Свинец со вкусом меда

больше некуда спешить. eminem feat kehlani - going nowhere

У Лидии блестящие платья, помады от Кайли, туфли из последней коллекции Джими Чу и такой же кукольно-ненастоящий образ жизни. Парень — прокачанная версия Кена для Барби, с золотыми Ролексами и залакированными назад волосами. Она — фарфоровая, коллекционная и, по классике жанра, с его ребёнком под сердцем. Это звучит даже не удивительно. Мартин носит шелковые халаты оттенка расцвевшей сакуры по квартире и посещает спа-процедуры раз в неделю. Уиттмор — лелеет, целует чуть вздувший живот и делает все, что обязан делать молодой супруг. Жизнь — с картинки, с глянца, с идеализированного образа девочонок-школьниц. Все так хотят, без исключения, но Лидии вечерами почему-то очень тоскливо и рука тянется к ножу, чтобы вспороть себе глотку. Но маленькое сердце у неё в утробе останавливает и одаривает приступом рвоты. Она набирает полную ванну едва тёплой воды, чтобы ни в коем случае не противоречить советам гинеколога. Ребёнок не виноват, что оказался частью глупой аферы; ребёнок заслуживает жить. Лидия бросает пол пакетика ядовито-зеленой соли для ванны с характерным запахом травяного чая из кафе под домом. Над водой поднимается густая пена, покрывающая зеленую гладь, дрожащую от попаданий капель из крана. Мартин снимает с себя халат и медленно погружается в ванну, ощущая, как чувство облегчённости окутывает ее с ног до головы. Она прикрывает глаза, откинув голову на стенку. Тишина. Она и мысли. Она и осознание, что Скотт все таки жив. Она и тревожность, что Уиттмор узнает, что она не выстрелила; поймёт, что не мог даже альфа исцелится от выстрела в голову. Она и страх, что может пострадать ребёнок. Ее малыш. Дверь скрипит, и в ванную комнату заходит Джексон: у него топорщится рубашка из-под ремня бесшовных брюк. Он уставший, но тем не менее улыбается довольно-довольно, застав свою невесту голой в столь интимной обстановке. Лидия вздрагивает и инстинктивно накрывает набухшие соски согнутой рукой, попутно скрещивая ноги так, чтобы под пеной Джексон не смог рассмотреть ее сполна. Он — не Стайлз, он смотрит на неё как на свою законную собственность, которую может взять без предохранений прямо на холодном подоконнике с открытым настежь окном. Стилински робел, восхищался, наслаждался, когда видел ее без одежды: такую незащищенную, но при этом властную и характерную. Они занимаются сексом при выключенном свете, даже спустя три месяца активной половой жизни. Лидия, банально, не может. Не может смотреть ему в глаза с той покорностью, с которой требуется, когда он по свойски сжимает ее грудь и искусывает чувствительную кожу. Это не Стайлз, который снимал с неё залитую багрянцом майку после очередной стычки, чтобы обработать ножевое ранение, а потом долго целовать при свете полной луны. Мартин любит Уиттмора по-своему. Но это же не Стилински. — Почему ты иногда на меня смотришь так, будто бы я могу тебе причинить боль? - он садится на край бортика и осторожно убирает ее влажную руку с сосков. Он терпелив настолько, насколько это требуется; потому что любит ее в разы сильнее, чем она себе может представить. — Тебе кажется, - она улыбается так, как полагается в таких ситуациях. Жизнь — ненастоящая, ее эмоции, в большинстве случаев, — тоже. Ей нравиться жить с ним, но даже молитвы по воскресеньям не искупают ее предательства Мечислава. Из-за этого тошно жить. — Ты у меня такая красивая, - он расстёгивает накрохмаленную рубашку, стягивая ее со своих широких плеч. Дженсон снимает с себя брюки и лезет в воду, нависая над ней. Становится слишком жарко для двоих, но она тянется к нему за поцелуем, потому что ей не отвратительно. Потому что ей это даже нравится (иногда). — Обвенчаемся в эту субботу, жена? — Конечно, муж. \\ Скотт шуршит целлофановыми бахилами, перепрыгивая между ступеньками. У него запекшаяся кровь на вспоротой брови, тонкая кайма сухих губ и влажные взъерошенные волосы со слипшимися комками на затылке. Недельная щетина на косых