Вовсе не скучно...

      Приехав в Третий дистрикт, который встретил гостей свинцовым серым небом с зловещими тучами — он показался даже более серым, чем Двенадцатый в дождливые дни — мужчины и Эффи направились сразу к министерству связи. Это большое офисное здание расположилось недалеко от станции: в десяти минутах езды. Поэтому, сев в черный кэб, так сильно напоминающий родную Англию Джону, компания поехала к месту назначения. В машине они молчали, погрузившись в собственные размышления. Хеймитч несколько раз прокрутил в голове свою речь, думая, как лучше вывернуть ситуацию, чтоб Хевенсби не смог отказать в помощи. Джон смотрел на мимо проходящих жителей дистрикта и удивлялся, что за несколько километров от столицы живут совершенно другие люди, с другими ценностями, взглядами на жизнь, не говоря уже о стиле в одежде. Разумеется, жители Третьего значительно проще капитолийцев, они живут более приземленно, и их не волнует так, как волнует жителей столицы, приезд этих трех людей в округ.       Втроем по плиточным невысоким ступеням, обрамленными хромированными перилами, которые словно серебристые змеи сопровождают людей в здание, они зашли в министерство. Внутри кипела бурная жизнь, которую, кажется, ничто не может остановить или хотя бы замедлить. Движение людей напоминает перебивающие друг друга струйки ручейков, которые то сталкиваются, то собираются в одну большую реку, а выходящие люди из лифта служат своеобразным притоком. Эффи почувствовала что-то необычайно новое, хотя нередко оказывалась в таком скоплении людей и даже в еще большем. С ней происходило какое-то тонкое и для нее самой безымянное состояние, будто кто-то в хаотичном порядке дергает струны гитары, а те, назло играющему или, наоборот, на пользу, соединяются в льющуюся мелодию. — Вам стоит подождать меня в кафе, — выбрасывает Хеймитч, продолжая смотреть в это скопище людей, как коршун, выискивающий жертву. Он коротко кивает головой в сторону небольшого кафе в здании министерства. — Почему? — интересуется Джон, опередив Эффи, лицо которой очень сильно изумилось после фразы мужа. — Потому что я так сказал, — жестко, но довольно доходчиво объясняет Эбернети, затем он поворачивается к жене и, тепло ей улыбнувшись, добавляет: — не скучай, дорогая. Ментор целует ее, приобняв одной рукой, и оставляет, направляясь к административной стойке. — Добрый день. Мистер Хевенсби у себя? — спрашивает он у русоволосой девушки с чёрными, как смоль, глазами. — У него совещание с чиновниками в конференц-зале на пятом, — отчеканивает она, чем напоминает Хеймитчу Эффи во времена Игр. — Отлично. Я подожду около его кабинета, — будто немного расстроившись, кивает Эбернети. Он быстрым шагом идёт к лифту и, попав внутрь, нажимает кнопку с цифрой пять. Его не волнует это собрание, словом, все отошло на задний план, подчинив мозг одной задаче: спасти Шерлока Холмса. Эбернети почувствовал какую-то тревогу за детектива, какую чувствовал за своих трибутов на Квартальной Бойне. Это чувство было прекрасно знакомо ментору, но он решил оттолкнуть его приурочив все свои действия к тому, что он спасает сыщику жизнь взамен на то, что тот спас жизнь ему. Эффи же считала, что это доброта, желание помочь и необъяснимая дружба с Шерлоком пробудили подобные вещи в жизни её мужа. Она, в отличие от него самого, всегда видела в нем доброго и местами романтичного человека, который погиб под маской грубияна.        Ментор вышел на пятом этаже, огляделся и пошёл в сторону, где разносятся голоса. Зайдя за угол, он увидел комнату, сделанную из стекла, посредине которой стоит длинный стол, а за ним сидят десять мужчин, слушающих министра, который что-то показывает им на большом сенсорном экране. Хеймитч замедлил шаг, засунул руки в карманы брюк, расстегнув пальто, встал со стороны входа и начал так пристально наблюдать без единого звука. Чиновники по одному стали оборачивается на пришедшего человека, следом и Хевенсби обратил внимание на ментора, который смотрел на них, как на аквариумных рыбок. Сложившаяся ситуация очень позабавила его. Хеймитч подошёл к двери и плавно потянул её на себя, принуждая открыться, вошёл в «аквариум», испепеляя взглядом Плутарха, который сдерживал свое желание открыть рот от изумления. — Господа, сделаем получасовой перерыв, — стараясь казаться непринуждённым, протароторил он, хотя коленки министра судорожно дрогнули. Он мигом вернул свое самообладание, которое по сравнению со спокойствием Хеймитча, вылялось где-то на дне. Ментор