Краснобокие яблоки с грохотом разлетаются по полу, закатываясь под железные стеллажи. Охранник реагирует молниеносно: фуражку поправляет, широкие тёмные брови сводит к переносице.
— Madame, tout va bien?
— Oui, officier, - кивнув Лидии, без единого американского акцента отвечает Крис.
Хребты золотистой корочки из-под круассанов хрустят под толстыми каблуками замшевых лабутенов. Сердце канарейкой бьется в клетках золотисто-треснутых рёбер. Дыхание сбивается, случайно; во рту пресловутая Сахара — язык жвачкой к нёбу липнет.
Мартин похожа на рыбку: в беззвучном молчании пухлые губы размыкает, но не знает что сказать. Кристофер не дурак, замечает мечущиеся зрачки и бережно складывает разлетевшиеся продукты в корзину.
— Я хочу приготовить пасту, поможешь?
И Лидия благодарит его за то, что не задаёт лишних вопросов. Лишь, словно тряпичная кукла, падает ему на плечо и тонкими пальцами обхватывает плечо. Считает частоту подрагивания жилки на шее: один, два, пять...
— Хочу найти соус "Тартар", пойдём, - Крис большим пальцем убирает рассыпавшуюся на румяных щёчках тушь, - все в порядке?
— Однозначно да.
И изболевшаяся душа, латанная-перелатанная молчанием осенних ночей, наконец-то находит покой между бархатным мужским голосом и запахом острых специй.
— Знаешь, какую пасту я люблю готовить? - он скептически рассматривает практически идентичные упаковки спагетти.
— С овощами? - Лидия привстает на носочки, тянется вверх и смущённо улыбается, когда Арджент снимает нужный продукт с полки.
— Вы точно с Эллисон похожи, - смеётся, совсем без горечи; смог отпустить, смог смирится, смог признать. В отличии от самой Мартин, - Элли тоже любила спагетти с овощами. А я люблю с грибами. Точнее, со сливочно-грибной подливой и плавленым сыром. Невероятно вкусно.
У Арджента жизнь сломана пополам сотни раз — реставрации не подлежит, даже опытные мастера разводят руками. Увы, мужик, смерть родных — пожизненное клише. Но у Криса блеск любви к жизни в медовых глазах: он незатейливо рассказывает о готовке, изредка за плечи обнимает Лидию, дарит своё тепло.
— Но сегодня я жутко хочу морепродуктов! - он не умолкает ни на минуту, болтает о всякой чепухе и для него это чертовски несвойственно. Но грусть глубиной с Мариинскую впадину в изумрудно-стеклянных глазах рыжеволосой девчонки сложно не заметить — пытается глупыми разговорами вытянуть ее из этих зыбучих песков.
Получается. Она зубы стискивает и улыбку тянет, когда Арджент практически опрокидывает стеллаж с дорогим вином.
Он по-домашнему уютный, словно большой вязанный свитер; Лидия уверена, что во Франции живет совсем другой, незнакомый ей Кристофер Арджент — не опытный охотник, а обычный мужчина, покупающий горчичные багеты.
У него дома пахнет Эллисон. Грудь Мартин сдавливается словно дешёвая картонка и рыжая невольно задыхается, тонкими пальцами хватаясь за деревянную вешалку при входе. Банши внутри неё неистовым криком виски сжимает, когтями полощет хрустальное сердце. Лидия уверена, что видит перед собой Элли — она радужно улыбается, кутается в клетчатый плед и в тонких руках сжимает сборник сонетов Шекспира.
— Ли! Что же ты не предупредила, что придёшь? Я бы чай поставила, - голос мелодичный, точно настоящий и Мартин верит, что это не мираж. Она живая, реальная — такие же ямочки на яблочках щек, вечно пересушенные из-за неподходящего парижского климата губы и кулон на серебряной цепочке, которую однажды подарил Скотт.
— Элли, я скучаю, - Лидия цепляется ладонями за хлипкую иллюзию, острые коленки в кровь сбивая от балансирующий на грани барьер, - ты больше не уйдешь?
— Я всегда рядом, - смеется звонко, по-детски, буквально лучи рассветного солнца излучает и рыжая невольно щуриться. Ей тепло от этих до жути банальных трех слов "я", "всегда", "рядом".
— Ты как? - она делает шаги на встречу подруге, но та не становится ближе — по-прежнему далеко, по-прежнему неприступная.
