Свинец со вкусом меда

я не умею любить, но ты не можешь винить меня за мои попытки.

Чувство вины рассеялось вкусом терпкой клюквы в сахаре где-то под утро. Рассветное солнце тусклой мглой осело на замёрзшие бортиках балкона, вырисовывая запотевшие пятна на стеклопакетах. Темнота покроет все, и при дрожащем пламени настольной свечи истины нет, поэтому Лидия позволяет Джексону лечь рядом в эту ночь. Ей страшно: едва ли заметно трясёт сквозь сон, сжимая вздутые венки на висках. Хрипящий голос бьется об костяную клетку рёбер, норовя вырваться наружу — он ее долго целует, уравновешивая бешеное сердцебиение. Лидия не ищет себе оправдания, лишь молча натягивает чужую, не Стайлза клетчатую рубашку под утро, выскальзывая из тёплых объятий. Комфортно. Уютно. Тёплый кафель на кухне касается мягких стоп и пресловутая картинка из зефирных женских романов хрустальной фреской воплощается в жизнь. Мартин хочет отказаться от мысли, что она не вернется ко Стайлзу, но вместо тонет в утренних объятиях не родного, очерчивая тонкими пальцами оголённый торс. Она переступила черту. Чувствовала себя разрисованной клоунессой из адского фрик-шоу слишком долго — Джером Валеска тоже сдался. От рыжей проститутки до медноволосой покорности один шаг; Мартин отчаянно ступает с обрыва. Уиттмор, ожидаемо, ловит. Мальчишка со звёздной россыпью родинок остаётся тяжело дышать простуженным кашлем на задворках души. Звучит запредельно просто, будто бы даже очевидно — потерять себя во лжи легко. Мартин скользила аккуратными шажками по тонкому льду, но, очевидно, провалилась с треском. Она не выстрелит ему в голову. Поздно. Заигралась. Осознание собственной уязвимости забивается болью под рёбра, опаляя волшебных бабочек судным огнём. «Четыре» на сгибе пульсирует гноем, напоминая, зачем все это — Мартин надрывно плачет под шум контрастного душа, но знает, что назад не хочет. Один из смертных грехов выжигает здравый смысл постепенно: через неделю Лидия трезво ложится под Джексона. Детские мечты инфантильного подростка сбываются — он счастлив; запрограммированная с детства пластинка для юной принцессы приходит в действие — она колеблется, правильно ли. Уиттмор целует ее слишком сладко, шершавым кончиком языка выстраивая влажные дорожки поперек живота, и от этого до тошноты хорошо. Приторный ментол импортных сигарет остается вкусом предательства самой себе на уголках искусанных губ — она жмется к нему после их первого с семнадцати лет совместного секса и размазывает застывшую на кончиках длинных ресниц тушь по бретельке белоснежного белья. — Я так рад, что ты вернулась, - Джексон признается в этом когда электрические часы их заведенной на старенький расшатанный механизм любви показывают 5:43. Он, вроде бы, грезил об этом чертовски интимном моменте со школьной скамьи: панорамное окно, вид на спящий старинный город и пахнущая цитрусов девчушка, дарящая ему не тлеющий огонек счастья в груди. Он пока не понимает, кого благодарить: судьбу, Вселенную, Бога, Немесиду, случай?.. — А если я завтра утром сбегу, как Золушка? — Принц нашел свою принцессу в конце сказки, помнишь, моя красотка-Ариэль? - Уиттмор хрипло смеется, накручивая волнистый медный локон на палец. Для него в новинку, вроде бы, посыпаться с той, к которой не чувствуешь исключительно животный инстинкт; для него удивительно, вроде бы, наслаждаться тихим сонным сопением на уровне шеи по утрам, и хотеть, желать большего для той, с которой готов идти ко дну. Ее лелеют. Оберегают, словно Маленький Принц свою Прекрасную Розу. Ее обожают, кружат на руках. Ее не таскают по заброшенным стройкам, не заставляют закидываться кофеином на очередной дешевой заправке и