Вовсе не скучно...

      После этой ночи, путешествуя на поезде, Джон был слишком помят. Несмотря на то, что его одежда висела в шкафу, и спал он достаточно ля нормы, вид его был так себе. Глаза чаще опущены вниз, немного прикрыты, уголки губ смотрят на желтые листья, кружащиеся в медленном вальсе, плечи собраны вперед, руки почему-то не зажимаются в кулаки, когда он испытывает что-то неспокойное или полон решительности, походка словно шкрябает по асфальтированным дорожкам — будь он плугом, взрыл бы этот тротуар к чертовой бабушке, но все силы уже на исходе. Ему казалось, что столица высасывает энергию, чтобы подпитать свои люминесцентные вывески, загорающиеся к вечеру. Выражение лица было таким спокойным и бесчувственным, что любой мертвец ожил бы от зависти. Ватсон не сгорел, не начал тлеть, он выцвел, как старая фотография, долго лежащая под лучами палящего солнца.       Только они вышли из вагона, покинули здания вокзала, ко входу подъехала черная, отмытая до блеска машина с британскими номерами. Джон бросил взгляд на водителя, обреченно вздохнул и, открыв дверь, сел в салон, ничего не объяснив ментору и Эффи. Хотя они и не претендовали на какие-либо разъяснения. Хеймитч посмотрел несколько секунд в след уезжающему авто, засунув руки в карманы, и ничего не сказал. Его лицо затмило совершенно непоколебимое выражение, которое излучало незаинтересованность в произошедшей ситуации. Эффи, напротив, распахнула свои яркие глаза, приподняв брови, и изумленно посмотрела на мужа. — И как это понимать? — разведя рукам, возмутилась она. — Так, как есть, — не переведя на нее взгляд, ответил Хеймитч, чуть поведя плечами. Его голос оказался необычно низким и проницательным, что у Эффи пробежались мурашки, но она решила для себя: вряд ли такое может быть из-за голоса ее мужа, и списала произошедшее на мерзкий, влажный ветер, который проникал между каждой ниточкой ее пальто, сменив направление её укладки. Эбернети заметил это и издал некий смешок, глядя на новую причёску жены. Та смерила его изумленным взглядом, а, увидев свое отражение в стекле проезжающей машины, поняла причину. — Нет, ну, как так? Он даже ничего не объяснил, — продолжила женщина, поправив золотистые, как лучи весеннего солнца, волосы. — Что ты мне предлагаешь? — с неконтролируемой жесткостью спросил ментор, — я за ним не побегу. А он уже не ребёнок, и в мои обязанности не входит оберегать его от бед. — А спасти Шерлока входит? — откинув свое дружелюбие, задала вопрос женщина, надев бежевые мягкие перчатки с милыми, неброскими стразами. — В этом случае я обязан ему — он спас меня. И, я думаю, мне тоже стоит попытаться. — Неужели твоя душа начала со мной разговаривать? — тепло улыбаясь, спросила она в попытке поверить своему счастью. — Мы уже обсуждали это, — хмуро выдал Эбернети, тяжело выдохнув. — И ты до сих пор отрицаешь наличие своей души? — решила не отступать Эффи. Она словно перекрыла все входы и выходы своей меткой фразой, как, обычно, делал это Хеймитч, загнала в угол, как кот серую мышь, наступившим лапой на хвост. Ментор не оценил этого положения и решил вывернуться: — Ты знаешь: я не люблю эти темы, — он нахмурился, приобнял её за плечи и продолжил: — что становится с душой того человека, кто убивал, видел смерти, старался отречься от этого мира? Она заростает мхом, я бы даже сказал плесенью, заледеневает. Правильно ты говоришь, что на мне ярлык. Только вот я не жалею ни о чем, по крайней мере, головой. Мысли ментора устремились в прошлое бегло пролистали уже прочитанные страницы жизни и вернулись обратно. Он выглядит таким умиротворенным и спокойным, будто ему совершенно наплевать на сложившуюся ситуацию. Сердце не набирает ход, брови не близятся друг к другу, а губы расположены в лёгкой улыбке. Эффи несколько на взводе: её щеки пылают, глаза искрятся, хотя сердце тихонько трепещет от