— Оу, меня зовут, - ненатурально врет, Ли чувствует и буквально взвывает, когда Эллисон скрывается в дверном проеме, - я вернусь!
Сочившийся сквозь пурпурные шторы теплый свет слепит еще буквально мгновение, а потом Мартин тихонько скулит, чувствуя, как массивные ладони Арджента сжимают ее плечи.
— Ты как? Что случилось, Лидия? Тебе плохо? - он трясет ее, по волосам поглаживает и к себе прижимает. Точно, как дочь родную.
Врывающийся сквозь приоткрытую форточку осенний воздух прожигает хрупкие кости рыжей, которая взором изумрудных глаз мечется по квартире и не видит ничего, кроме улыбчивой брюнетки на фото — последняя ниточка связи.
— Я не... Да, да, все отлично, - машет головой и улыбается взволнованному Крису, - спасибо.
На цветных фотокарточках в золотистых рамочках девочка-счастье, девочка-любовь, девочка-верная-подруга-и-лучшая-дочь всегда останется
живой. И от этого, почему-то, становится легче.
Арджент протягивает Мартин большую клетчатую рубашку и советует надеть ее вместо свитера, мол — на кухне будет душно. И она тонет в просторном маленьком мире, который пахнет шоколадным скотчем и синим бондом. Ворот пахнет
домом; пахнет промерзшими уличками в Бейкон Хиллс и далеким детством, когда она на колени отцу лезла и обнимала за шею.
Лидия на мгновение счастливая, когда тарелки моет, сервиз по столу раскладывает и искренне смеется над какими-то бытовыми шутками. Крису где-то в глубине
так же болит, но они друг друга тянут наверх. Хотя бы эти мизерные несколько часов.
— Ты вкусно готовишь, - рыжая завязывает небрежный хвост на макушке, колени под себя подгибает и из бокала сухое вино пьет. И время будто замирает, как в пресловутой "Я вернусь" под авторством Эльчин Сафарли. И Мартин чувствует себя Мирумир, ей-Богу.
— В детстве мечтал стать шеф-поваром, - Арджент смеется, заметив недоумение на лице собеседницы, - да, брутальный мужчины тоже имеют свои слабости.
— Не жалеешь о том, что не наплевал на семейную традицию и не пошел работать в какой-то ресторан?
— Жалею, - Крис складывает тарелки в раковину, пожимая плечами, - по единственной причине: если бы я работал в какой-то забегаловки, я бы остатки еды домой таскал, а не в магазин ездил!
Смех. И Лидия понимает, что ей, так же как и ему, нужно просто
смирится.
***
Mike Posner – I Took A Pill In Ibiza
— Ну что, мелкий прожора, - Стайлз бросает полотенце прямо в лицо агрессивному бете, который, в свою очередь, приглушенно рычит после удара, - твои мамочка и папочка сваливают в закат, а ты остаешься на воспитание дяде.
— Хватит надомной издеваться! - Данбар буквально воет, но Стилински лишь ржет, делая небольшой глоток пива из жестяной баночки. Пить алкоголь каждый день для него стало жизненной нормой — сердечные рваные раны гниют и нуждаются в каком-то обезболивающем.
— Сти, не докапывайся к нему, - Скотт-главная-мамочка-этого-дома-МакКолл смиренно топчется на пороге, пока Малия нервно дергает шнурки — почему для взрослых не выпускают кеды на липучке?
— Да что вы разнылись, - Мечислав почти обиделся. Мечислав дует губы и заезжает кулаком в плечо Лиаму, но в ответ уже получает подзатыльник от Тейт.
— Вам, мать вашу, сколько лет? - зубами в воздухе клацает, от волчьих привычек по-прежнему не избавилась, и Стайлз испуганно отшатывается. Рефлекс, - обоим вспорю грудную клетку, если будете ныть, как...
— Малия, чш-ш-ш, - Скотт приобнимает подругу за талию, но она шипит на него в ответ:
— Под раздачу и ты попадешь, если что-то сейчас ляпнешь.
В этой семье Малия — глава. Ей не перечат, ее слушают и покорно выполняют приказы. Малию уважают. Знают, что она в челюсть острыми костяшками заедет без разбора — волчья импульсивность бьет алой жидкостью в мозг (Стайлз шутит, что у Лиама агрессивность явно от мамочки).
