Вовсе не скучно...

       Ватсон пришёл на встречу к назначенному времени. Он был удручен и не актерством Шерлока, а его отсутствием. Стало быть, всем ясно, что на душе у доктора, но он считает, что никто и не ведает о его печали. Эффи, может, действительно не до конца понимает, каково лишаться лучших друзей таким образом, но Хеймитча можно уже было назвать экспертом. Он здраво понимал Джона, но, как обычно, не позволил своим чувствам стать явью. Тогда, во время Третьей Квартальной бойни, Эбернети похоронил друга. Он до сих пор помнит тот вечер на крыше Тренировочного центра, тёплые глаза приятеля, его белоснежную улыбку и последние слова перед отправкой на арену: «Сделай все, чтоб моя смерть не оказалась напрасной!» Мулат по-дружески обнял Хеймитча и бесшумно ушел, оставив в его душе тяжеленный осадок. Эбернети выполнил его просьбу, не понимая, как пережил ту потерю. Дело рук Эффи. После смерти Рубаки она поднялась в пентхаус вслед за Хеймитчем, где её уже ждали одинокие осколки стекла на полу, которые оставил Хеймитч, яростно бросая бокалы. Потом он закрыл глаза и позволил проявиться слабости, дав слезам намочить ресницы. Эффи не знала, что делать, она просто обняла его, ни говоря ни слова, потому что он и так все знает. Она всего лишь была рядом.       Рядом и по сей день, а у Джона нет такого человека. Нет никого, кто смог бы его поддержать, уверить, что нет безвыходных ситуаций, и просто обнять. Он словно остался один против всего мира, и те слова Шерлока въелись в мозг: «Посмотри, Джон, вся жизнь — игра!.. Которую я проиграл.» Никакая фраза не убивала сильнее, ни говоря уже о каком-нибудь оружии. Затем Ватсон вспоминал все случаи, когда сдерживался, чтоб не заехать Холмсу, начни тот умничать, в нос, читая эти слова, как просьбу, в подтексте любых выражений детектива. Их дружба всегда вызывала сомнения в своей подлинности, но не посмеялась дать трещину, став крепче стали. Ну, что может объединять детектива-социопата и военного доктора? Сидя вечерами у камина опустевшего номера, попивая чай, Джон искренне верил, что Шерлок смог бы стать не только великим человеком, но, при возможности, ещё и хорошим.       Джон бросил взгляд в сторону, наблюдая за пестрыми прохожими, и в толпе этих разукрашенных, порядком надоевших лиц увидел Мэри. Как же он скучал по ней и скучает! Как его манит её образ, придуманный воображением! Она стоит в паре шагов от него в своём красном пальто, вокруг шеи замотан светло-розовый шарф, а через плечо висит сумка такого же цвета. Она не выглядит уставшей и измученной, как Ватсон. Кстати, давно она не посещала его. Равно с тех пор, как признался мнимой жене, что переписывался с другой. Она ласково улыбнулась Джону, заметив кольцо на его безымянном пальце. Он смотрел на неё, зная, что это иллюзия, и ничего не говорил. — Здравствуй, Джон Ватсон, — мягко произнесла она, поправив сумку. Он попытался незаметно кивнуть, чтобы никто не подумал, что он сошёл с ума. А он пожелал бы сойти, чтобы видеть её каждый день, но, вспоминая о дочери, тут же лишал себя этих мыслей. — Можешь не говорить ничего, — понимая ситуацию, произнесла Мэри сквозь улыбку, — Знаешь, я долго наблюдала за всем, что произошло. — И не давала о себе знать? — вырвалось у доктора, но он сделал вид, что говорит по телефону. — Так было нужно. И все же, я ничем не удивлена. Ни твоими действиями, ни действиями Шерлока. Понимаю, у тебя часто закрадывается мысли о том, что Холмс — последний гад, но ведь нам обоим известно, что это не так. Джон, что бы ни случилось, не уходи от дочки, не бросай её. Тогда она была маленькая, а теперь уже все понимает. Я не знаю что будет дальше, но, поверь мне, Хеймитч сделает все, как нужно. Вот, кстати, и он. Ватсон обернулся и увидел ментора с его женой, идущих под руку со стороны билетных касс. Она что-то говорит ему, заставляя улыбаться. Джон вновь переводит взгляд на свою жену. — Он хороший человек, хотя с виду так не скажешь, — уверяет она, — все будет, как должно быть. Сказав Мэри мягко смотрит на мужа, улыбается ему и так плавно растворяется лёгким туманом в