сказанных Хеймитчем слов. — А время все уходит, — замечает мужчина, сделав шаг со ступеней. — У нас с тобой тоже, — чуть слышно произнесла Эффи, растягивая фразу. — Это нагоним, — все же услышал Эбернети и, улыбнувшись своей коронной улыбкой, подал ей руку. Женщина никак не ожидала, что он услышит, и её щеки немного покрылись румянцем, а на малиновых губах расположилась любящая улыбка. — Куда мы? — поинтересовалась Эффи, приподняв свое настроение. Иногда казалось, будто есть какой-то рычаг, который управляет этим. Он то поднимает, то опускает, то ломается вовсе, и тогда все катится коту под хвост. Что сказать? Женщина… — К Пэйлор, — сведя брови, сказал Хеймитч, пробежавшись глазами по образу жены с пят до ее глаз. Та немного оторопела, почувствовала, что не может двинуться с места, словно асфальт стал жидким из-за мороси, которая сыпется в лицо, задерживаясь на длинных ресницах, а потом собирается на нижнем веке, притворившись слезой, однако обман раскрывается с каждым морганием. Эбернети тяжело вздохнул, освежив легкие этими микроскопическими каплями несостоявшегося дождя, и, наклонив голову, приготовился утонуть в тонне вопросов типа: «Что? Почему к ней? Ты же помнишь, что она президент? Ты уверен? Может не стоит? Она примет?» Но вопреки всем предположениям Эффи произнесла лишь: — Я с тобой. Теперь волна изумления накатила его, не заставляя захлебнуться в соленой пене, но голову намочила. Он всегда был уверен: что бы не случилось, она всегда будет на его стороне, несмотря на покинувшую удачу. Тем не менее, в этот момент ментора поразило такое спокойствие, смирение и принятие. В ее глазах больше нет бунта или тревоги; только безмятежность и вера. Каждый только бы мог мечтать о таком человеке рядом. — Разумеется, — как ни в чем ни бывало ответил он и улыбнулся.       Джон знал, что означают эти номера, салон и просто такое беспардонное вторжение в его собственную жизнь. Собственная — значит, что в ней нет места никому! Теперь даже другу. Он без всяческих пререканий или реплик наблюдал за сменяющимися тучами, за моросью, остающейся на затонированном стекле, за спускающимся на город туманом и делал вывод, что Капитолий не похож на Лондон. И причиной тому не пестрые жители, высотные дома и невиданные никем технологии, а место души. Он чувствовал себя одиноким, скучал по дочери и ужасно хотел покинуть столицу Панема. Вспоминал квартирку 221B, все раскрытые дела и не совсем, слышал где-то в глубине души смех Рози, причитания миссис Хадсон, что она не их домохозяйка, и понимал: ему здесь не место. Вот машина остановилась около фешенебельного ресторана в бордовых тонах; Джон зашел вовнутрь. Там он увидел того, кого ожидал за чашечкой черного чая. Высокий мужчина с длинным носом, широким лбом и злыми, надменными и полными обиды серыми глазми, одетый в костюм бледно-фисташкового, на грани с бежевым, цвета вкупе с черной рубашкой, на рукавах которой красуются серебряные запонки. Майкрофт. — У меня есть телефон, — выдает Ватсон, присев на стул. — И я Вас рад видеть, Джон, — выдает тот, пока официант наливает чай в чашку доктора, — я не считаю это телефонным разговором. — Вы здесь из-за своего брата? — Из-за кого же еще? — поднимает брови тот, растягивая губы в холодной улыбке. — И чем я Вам могу помочь? — отчаянно с посыпкой из досады голосом спрашивает Джон. — Поговорите с мистером Эбернети, чтобы тот приложил все усилия к спасению жизни моего брата, — с припрятанным оскалом процедил Холмс, — потому что я оказался отвергнут. — Если уж британское правительство не смогло, то вряд ли у ментора есть шансы, — пессимистично выдает доктор, не притронувшись к белой чашке, — тем более, Майкрофт, Вы же ненавидите своего брата. Это должно быть Вам на руку. — Я не отрицаю сложности наших взаимоотношений, будь они задачей по математике, я бы причислил ее к нерешаемым, — сделал глоток