\\
Скотт гонит по трассе, чуть вздрагивая от пробирающихся под кожанку тонких пальцев Тейт — двухсотвольтовый разряд по обвитому режущим мексиканским воздухом телу. Он сильнее крутит ручку газа и, когда стрелка горизонтально ложится на спидометре, слышит радостный крик над ухом:
— Мы счастливы и свободны, черт побери!
И МакКолл почти готов никогда не вернутся обратно в тесный домик, лишь каждый божий день слышать эту восторженную фразу.
Счастливы.
И.
Свободны.
Он покидает штат Кинтана-Роо и не чувствует ни капли сожаления. Ему до неприличия легко — мозг туманится из-за случайно-резких касаний пересохших губ к его шоколадным родинкам на шее. Гонит на максимальной скорости в течении четырех часов и пятьдесят четырех минут и невольно осознает, что
что-то упустил из своей жизни.
Малия бедрами к его напряженной спине жмется, ногтями вырисовывая кривые созвездия между позвонками. Она руки раскидывает, октябрьский ветер сбивчивым дыханием ловит и наслаждается развевающимися на ветру волосами цвета пересушенной листвы.
Они впервые не думают о гребанной игре в "живой-мертвый": до пошлости банально наслаждаются теплом друг друга, когда на заброшенной мексиканской заправке бесстыдно языками сплетаются, серую дымку тлеющей сигареты втягивая на полную грудь. Они впервые плюют на наркозависимость лучшего друга, двухмесячную пропажу закадычной подруги: хохочут друг другу в губы, деля одну коробочку дешевой китайской лапши на двоих.
Скотт глушит мотор алого мустанга лишь на окраине Канкуна, возле одного забитого паба с облупившимся кафелем при входе. Салютует хмельному бармену и крепко-надежно сжимает хрупкую ладошку Малии; ласково улыбается и застывает на мгновение — не верит происходящему. Ей спокойно, ей по-родному хорошо — тянет на танцпол и руками окольцовывает его шею. Плевать, что на них смотрят люди: растворяется в жужжащих басах, черную кожанку с широких плеч стягивая. Искусанными губами скользит, острыми зубами за почти бронзовую кожу хватается — за соседней стенкой нет убитого-горем Стайлза и вечно обиженного Лиама. Они одни, лишь
друг для друга.
Неоновые огни дешевого светодиодного диско-шара лиловой фиалкой отблескивают на движущихся в такт музыке телам. Они теряются среди толпы в этих кислотных фонарях.
— Я счастлива, Скотт МакКолл, - шепчет на ухо, оттягивая мочку. Дышит сложно, томно, и буквально стонет в его массивных ладонях, когда он талию осиную сжимает и прижимает к себе максимально близко. Альфа лопатками вжимает
свою волчицу в колону и благодарит Бога, за то что они по-прежнему вместе: не мертвы, не разорваны на мелкие части-молекулы, затерявшись в суматохе разных городов. Они друг для друга задающий ритм жизни кислород — давно бы задохнулись липкой пылью мексиканских дорог. Но ночами почти бесшумно тихо, по-животному преданно загоняют друг другу в губы смысл
жить.
Скотт везет Малию в ночной парк аттракционов: накидывает кассиру пару долларов сверху и пальцем показывает на город-боке, город-мечту, город-свободу.
— Смотри, Мал, мы здесь купим дом, - хрустальные мечты возводить почти не дыша; боится спугнуть подружку-судьбу, которая засохшей гуашью вырисовывает их жизни.
— Я хочу в Европу. Поедем в Италию?
— Куда захочешь. Мне главное быть с тобой.
В десять МакКолл мечтал о взрослой жизни, а Тейт мечтала стереть себя с лица земли.
В пятнадцать МакКолл хотел утонуть в соленом море любви, а Тейт по-прежнему хотела стереть себя с лица земли.
В восемнадцать МакКолл молил Господа, чтобы девушка с шоколадными локонами не умерла у него на руках, а Тейт наконец-то мечтала о спокойствии с темноглазым мальчишкой-волком.
В двадцать три МакКолл заебался и совместно с Тейт выгрызают жизненный покой.
Им почти это удается — ровно мизерные двадцать четыре часа, пока Стайлз гоняет Лиама по двору и лохматого Марли ловит по улице. Они почти готовы больше не вернуться назад — лезвием именного куная выцарапывают имена друг друга на изголовье дешевой кровати в придорожном мотеле и клянутся на рвано-страстных поцелуях, что выкарабкаются, выживут, кровью выхаркают чертову победу над Гиенами.
И потом вернутся сюда.