воздухе, делая его более тёплым, не обращая внимания на пришедшую со всем размахом осень. Тоска нагоняет доктора, заставляя на пару с отчаянием поникнуть. — Здравствуйте, Джон, — произносит Эффи, наблюдая за мужским рукопожатием. Она почувствовала скептическое отношения Хеймитча к Ватсону, но не нашла тому достойного объяснения. Ей не хотелось применять слово «черствость», потому что её муж никогда не был таким, даже во времена Игр, когда не выходил к трибутам, не был для Эффи мужем и вообще ко всему вокруг относился безразлично. Прям как Шерлок, который не питал к людям особых симпатий, признав себя социопатом, но притом не смог отвернуться и уйти в тех случаях, когда кому-то нужна была помощь. Пускай он ловит кайф от раскрытия преступления, от поимки убийцы или вора, но, как бы там ни было, слабость гения — нужда в аудитории. А любая аудитория — это люди. — Почему мы здесь встретились? — интересуется Джон, забыв про свою грусть. — Расскажу потом, — сухо отвечает ментор, глядя на наручные часы, отдающие под солнцем серебристым блеском, — нам пора. Без лишних слов Эффи и Джон с ним соглашаются и по ровно вложенной плитке станции идут к стоящему на перроне поезду, который продолжает принимать пассажиров.       Они заходят внутрь и, сняв верхнюю одежду, садятся за привычный стол из красного дерева на крутящиеся стулья с синей обивкой. Эбернети изучающе смотрит на Ватсона, не желая разделять его печали, но на самом деле ментор всего лишь выжидает время. Джон распрашивает у Эффи, почему они здесь, но только она принимается отвечать, поезд трогается с места, вызывая у Хеймитча довольное выражение лица. — Объясняй, Хеймитч, — приказным тоном говорит доктор, понимая, что ему уже никуда не деться с подводной лодки. — Мы едем в Третий, потому что мне нужно побеседовать с одним человеком, кстати, по делу твоего дружка, — последние слова прозвучали с особым ерничеством, которое привычно исходило от Эбернети. Он иронично улыбается и кладёт виноградину в рот. Его не особо, а если честно говорить, то вообще не радовал расклад дел, и эта фраза, которая не могла быть брошена просто так в адрес Джона, вырвавшись за пределы вежливости, обрела свое место. — Я могу предположить, зачем ты взял Эффи с собой, но меня… — Ватсон развел руками, не понимая намерений ментора. — Я не знаю, что может случиться в моё отсутствие, поэтому лучше держать Вас, доктор, под крылышком, — ответил тот, не скрывая своего сарказма, который не особо оценил Джон, — потому что, как оказалось, законы у нас не очень демократичные. Сказав, Хеймитч бросил взгляд на жену и ехидно улыбнулся. Он скрестил руки на груди, разглядывая появившееся на лице Ватсона недоумение, который никак не разделял веселья. Более того, он чувствовал себя птицей в золотой клетке, которая становилась то свободнее, то скованнее. Эбернети же чувствует себя совершенно комфортно, не обращая внимания на окружающих людей, он явно знает, чего хочет, зачем едет в Третий. — Ты сказал, мы едем в дистрикт Три, — продолжает разговор после затянувшейся паузы Джон, — ты решил встретиться с Плутархом? — Отличная память! — восхищается с иронией Хеймитч. — Вы с ним приятели? — Это не имеет значения, — уже более грубо без прежнего веселья отзывается ментор, метнул взглядом на доктора, — он может мне помочь, и не более. — Правильно, друзья помогают друг другу, — не отступает Ватсон, решивший выведать эту линию взглядов у Хеймитча. — Слишком громко сказано, — возражает Эбернети, нахмурившись, отрицательно покачав головой. Он проходится языком по нижней губе и делает скептически-недовольное выражение лица, помощив нос. Зрачки его глаз сужаются в то время, как Джон с интересом наклоняет голову слегка вбок. — Ты любишь яркие выражения; я — нет. Понимаешь ли, не каждого можно назвать другом. Не думаю, что Шерлок так быстро заслужил этот чин, — высказывается ментор. Эффи пристально наблюдает за диалогом мужчин, находясь как бы вне всей ситуации и одновременно её центром. Именно она — рубеж, который ни один не имеет права перейти. Она своим присутствием заставляет их выбирать