теплого напитка Майкрофт и улыбнулся одним лишь ртом, заставив морщины на лбу расположиться волнами, — Однако, мы все еще братья, Джон, и, будучи старшим, я обязан заботиться о нем. Здесь говорит не кровь, а размышления о последствиях. Что будет, если вся Англия узнает, как умер великий Шерлок Холмс? — Ничего не будет, — покачал головой доктор и, глядя на поверхность стола, грустно улыбнулся уголком губ, — Зачем спасать того, отношения с кем — всего лишь задача по математике? — Согласитесь, Шерлок поступил глупо и безрассудно, — постарался перевести тему политик. — Может быть, — согласился Джон, подняв, наконец, глаза на собеседника, — но поступил так, как не смог бы никто. Вы зря сюда прилетели, Майкрофт. Всего доброго. Ватсон покинул ресторан, не удосужив того удовлетворяющим ответом.       Семейная пара зашла во дворец, объяснив всю ситуацию охране. Вот оно настоящее волшебство: перекинуться парой слов с миротворцем и через пять минут уже сидеть в пустой приемной президента страны. Кому такое подвластно? Конечно, Эбернети. Их проводили в просторный холл, где стояли два дивана, а меж них стол. В зале звенит чистотой, некой музейностью с привкусом аристократии Викторианской эпохи. Потолок расписан затейливыми золотыми узорами, обделан объемным орнаментом, забегающим под тяжелые синие шторы, скрепленные по бокам золотыми прищепками. Пол украшает начищенный до блеска паркет, а вся мебель выполнена в одном стиле с резными столешницами, дверцами и шкафами. — Это красное дерево, — рассматривая стол, уверенно промолвила женщина. Хеймитч перевел на нее взор и ухмыльнулся, прокрутив мигом в голове тот завтрак по дороге на 74-е Игры. Эти слова отзывались не только о завтраке, в его жизни было очень много упоминаний о красном дереве, особенно от лица нынешней жены; она его обожала. Привыкшая жить в роскоши Эффи, постоянно замечала дороговизну и фыркала при виде какой-нибудь ольхи. Сейчас же она изменила свои привычки, переоценив жизнь, но удержаться от комментария не смогла. После ее слов, словно по-щучьему велению, в зал вошла темнокожая женщина в строгой одежде, из которой выделялись лишь красные краюшки юбки, пиджака и тонкого шарфа. — Господа, — поприветствовала кивком она, пожав руки. — Доброе утро, — улыбчиво откликнулась Эффи. — Мне было объявлено, что у вас уж слишком неотложная беседа, — монотомно произнесла та, сложив руки в замок на коленях. — Вы правы, — не стал отрицать Хеймитч и показал всем видом, что он спокоен, как никто, — мы пришли к Вам, чтобы поговорить на счет Шерлока Холмса. — Будете оспаривать закон? Решение суда? Меня? — недружелюбно смерив взглядом ментора, спросила Пэйлор, что не понравилось Эффи. — Что Вы! — несколько иронично воскликнул тот, вскинув руки, — Не поймите меня неправильно, я полностью на Вашей стороне, но, согласитесь, Шерлок Холмс не должен быть лишен жизни. Может, свободы на некоторое время, но не жизни. Я помню ту тревогу, которая читалась на Вашем лице во время прежнего визита с Ватсоном и Холмсом. Этот детектив помог мне, Вам, всему Панему избавиться от пожирающей нас болезни. Он принес спокойствие в страну. Женщины от такого красноречия выпали в осадок, одна с гордостью, другая с осознанием правды и своей ответственности перед совестью, к которой призывают слова Эбернети. Эффи не перестает удивляться таким уникальным способностям манипуляции, а Пэйлор понимает, что очутилась в неловком положении. Она не может проявить слабость и подчиниться, переведя детектива в Лондон, где тот, разумеется, выйдет на свободу еще большим героем, но и приговорить к однозначной смерти теперь не может из-за несвойственного простому человеку давления. — Да и думаю, жители дистриктов поддержат Вас в сохранении жизни великому человеку. Госпожа Пэйлор, проявите милосердие. Не мне Вам рассказывать о цене жизни, — закончил свою яркую речь Хеймитч