медленно обогнул стол, растягивая время, провел пальцами правой руки по гладкой столешнице и иронично улыбнулся с некой долей издевки. — Смотришь на меня, как на призрака отца Гамлета, — разрезая своим низким голосом тишину, произнес он. — Если я прочитал достоверную информацию от СМИ, то ты должен быть в ином месте, — заторможенно ответив на рукопожатие, выдавил министр. — А я оказался живучим гадом, — посмеялся Эбернети, открыл бутылочку минералки и попил из неё. — Да уж, — сквозь улыбку протянул Плутарх, — как ты здесь оказался? — Такси, поезд, такси, ноги, лифт, потом снова ноги, — с непривычным энтузиастом начал перечислять Хеймитч, затем он почесал над верхней губой указательным пальцем и продолжил: — но я здесь не потому, что соскучился по тебе. Если ты читал СМИ, значит, полагаю, знаешь, где находится Шерлок. — Я не остался этим осведомлён, — кивает Хевенсби, переведя дыхание. — Рассказываю: его арестовали и, мало того, приговорили к смертной казни. — Ты сейчас серьёзно? — вскинул брови министр, разведя руками, — хотя можно было б предположить такое, если правительство Великобритании связывалось с нами. Эбернети выдержал паузу, нахмурился, проник своим леденящим взглядом под кожу собеседника, растекаясь по самым мелким капилярам, и поинтересовался: — Ты издеваешься надо мной? — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — признался тот, присев на стул, собрав рукой бамаги в аккуратную стопку. — Помоги мне вытащить Холмса, Плутарх, — открыто попросил Хеймитч, сев напротив, — ты же понимаешь, что это бред — лишать человека жизни за убийство. — Ты себя слышишь? — удивляется Хевенсби, надавив локтем на стол, — и потом, как бы то ни было, это закон: за убийство члена правительства сулит смертная казнь. И все законы подтверждены президентом, никто не имеет права их ослушиваться. — Публика хочет крови… Как романтично. Послушай, ты — министр, ты можешь поговорить с нужными людьми и сохранить Шерлоку жизнь, — Хеймитч загорелся подобно спичке, чиркнутой о бок коробка, — ты кричишь о законе, но равнозначен ли он для всех? Холмса лишат жизни за правое дело, а если б член, как ты выразился, правительства убил меня, ему бы дали условный срок или вовсе выписали всего-то штраф. Мне ли рассказывать тебе о двойных стандартах? Плутарх тяжело посмотрел на приятеля, поправил узел чёрного галстука и вздохнул. Его глаза заволоклись туманом, на губах повис вопрос, волнующий его самого, но на лице надета маска непоколебимости. — Что тебе на это ответить? Закон есть закон. И идти против него — идти против Пэйлор. Знаю, я уже ходил против власти, но к действующей у меня притензий нет. — Я не прошу идти против Пэйлор, я сам сыт всеми этими революциями. Или ты не согласен со мной? Вопрос Хеймитча поставил министра в неудобное положение. Он словно выпал из своего статуса, подчинился его давлению, напору и замежевался, ища глазами в нем мягкость. Но её не было. Только жёсткий стержень и уверенность. — Они уберут меня, — отвёл глаза Хевенсби, чувствуя: его сердце так бьётся, что способно завести поезд. — Так вот в чем дело… — кивая, приподнял подбородок, произнес Хеймитч и разочаровано улыбнулся. Он нахмурился, казалось, принялся что-то считать, поднял уставшие глаза на Плутарха и начал вставать со стула. Пафосно смахнув волосы с лица, кивнул разок и направился к выходу. — Хеймитч, я одного не пойму: ты-то чего так переживаешь? В чем твоя выгода? — пожелав выставить ментора аморальным, злым, спросил Хевенсби. Конечно, та фраза ментора слишком задела его, так сказать, за живое, надавила на самолюбие, проявив чувство вины, полезшее во все щели. — Моей выгоды нет; Холмс спас мне жизнь, — развернулись, сказал Хеймитч, засунул руки в карманы пальто и добавил: — нравственность, человечность, благодарность — чувства неизвестные капитолийцу. Да? Ох, удар ниже пояса! Браво Эбернети! Хевенсби был готов согнуться в три погибели, чтоб не слышать этого. Как же метко выстрелил Хеймитч. Чёртов кукловод! Манипулятор! «Не нытьём, так катанием…» — пронеслось в мыслях министра, сжавшего челюсти до боли, чтоб не врезать тому. Хеймитч торжествует, видя реакцию собеседника. — Твоя жена капитолийка, — напоминает Плутарх, дергая самую звонкую струну его души, почти вырывая её, — тебя самого на что потянуло? — Закрой свой поганый рот, — рычит Хеймитч, сведя брови. Его глаза наполнились сталью, такой пронзающей и мёртвой, жестокой и даже смертоносной. Кровь в жилах практически закипела, все мышцы напряглись, в душе собаки, с чьих ноздрей валит пар, рвутся с цепей, а снаружи все так тихо. — Не смей её сравнивать с собой, — приказал Эбернети, скрипя зубами, продолжая смотреть чётко в глаза ему. — Свое, как говорится, не пахнет, — почувствовал его болевую точку министр. — Зависть, — прищурив глаза, проговорил Эбернети, будто забыв то оскорбление, — мне тебя искренне жаль. — Ты не пропил свою искренность? — усмехается Хевенсби, подняв брови. Он чётко осознает, что Эбернети забрался ему на плечи и слезать не собирается. — Не я твой враг, — бросает мимолетом Хеймитч и уходит.       