изгибаться под потным (хоть и любимым) телом на скрипящей койке придорожного мотеля — и это главное отличие от прежней жизни из которой вольная золотая пташка вырвалась совершенно бездумно, затягивая потрепанную амуницию под обтягивающей кофточкой из секонд-хэнда. Со стороны это выглядеть как абсолютное бесстыдное предательство, но разве можно осуждать человека, которому впервые за последние несколько лет хорошо?... Мартин слишком долго напивалась по пивным пабам, оттирала кровь от кремового кафеля и зашивала зелеными нитями незаживающие раны на теле своего пресловутого Клайда Бэрроу. Она слишком истаскалась в свои двадцать четыре, чтобы теперь не поддаться роскоши — она не Малия, которой плевать, какую жестяную банку с замороженной едой открыть сегодняшним утром. Лидию с рождения растили маленькой принцессой, будущей императрицей, но Надежда семьи Мартин погасла слишком быстро — Натали плюнула Стайлзу в лицо, кулаками молотя по его груди. "Ты забрал у меня дочь, урод!", - а импульсивная Ли, смеясь, укатила с ним в Мексику. Типичный сюжет времен Великой Депрессии. — Ты чувствовал себя когда-нибудь крайне неправильно, но счастливо? - она задает этот вопрос Джексону совершенно невзначай, наполняя кофейную кружку жидкостью из железной турки. Обычный будничный диалог, он воспринимает это за желание наверстать упущенное за прошедшие годы; отвечает без задней мысли. — Постоянно, - Уиттмор выдыхает это даже немного обреченно, звонко ударяя серебряной ложечкой по стенкам чашки, - помнишь, когда я сел и уехал? Так нельзя было. Нет. Я был запуганным парнишкой с выпирающим из штанов эго. Мне обещали тонны зеленых, а в итоге накормили преступным дерьмом. И я проглотил всю эту блевотину, как должное. Мать не хотела этого, но отец грезил тем, что бы продолжил род дона Уиттмора. Мне никто не позволил быть Марио Кальви. Но когда тебя зовут Господином — до противного приятно, хоть и знаешь, сколько голов раздробил прежде, чем добился этого. — Кем бы ты хотел быть, если бы не мафиозная семья? — Врачом. Хирургом, скорее всего. Говорю же, Марио Кальви, - он глухо смеется, скрывая бездонную грусть в глазах. Ему до сих пор болит за перечень похороненных под толстым слоем пыли целей, которых он никогда не добьется. Они останутся детскими желаниями на посохших страницах новогоднего письма, оставленного под ёлкой — мисс Уиттмор хранит каждое в верхней шухлядке прикроватной тумбы. Лидия обнимает Джексона за шею, медленно опустившись на его колени. Жаль искалеченного мальчишку, который тянет груз собственного имени под стальной маской непоколебимости. Его считают властным идиотом с раздутым чувством собственного достоинства, который не имеет ни грамма сожаления в прослойке ваты за треснувшими ребрами. Все хотят услышать от него десятки лживых извинений, но почему никто не просит прощения у него за то, что толкнул его на этот тернистый путь? Легко лепить нужное оружие из сырого теста: его отец так и сделал. — Еще не поздно все изменить. — А ты? Ты бы изменила? — Уже, - она тянет слабую улыбку, напрягая едва ли заметные мимические морщинки. В ответ получает сдавленный смешок и рваный поцелуй в ключицу, — он не думает, что все так дерьмово. Лидия не думает, что может избавиться от Стайлза в своей голове. Он пульсирует разочарованным силуэтом на внутренней стороне тонких вен; больно. Ли устало растирает переносицу большим и указательным, будто бы это избавит от ночных кошмаров с образом того, кто затащил в этот омут. Тщетно. — Мне пора тебя показать миру, Ариэль. В эту субботу, Отель де Крийон. Готова? — Всегда. \\ Осень обрывается судорожным вздохом, сбрасывая шелковые поцелуи ноябрьского ветра со