегда поддерживаешь меня и даруешь стимул, не важно хочу я этого или нет. Ты единственная, кто всегда была на моей стороне, — сказав, Хеймитч улыбается, переделал любимую фразу Эффи про удачу. Эти слова внезапно растрогали её, заставили обнять его, закрыть глаза и поверить, что все это происходит с ней. Каждое его действие даровало уверенность, которая так нужна была обоим.       Выйдя на улицу из стискивающего здания больницы, семейная пара решила отыскать телефон, который очень кстати расположился в пяти метрах от них. Люди довольно сильно удивились, увидев их двоих опять вместе, не подающих признаков тревоги, страданий или несвободы. Солнце привычно спряталось за серыми кучками туч, собрало все свои лучи себе, погрузив город в лёгкий туманец. Небо повисло тяжёлым грузом, скамкивая воздух в пучки, надавливая на расправленные плечи капитолийцев. Желто-оранжевые листья царапают тротуар, издавая соответствующий шорох, а оставшаяся листва на деревьях шумела так, что была способна заглушить чей-нибудь разговор или прилив необъяснимых сердцу чувств. Капитолийки укутались в непонятной формы накидки, которые Хеймитч успел назвать коврами и посмеяться. Эффи пропустила улыбку, но отчего-то ей стало грустно. Пожалуй оттого, что она была точно такой же несколько лет назад и он так же шутил над ней. Она, отбросив эти нелепые мысли, удалилась в другие дебри, которые ментор не особо жаловал: в чувства. Ей хотелось узнать, что случилось в его душе тогда, когда она сказала, что Шерлоку грозит смерть. Первая реакция была предсказуемой, но все последующие… Разговор с доктором, волна задора, потом романтики и нежности. Что случилось с тем холодным и скрытным Хеймитчем, который достаточно недавно показал свои прекрасные способности кукловода? Она не нашла ответа. В это время ментор взял телефон и позвонил Джону. — Алло, — послышался убитый голос Ватсона. — Не задавай никаких вопросов, — резко произнёс Хеймитч, — через двадцать минут встречаемся на станции, около билетных касс. — Хеймитч? Зачем? — недоумевая от слышимого голоса, спросил тот, оживившись. — Я же просил не задавать вопросов, особенно, если их можно отнести к разряду «бессмысленные». До встречи. Эбернети положил трубку и обратился к жене, которая стояла за его спиной: — Пообедаем в поезде. — Куда мы поедем? — задала уже дельный, по её мнению, вопрос Эффи. — Тратить свои силы, — подняв брови, без должного воодушевления ответил он. — Я не шучу, Хеймитч, — её голос стал слишком серьёзным и озадаченным. — Покорять просторы Третьего дистрикта. Они вдвоём решили поймать такси и доехать до станции, чтобы не тратить лишней энергии, которая вполне может ещё пригодиться, сохранив кому-то жизнь. Ведь каждая имеет ценность, и не в правах человека отнимать её у кого-либо.