фразы и средства выразительности. — Ты прав, но у каждого есть друг, хотя б один. И ты ведь не исключение, Хеймитч, как бы ты не сторонился и противился, у тебя тоже есть друг, — не унимался Джон, пытаясь пробудить в этом безразличном человеке хоть каплю откровения. Однако тот отгородился от него всеми своими силами, не желая поддаваться уязвимости. Если бы была возможность, он бы вырыл ров, построил стену и сделал все, чтоб никто о нем и об Эффи не узнал. И дело в не самом страхе, как в производной сознания, а в том, что доверие кому-либо никогда не оборачивалось положительным эффектом. — Был, — все же решил приоткрыть священные двери души Эбернети. — Ты в нем разочаровался? — Похоронил, — со скрежетом внутри, но без единого движения снаружи, выкинул он. Эффи перевела глаза с давящегося удивлением Джона на мужа, который просто сгорает от воспоминаний. Его взгляд стал стеклянным, даже немного жестоким и злым, но не на них, а на стечение обстоятельств. — В смысле? — еле выдавил из себя доктор, недоверчиво глядя на ментора. — Игру всему причиной, — коротко объяснил он и вальяжно положил руки на подлокотники кресла, почувствовав ладонями гладко лакированное дерево. Они не боялись говорить, потому что малому количеству пассажиров было явно не до них. Сидели в вагоне жители дистриктов, которые её перестают посещать столицу, забывая о всех стершихся границах и о прошлом. Эффи бы тоже хотела забыть, проснуться однажды утром и понять, что все это был ужасный сон, от котрого она теперь свободна. Но она всегда старалась отогнать и такое, потому что эти мысли не обещали ей того финала, что есть сейчас. Она даже смело признавалась себе, что ради такого конца готова все повторить. У Джона возникло множество вопросов, которые он хотел задать, но чувствовал себя неуютно. Он чётко ощутил себя и понял, что было тогда с Хеймитчем. Ватсону не захотелось подобного.       Тем временем Шерлок, наотрез отказавшийся надевать тюремную робу, уселся на единственную в камере скамью, прикоснулся к холодной стене спиной, положил руки на колени и устрем свой взгляд в бесконечное пространство, проходя им сквозь эти светло-серые стены. Он словно вышел из себя и взглянул на тело со стороны, впервые обратив внимание на свой внешний облик. Светлые хрустально-голубые глаза с сузившимися зрачками уставились в никуда, тонкие бледные пальцы ровно расположились на ногах, облаченных в чёрные брюки, рубашка осталась первоначально белоснежной, галстук в том же узле, что и вчера вечером, даже атласные лацканы пиджака ничуть не потускнели в приглушенном свете, а тёмные курчавые волосы добавляли образу недостающего безумия. Холмс походил вокруг своего тела, не понимая, куда он сам же уставился. Он будто отделился от головы, наполненной мыслями и раздумьями. Затем, сделав пару шагов босыми ногами, он сел рядом со своим телом и перевел взгляд в ту же точку, куда смотрел материальный Шерлок. На пуленепробиваемой двери с заклепками около петель он не увидел ничего необычного: все та же серая, тяжеленная дверь. Правильно, потому что его мысли мгновенно унеслись в Лондон, пробежались по Бейкер-стрит, заглянув в гости к миссис Хадсон, и удостоверились, что с Рози все в порядке. Вернувшись, они вновь внедрились в детектива, заставив его пульс биться, окунули его в реальность по самые уши. Но он не встал с места, не дернулся даже жилкой во всем теле, лишь почувствовал, как тупая боль сковала ребра, желая их сломать изнутри. Его посетила мысль о том, почему он здесь, что привело его сюда. Ответ на поверхности: война. Война с преступником, его замыслами, мотивами, война кровавая и жесточайшая, суровая и губящая все на своем пути, как волна несокрушимого цунами — война с самим собой. Она заковала Шерлока в кандалы и заставила подчиняться! Ох эта война! Он всегда знал, когда начнется игра, где, и никогда не проигрывал. Отчаяние поселилось в сердце, казалось бы, бессердечного Холмса. Он сжал руки в кулаки, набрал холодный воздух в легкие, почувствовал свои ледяные пальцы и нахмурился. В его мозгу быстро мелькнула фраза Эбернети: «Победителей