Плутарх стоит в оглушающей тишине в страхе подумать, к чему приведёт это разногласие с ментором, и боится признаться в правоте Хеймитча. Тот уже спустился на первый этаж, полный разочарования и злости. Может, он поступил неправильно, принеся злость сюда, но там он оказался в дамках. Людей в холле поуменьшилось, словно кто-то лопатой раскидал их по углам министерства. — Ну что? — первым спросил Джон, встретившись с Хеймитчем. — Ничего, — резко ответил тот. Ватсон мигом поник, утратив последний запас надежды. Он накинул пальто и побрел к выходу из здания. Душа пустилась в тяжкие терзания, принявшись биться обо все острые предметы и любые преграды. — Почему так получилось? — аккуратно поинтересовалась Эффи у мужа. — Потому что он урод, — бросил нервно тот. — Перестань, — остановив свои попытки намотать на шею шарф, сказала она, — в чем причина? — Страх потерять власть, — глядя в её небесно-голубые глаза, ответил Хеймитч. — Ты и не такое разруливал, Хеймитч, — взяв его руку, уверяет женщина, — я представляю, как тебе трудно. Я не слепая — я вижу. Ты всегда был самым лучшим человеком в этом мире. — Нет, — отрицительно высказался ментор, — ты сделала меня таким. Она крепко обняла мужа за шею, заставляя себя верить хоть во что-то хорошее, скрывать свое отчаяние и безысходность. — Что теперь делать, Хеймитч? — с тревогой в голосе спросила Эффи. — Ехать обратно в Капитолий, — ответил он, продолжая держать её руку, — вытаскивать Шерлока. — Как? Эбернети ничего не ответил, лишь пожал плечами и тяжело вздохнул. — Я не удивлена реакцией Плутарха: тот, кто обладает хоть какой-то властью, вечно живёт в страхе её лишиться, — проговорила женщина, застегивая пуговицы своего пальто, — Но я постоянно прихожу в изумление, думая о Холмсе. Что его погубило? — Привязанность, дружеская симпатия, которых он посмел допустить. Сантименты, — произносит Хеймитч это таким тоном, будто эти вещи являются чем-то таким очевидным и простым, лежащими на поверхности, — он запретил себе все те чувства, но сдался. — И как же тогда избежать этого? — интересуется Эффи, глядя в притягательные глаза мужа. — Я бы сказал, что нельзя ни к кому привязываться, но сам погряз в этом, — пропустив лёгкую улыбку уголком губ, отвечает он. — Но ведь не одиночество бережёт, а близкие люди, их объятия, улыбки. — И тем не менее, любая привязанность в итоге оборачивается болью, — нахмурился ментор, — она ничего не обещает. Ничто в этой жизни не гарантировано, кроме смерти. — Ты говорил, что люди не чувствуют смерти, — напоминает она, стараясь отогнать мысли о том, что когда-то и Хеймитч оставит её. — Да, но причиняют ею боль своим любимым. Поэтому я не мог допустить своей кончины.       Ватсон провалился. Он уже похоронил Шерлока, придумал что наденет на его поминки, что скажет у могилы. Он в мутном положении мозга видел ярко-белое свечение вокруг, бледно-холодное лицо друга, особо выделявшееся на фоне красного бархата и чёрного пиджака. Видел заплаканную Молли и миссис Хадсон, свою малышку Рози со слезами на розовых щечках, которая подошла к гробу, схватила безжизненную руку Шерлока и прошептала: «Ты же не можешь умереть.» Её милые глазки блестят от солёных капель, а тёплые пальчики жмутся к руке отца. Сам Джон поставил локти на край гроба, опустив глаза на жилистые руки Холмса. Он вытянул немного губы вперёд, как делал это обычно, сглотнул ком, вставший посреди горла, и произнес: «Знаешь, Шерлок, ты был самым мудрым человеком, какого я знал. Пускай ты порой жутко невыносим, упрям и не знаешь, каким образом в холодильнике появляется еда, я ценю тебя и буду ценить. Я не могу поверить, что ты и Мэри мертвы. Я бы сам хотел оставить этот мир или сделаться последним гадом, но у меня Рози… Скажи, что это твоя идиотская шутка. Ну же, будь живым!» Вагон опустел. Дым рассеялся. Запах вин улетучился в открытую форточку. Ни Мэри, ни Шерлок не доехали с Джоном до конечной станции.