и, нахмурившись, принялся испепелять глазами президента. — Я разделяю Ваше мнение, мистер Эбернети, но моё положение не позволяет так просто менять подобные решения, — открывает таинственный занавес женщина, глядя точно в глаза наставнику угольной округа, — мне придётся переделать множество бумаг, и потом, я не знаю реакцию капитолийского общества на смену ситуации. — Вы сказали, что все равны, а теперь себе же противоречите, — резко высказывается ментор, чувствуя напряжение жены, — Почему Вас не волнует, что думают жители дистриктов? — Потому что капитолийцы у меня под боком, а из дистрикта никто быстрым штурмом не возьмёт Дворец, — чуть повышая тон, объяснила президент, — это не Ваша уже забота! А на счёт Шерлока, который все ещё находится в четвертом отделении полиции, я скажу Вам так: если он выживет чудным образом, казнить дважды его не будут. Глава государства окинула взглядом гостей потревоживших её, кивнула, прощаясь, и скрылась за тяжёлыми деревянными дверьми. Эбернети не особо понравилось расположение дел, но теперь он знает, где Шерлок, а за три часа ещё можно что-то придумать.       Уверив жену, что в тюрьме ей не место, Хеймитч отправился к Шерлоку. Он не был подавлен или раздосадован, смущен или зол; на его лице покоилась озадаченность вперемешку с удивлением. Чёрный автомобиль мчался по улицам Капитолия, размахивая прорезиненными щетками — дворниками — перед глазами, то ли погружая в гипноз, то ли, наоборот, пробуждая. Эбернети смог забыть о своей ране, которая начала ныть так не вовремя. Он переключился, одержимый одной лишь целью — сохранить жизнь сыщику. В тюрьме его встретили двое широкоплечих мужчин с суровым видом, которые без лишних слов провели ментора на встречу с Шерлоком. Оказавшись в одном помещении, мужчины долго смотрели друг на друга, предугадывая мысли, мотивы. Холмс выглядел совершенно другим: не тем, кто был способен на спасение жизни. Хотя щеки сыщика были гладко выбриты, рубашка старательно заправлена в брюки, а в руках покоится скрипка, которую тот дёргает за струны, он казался чужим и совершенно отрешенным социопатом: его губы заледенели в безразличном положении, кожа побледнела, движения сковались, и только в глазах заметна искра, дающая понять: он ещё жив. — Про скрипку даже спрашивать не буду, — отбросив удивление, первым начинает ментор. — Последнее желание, — коротко и довольно едко бросает заключённый. — Уже смирился со своей кончиной? — спрашивает ментор, сведя брови. — Знаешь ли, не очень просто принять свою смерть, — решил не отставать в сарказме от собеседника Шерлок. — Хорошо, что ещё руки не сложил. Если человек принимает свой конец — он уже мёртв, — произносит Хеймитч и с иронией ухмыляется. — Тебя на философию разобрало? Ценю, — ехидничает Холмс, чем раздражает ментора. — Я сюда пришёл не потому, что мне стало скучно, Холмс. Так что, будь добр, прикуси свой язык. Я тоже не радуюсь всеобщим положением, я нахожусь в ещё более мерзкой ситуации. Поэтому не беси меня своими едкими высказываниями, — грубо отрезал Эбернети, протыкая взглядом дырку в переносице Холмса. — Я действительно не понимаю, к чему была фраза про смирение с кончиной. — Ого! Шерлок Холмс и не понимает! — поддевает того ментор, самодовольно улыбаясь, — Я сказал это к тому, что невозможно помочь выжить тому, кто уже смирился со своей смертью. Столько лет менторства подтверждают это. А знаешь, что бывает с теми, кто сохраняет желание жить? Шерлок постарался скрыть свое желание узнать продолжение и выдал лишь: — Интригуешь… И что же? — Они становятся победителями, — приглушенным тоном уверяет Хеймитч. — Помнится, ты говорил, что победителей нет, — Шерлок откладывает смыслу и изумленно смотрит на наставника. — О, хорошая память, Шерлок! Тогда будь готов остаться в живых. После своих слов ментор улыбается и оставляет детектива наедине с самим собой.