нет.» И сыщик был согласен: невозможно выиграть или проиграть, хорошо и плохо — относительные понятия. И каждый, кто в чем-то из этого уверен, является узником своих иллюзий и предубеждений. Он вспомнил Эвр — милую, маленькую девочку, которая до сих пор нуждается в защите любимого брата. Девочку, которая к своим годам поняла столько, что, пожалуй, никто не принудит ее думать иначе. — Здравствуй, Шерлок, — раздается мягкий, до боли знакомый голос в камере. Детектив переводит глаза направо и удивленно распахивает глаза. Перед ним стоит женщина, та, кого бы он никогда не назвал ТОЙ ЖЕНЩИНОЙ, потому что она — его друг. А точнее, жена его друга. Умелая шпионка, мудрая женщина и замечательный товарищ — вот кем является Мэри Ватсон Шерлоку. — Не разевай рта, Шерлок, — смеется она, глядя на детектива, как на смешного ребенка с леденцом в руках, — я знаю, что это тебя тревожит. Слишком много мертвецов оживало перед тобой в этом деле, но я действительно мертва. К сожалению, я — плод твоего воображения. Я думала, ты можешь придумать кого угодно, но не меня. Почему-то по телу сыщика пробежался холодок, он отпрянул от стены и уперся локтями в колени, продолжая смотреть на Мэри. — Давно тебя не видели, — с сарказмом говорит он, — Я сейчас не под кайфом, но признаю: скучал. — В этом не было нужды, а теперь я должна помочь вам обоим, — женщина опускает руки в широкие карманы вязанного кардигана и позволяет улыбке проявиться. — Тогда ты сделала мою жизнь ценной, а завтра я расплачусь этой валютой, — губы Холмса тронула полу-грустная, полуживая улыбка. Взгляд метнулся вниз, а потом опять на нее, — моя история окончена; писать больше не о чем. — Нет, — отвергла его теорию Ватсон. — Ты не хочешь в это верить, но стоит принять все, как есть. Я обеспечил полную безопасность Джону, спас жизнь Хеймитча — моя миссия в этом мире завершена. — Ну же, Шерлок, вспомни. Куда идут люди, когда все летит к чертям, когда их накрывают отчаяние, злость, обида, разочарование, горечь, когда уже иссякают все надежды, и будущее кажется ужасающим, как и прошлое, когда у них не остается выбора, и нет сил терпеть? Куда они приходят? Она подошла ближе к детективу, привлекая еще больше его внимания, сосредоточилась на его проникновенном взгляде, положила руку на его плечо и продолжила: — Дом 221Б по Бейкер-Стрит — место, куда приводят страхи, где они растворяются, где им не бывать. Там твое место. Там место Джона и Рози. Ты обязан туда вернуться, — приглушенным тоном, размеренно произносит Мэри, уверенно глядя на Холмса. — Я постараюсь, — обещает он и кивает, чувствуя, как его сердце распахивается. — Знаешь, что я поняла? — с ощутимой болью в голосе спрашивает она, сделав два шага назад, развернувшись через плечо. Холмс смотрит на нее в ожидании ответа, скрестив руки в замок, прищуривается, словно яркий свет, исходящий от женщины, светит ему в глаза. Его плечи чуть спадают вперед, а спина распрямляется, приготовившись к тому, что ему уже давно известно. — Умерев, мы не раним себя, не причиняем себе вреда, что там говорить, мы даже не чувствуем смерти. Однако потом, имея возможность посетить бывший дом, увидеть тех, по кому скучаешь, видишь: они загибаются, падают на колени от горечи, порождая в тебе двойную горечь и немного вины, потому что пришлось их оставить, — объясняет Мэри; слезы наполняют ее глаза, и одна сбегает по щеке к подбородку, — ты понимаешь, о ком я говорю. Прошу, избавь его от этого. Спаси Джона Ватсона. SAVE JOHN WATSON. SAVE HIM, SHERLOCK. Холмс медленно кивает, прикрыв глаза, хотя не имеет понятия, как ему сделать это. Он растерян, растоптан, несвободен, но все еще жив. Он дает ей опять обещание, которое давал несколько лет назад. Соглашается. Пропускает улыбку с привкусом печали. Смотри на Мэри и кивает. А она, в свою очередь, так тихо уходит, что кажется, легкий порыв ветра сдувает ее образ, словно листья. Ее изображение рассыпается на тысячи мелких кусочков, а потом вовсе исчезает. Шерлок сглатывает ком в горле, говорит вслух: «Да, неудачное время для смерти.» и громко хлопает дверцами своей души.