своих угловатых плеч. Декабрь скользит по ее плавным изгибам ночным инеем, расшивая паутинную шаль вдоль фарфорового тела. Лидия кутается в длинное золотистое пальто Кельвин Кляйн с обложки Воуга, стуча касадейскими ботфортами по тротуару. Девочка-глянец не выбивается из общей толпы гуляющих по Елисейским Полям куколкам, такая же Братц из детского набора. Она аккуратно лавирует между ухоженными леди с характерным запахом Шанель Номер Пять; почему-то инстинктивно мутит. Резкие запахи забиваются позывом рвоты в глотку — Джексон думает, что это банальная интоксикация (чертово вино из подвала); Лидия поспешно вызывает такси, судорожно облизывая пересохшую кайму. — Bon après-midi. Pouvez-vous... me vendre un test de grossesse? (Добрый день. У вас есть тест на беременность?) — Oui! Félicitations, (Да! Поздравляю) - фармацевт радостно улыбается, протягивая прямоугольная картонку. Счастье ли это? Стоит ли поздравлять? Лидия колеблется, поэтому молча кивает, безэмоционально протянув деньги. Мысли роятся с характерным противным шумом, сжимая эластичные ушные перепонки, от чего в глаза невольно темнеет: она тащит за собой шаткую аптечную стойку, машинально хватаясь вспотевшей ладошкой за ближайшую опору. Эхом отдается испуганный взвизг, не вызывающий даже визуального осознания ситуации. Мартин осторожно ощупывает холодный кафель, приподнимаясь на дрожащих сбитых локтях: желание выблевать утрешнее яйцо-пашот было сильнее любых других инстинктов. Отдающее золотистым оттенком пальто, вытирая пыльные стыки, приобрело отвратительные серые пятна; зафиксированные едким лаком апельсиновые локоны мимо воли липли к раскрасневшимся от выброса адреналина в кровь щекам — еще тот потрепанный видок. — Êtes-vous bien, madame? (Вы в порядке, мадам?) - женщина аккуратно склоняется над испуганно оглядывающейся по сторонам Мартин, которая лишь кратко машет головой, постепенно поднимая на тонкие каблуки замшевых ботфортов. С ее губ срывается тихое слово благодарности и она поспешно ощупывает телефон в кармане: номер Джексона в быстром наборе. — Забери меня, мне плохо. — Где ты? - встревоженный голос из динамика глицином тает под уздечкой; она невольно издает смешок. — Скину свое местоположение. \\ Отель де Крийон дышит роскошью. Характерный запах богатого общества оседает дорогим парфюмом на засмоленных легких. Изящные девушки львиным походками скользят по черно-белой поверхности, длинными подолами вечерних платьев оставляя шлейф Диора в тяжелой воздухе. Мартин тянет наигранно-счастливую улыбку каждой хрустальной куколке с вырисованными острыми скулами, переплетаясь тонкими пальцами с пальцами Джексона. — У тебя холодные руки. — Зато сердце горячее, - Лидия пытается отшутится, но в меру ярко выраженной усталости в изумрудных глазах это получается откровенно неудачно; Уиттмор недовольно хмурится. — У тебя нарушена циркуляция крови. — Вау, какие познания, дорогой. — Я, вообще-то, хотел быть врачом, если ты не забыла. Она поспешно переводит тему. Буквально за локоть останавливает проходящую мимо незнакомку с глупой целью наладить контакт; он делает вид, будто бы не замечает ее резкого шага назад. Напряжение между парой дрожит трелью грустной гитары; Ли воодушевленно беседует о высоком искусстве. Она была рождена для подобных мероприятий, не иначе: десятки прочитанных автобиографических книг о Великих фразами-цитатами застыли на внешней стороне черепной коробки. Папарацци приглашены нарочно: элита не проводит свой досуг так, что бы никто не знал. Вспышка режет чувствительную сетчатку похлеще куная; вместо характерных черных пятен перед глазами его, не Джексона имя. Ядовитые воспоминания отравляют