Не всем суждено рождаться наследниками престолов и становиться вождями могущественных империй. Кому-то прибережена более низкая участь в повседневном круговороте жизненных событий: лакеи, жулики, среднестатистические рабочие, придворные шуты. Айзек, в который раз замачивая замаранную в кровь снежную рубашку в пластиковом тазе, даже не винит судьбу за то, что он родился среди «тех самых недостойных». Он привык выполнять грязную работу: сгружать ещё теплые трупы в кузов серебристой иномарки, а потом хоронить их между карибскими глыбами на дне. Каждому отведено своё место в этом мире, и ему — вечно быть спрятанной в тени «шестеркой». Ему за это неплохо платят, утешает самого себя. Ему мексиканские шлюхи обходятся в бесплатно, хотя и стонут они иногда излишне театрально. Зато не бьет по карману.
Внезапно обрушившаяся на косоватые плечи власть после отъезда Джексона изначально не сулит ничего хорошего — Лейхи всегда был ещё тем пессимистом. Вера в лучшее рассеялась где-то в промежутке между заморозкой в старом холодильнике и захлёбывающейся кровью Арджент на руках у МакКолла. Он всегда был запасным, всегда был вторым, всегда был на порядок ниже окружающих — к двадцати научился принимать это как должное, когда Крис перестал колеблется между названым сыном и заказом пристрелить кого-то. Очевидно, старик склонялся в сторону денег — Айзек не осуждает, сам сделал бы так же.
Уиттмор обещает, что его не будет максимум две недели, а потом пропадает в описанном в книгах Ремарка Париже на несколько месяцев. Ему можно нарушать свои обещания, а Лейхи научился засиживаться в «Рыжей Кармен» до полуночи и назначать других «шестёрок» сгружать трупы в шумящее море. От этого, в принципе, и чувствует себя не в своей тарелке.
Он живет с Барбарой. Она чертовски круто целуется и выглаживает ему рубашки. Его устраивает, а ей спокойней спится ночами, если сбоку сопит массивное мужское тело. Она заявилась на порог его небольшого дома в Четумале совсем нежданно, теребя ремешок сумочки от Гуччи с показа минувшего года. Смято, пьяно бормотала под нос о том, что сегодня пять лет, как умерла ее дочь, а после уснула на диване в гостинной, потушив кое-как слепленную самокрутку об край деревянного стола. Айзек укрыл ее перед рассветом выстиранной простыню.
— Прости за вчерашнее, - утром Морс мнется босыми ногами на пороге кухни, тыльной стороны фаланги большого пальца вытирая чернильные разводы под глазами.
— Пустяк, - Айзек пожимает плечами и оттирает капли горько-сладкого коньяка от подбородка рукавом брендовой рубашки. День начинается с выпивки и надежд, что алкоголь заглушит лишние мысли в голове. От него за верству несёт элитной самодостаточность: натертые туфли блестят при тусклом свете, пробивающемся сквозь занавески, ворот клетчатого пиджака, пропитавшийся сигаретным ментолом, хрустит дороговизной. Последний раз настолько официально он выглядел на выпускном балу, всего-то отголоски прошлого.
Ему не нравится собственный внешний вид. Выглаженный галстук ворсистым канатом давит шею, ровные бесшовные брюки обтягивают таз. Айзеку приходится поддерживать нужный имидж, но от собственной игрушечной привлекательности его мутит. Впервые особенно остро понимает, насколько легче быть обычной невзрачной пешкой.
— У тебя была дочь? - он протягивает ей бутылку, а она, в свою очередь, не церемонясь принимает ее, вливая остатки напитка в глотку.
— Вчера было пять лет, как она умерла.
— После?
— Мой бывший должен был крупную сумму каким-то головорезам. Но он проебался, в который раз, - Барбара оттягивает блузку, показывая кое-как заштопанный шрам на груди, - лучше бы я тогда сдохла.
— Сколько ей было?
— Два. Через два дня должно было быть три.
Они молчат. Она наливает в стакан воду из-под крана, а он поправляет запонки. Дерьмовая пауза.
— Если тебе нужна поддержка, можешь оставаться.
— Я умею готовить китайскую лапшу.
— Только не острую.
«Ты всегда была паршивкой.»
Айзек сжимает челюсти до характерного скрипа, скользя загрубелыми подушечками пальцев по колотому экрану телефона. У него пчелиным ульем гудит голова, выстукивая медицинским молоточком по связке нейронов.
Скотт МакКолл мертв. Гудите об этом в трембиты, звоните в колокола.