сознание, Лидия случайно теряет суть разговора и поэтому по-дурацкому улыбается, приглашая мимолетную знакомую выпить вина как-нибудь вечером. Она думает, что это вежливо; Уиттмор шепчет на ухо, что не стоило бы. Он морщится от горького привкуса лицемерия на кончику языка, но не перестает широко улыбаться всем и вся — такова участь любой публичной личности. Лидия издалека наблюдает, как Джекс раздает интервью публичным изданиям, расплываясь в своей фирменной усмешке и якобы незаметно указывая на стоящую возле фуршетного стола девушку — он счастливо величает ее своей невестой перед публикой. Ей на мгновение кажется, что он слишком поспешно переступает черту: сколько времени прошло с того момента, как они спят вместе? Два месяца? Два с половиной? В нем бьют фонтаном типичные задатки социально-активной личности: все и вся должны знать, что происходит у него в жизни. — Ты долго врать собираешься? - Питер раскручивает фруктовое канапе под шоколадным фонтаном, облизывая губы. Едкий мужской одеколон забивается в трахею — Лидия слишком ненатурально пахнет чужим. Старика изрядно забавляет ее овечья невинность — слышит, как вязкой паутиной тянется слюна по нёбу, превращая размеренную французскую речь в чуть слышное бормотание суфлера в театре. — О чем ты? - она не отрывается от скептического рассматривания мутных разводов на внешней стенке бокала, не поворачивая голову в сторону Хейла. Моментальное желание оправдать все свои грехи рвотным позывом подступает к глотке — она мгновенно подавляет его глотком шампанского. Пристальный взгляд обжигает тонкую застежку синего вечернего платья от Маркеза, будто выискивает запятнанную истину между складками ткани. — Я слышу два сердцебиения, - он пробивает костяную клетку рёбер спонтанно-точным ударом финского ножа, задевая дрожащие ситцевые нитки души. Заглушая произвольный взвизг, у подножья длинного платья разбивается в дребезги стекло, бархатными клочками оседая на каблук замшевых туфель. Хейл ехидно кривится, протягивая идеально сложенный платок из внешнего кармана серого пиджака, - я должен тебя поздравить? — Убирайся, - выдавливает Мартин, сжимая хрупкую ручку в кулак. Она нервничает, поэтому и скалится словно обиженный щенок — для этого не нужно быть Карнеги, чтобы понять. — Скотт альфа. И будет бараном, если не заметит этого. — Ты ничего не понимаешь. — Ох, крошка, я жизнь отымел сотни раз, и, поверь, я смыслю больше твоего. Да и, мне плевать. Ты всегда была умнее олухов, вроде моей дочери, поэтому, моя предрасположенность к тебе простит все грехи. Но, знаешь, объясняться ты будешь не мне, а приближающимся к тебе со спины дуэту Тейт-МакКолл. — Убирайтесь отсюда и не возвращайтесь. Оставьте меня в покое, - молит, всматриваясь в туманно-голубые глаза Питера. Он все понимает, все готов отпустить — девчонка заслуживает на счастье, но Малие точно не понять. У нее стая первая в приоритете. Поэтому беспардонно обнимает подругу за талию, по-волчьи внюхиваясь в знакомый запах. — Лидс, ты в порядке? - жмется к ней, холодным кончиком носа касается шеи. Скучала, изнывала ночами без родственной души по соседству и поэтому обоснованно не верит своему счастью, хватаясь за тонкие запястья загрубелыми пальцами. Мартин пересекается испуганным (не за себя, за них) взглядом с Джексоном совершенно случайно. Он понимает все без слов, он видит потенциального врага на своей законной территории. — Посторонние в помещении. Охрана! - Уиттмор бьет в сигнальный колокол быстрее, чем встрепенувшаяся Лидия успевает что-либо объяснить. Смачный удар по косой челюсти Скотта приходит быстрее, чем Тейт успевает выпустить когти. Питер поспешно скрывается в толпе свидетелей.