Альфы больше нет. Он растворился на дне Сенны до глупого
не героически, будто бы его жизнь ничего не значила. Свинцовая пуля прошлась сквозь натянутое полотно бронзы, застывая где-то между титановыми костями воина.
«Что ты себе позволяешь, Лейхи?»
Парижская квартирка в центре залита апельсиновым светом. Утро, из ванной доносится топот душевых кафель об акрил, а на кухне пахнет прижаренными тостами. Лидия читает роман Миши Гленни и не сразу реагирует на уведомление о новом сообщении. Тянется к вибрирующему на прикроватной тумбе телефону совершенно машинально, отставив книгу в мягкой обложке в сторону, на сбитую подушку Уиттмора. Она долго смотрит на черные буковки на синем фоне мессенджера, а затем неуверенно отвечает.
Ее совесть чиста, если вы об этом.
«Ты всегда была такой. Ты всегда оставался той Лидией Мартин со старшей школы — ненавистной стервой и сукой.»
Айзек часто ночевал у нее в гостинной. Когда, казалось, причин дожить до рассвета совершенно не оставалось; когда пульс замедлялся до скорости
почти трупа; когда ржавое лезвие выскальзывало с дрожащих ладонь. С ее дома на рассвете забирал Скотт на старом раздолбанном Бентли матери, привозя Лидии ее любимый кофе. Всегда извинялся за неудобства, она всегда отвечала, что пустяк.
Блефовала?
«Что ты почувствовала, когда засадила пулю ему в затылок?»
Аристократские ручки Мартин измазаны в крови. Между сухими складками мелких морщин — застывшая алая жижа, впитавшаяся под кожу. Она знает, имена скольких забрала, когда боролась за имя
Стайлза; Скотта в этом списке нет. Там Диего с тату-цифрами рождения дочери; там Гермиона, которой неделю назад исполнилось девятнадцать; там близнецы Ошри и Кайо, которые, умирая, просили лишь
не трогать их семью. МакКолла в этом списке нет.
«Облегчение.»
— Лидия? - Джексон поправляет махровое полотенце на бедрах, встряхивая влажными ладонями волосы. Он зашел в комнату совершенно беззвучно, из-за чего Лидия нервно вздрогнула, когда его голос раздался буквально в сантиметрах от нее.
— Доброе утро, - она тянется к нему за поцелуем, таким банальным поцелуем, которым обмениваются пары после пробуждения; тянет нижнюю губу, а затем звонко смеется, когда Уиттмор валится на нее, потому что рука соскальзывает с изголовья, - завтрак?
Он молча кивает. Вытаскивает сигареты из тумбочки и зажимает ментоловый фильтр вычищенными электрощеткой зубами. Затягивается дорогим табаком, когда Мартин "не хочу провоняться" выходит из комнаты. Он упирается согнутыми локтями в выкрашенные перила балкона, вслушивается в ритм музыки, доносящейся из расположенного под квартирными этажами кафе. Типичная французская забегаловка с круассанами на завтрак и привозными багетами из ближайшей пекарни. Бри и авокадо поверх свежей выпечки в тандеме с кофе — сущий рай, особенно если ты завтракаешь в центре Парижа вместе со своей будущей невестой. Он мечтал об этом с семнадцати.
Она зовет его на кухню. Пепел рассыпается по стеклянной пепельнице, и Джексон захлопывает балкон. На прикроватной тумбе разрывается от жужжания телефон Лидии; он знает, что читать чужие сообщения — неприлично, но машинально тянется к смартфону, снимая блокировку.
«Ты сдохнешь в муках.»
И Уиттмор знает, что Лейхи — раньше.
Спустя
два дня Барбара влетает в дом перед полуночью, сметая на пути пустые коньячные бутылки. Она скомкано пихает свои вещи в спортивную сумку, дрожащими руками дергая металлическую собачку.
— Что такое? - Лейхи сонный. Он едва продирает глаза, когда слышит фоновые шум в виде скрипа дверцы шкафа и топота каблуков по ламинату.
— Я хочу жить. И, поэтому, сваливаю.
— Куда?
— Ты приписал себе смертный приговор, идиот, - Морс дергает заклепки на своем багаже, поправляя лямку на плече. Она посылает воздушный поцелуй и невзначай бросает на прощание, - когда тебя грохнут, передай моей дочери, что я за ней скучаю.
Она успевает сбежать до того, как дверные петли с треском ломаются и Айзек вскакивает за пистолетом. Он виноват сам, что поставил крест на своей жизни так легко. Но он
всегда был верен своей первой бейконхилловской семье.
Деньги, карты, две тарелки — последнее, что мелькает у него перед глазами, когда аконитовая пуля начинает отравлять организм.