скулах придавала ему пару лет в возрасте, Марианские впадины под глазами — раздолбанности общему виду. Мятый джемпер и кашемировое пальто Питера выглядело на нем грубо: туго обтягивало плечи и растягивалось на широкой груди. Он смотрел на бледных после ночной смены медсестер через залапанные очки с диоптриями, морщась от естественного дискомфорта; Хейл молча кивает докторскому составу, направляясь к палате дочери. — Поиграйся в моего партнера из Чехии. — Я не знаю чешский. — Taky já*, - старик пожимает плечами. Он устало трет пропитавшимися ментолом пальцами глаза, опустившись на обтянутый потрепанной кожей диван в холле. Малию должны сегодня выписать, но прежде — провести тысячу проверок, которые выльются Хейлу в крупную сумму в чеке. Он не вникает в нудный подсчёт долларов, а лишь молча суёт золотую банковскую карту вип-клиента на кассе — Скотт думает о том, что никогда не сможет себе позволить так же. — Уиттмор платит французским легавым ровно столько, чтобы хватило покрыть медицинскую страховку старенькой маме из Марселя и двум дочерям-подросткам. Это примерно две штуки в месяц. Каждому, - он жует фруктовую жвачку, подмигивает девчонка-стажерам и не говорит в слух о том, что Джексон захочет устроить вендетту. У него перекачиваются мышцы под обтягивающим шерстяным гольфом, и студентки выпускного курса медицинской академии с промежутком в пять минут интересуются о том, не хочет ли он кофе? Скотт молчит. Ободок с затертыми бликами давит на переносицу, оставляя белые следы на бронзе кожи; он приспускает очки чуть ниже, раздраженно потирая нос загрубелыми кончиками. У него болит голова в качестве побочного эффекта от недавнего воскрешения, а грудную клетку растягивают железные щипцы, вбивая пепел отчаяния и горькой тоски во внутрь. В ушах звенит как тогда, когда дрожащая ладонь Мартин уперлась ему в спину, опаляя выпирающие позвонки сквозь плотную ткань пиджака. Она боялась — этот вкус тлел на кончике языка, словно противная пилюля с рыбьем жиром. Она всхлипывала так тихо, что это мог услышать лишь МакКолл, который сосредоточился в тот момент лишь на замершей позади подруге. — Не возвращайся. Пожалуйста, - у нее шепот надрывный, граничащий между возможностью разрыдаться и по-волчьи взвыть, разбивая тонированные стекла матовых авто. Она стягивает тонкими пальцами клетку его верхней одежды, а затем стреляет. Мимо. Пуля свистит параллельно виску, а Лидия толкает массивное тело в воду. Скотта в ее списке никогда не будет. Она все та же Мартин, которая пила с ним разливное пиво на причале, когда рассвет разливался майским медом по лазурной поверхности моря; которая, дрожа, вжималась в картонную стену, когда Стайлз в очередном приступе разъяренно кричал на нее; которая тогда, знойным летним днем, говорила в тесной комнатке Хейлов о том, что они семья. Это та самая Лидия. — Знаешь что? - Питер прочищает горло для привлечения внимания. — Прости, - МакКолл тушуется. Он учащенно моргает, а потом не спеша отходит от выстиранных занавесок, присаживаясь на диван возле Хейла. — Всем нужна надежда. Символ. Всем нужно понимать, что все будет хорошо. — К чему это? — Лидия не вернется. И не пытайтесь этого сделать. У нее ребенок от него, и ей подойдет жизнь в столице, где ее глянцевый муженек ей будет дарить голландские розы по понедельникам. Пупс с глазами и фамилией Уиттмора будет спать между ними в спальне, а через месяц они наймут няню, чтобы Лидия смогла заняться линией собственной одежды. — Она закончит план. Она доведет все до конца. — Не будь таким толстолобым идиотом, - он закатывает глаза. - Хватит играть в линчевателей. Оба замолкают. Хейл хмыкает, переводя взгляд в сторону длинного коридора, скрипящего чистотой. Малия сильно исхудала за последние дни: большая больничная рубаха топорщилась на ее ключицах, едва касаясь угловатых бедер. Она не сразу замечает Скотта, не сразу его узнает в брендовых вещах Питера. Когда осознает, то застывает на повороте, обхватив тонкими пальцами край стола регистратуры. — Всем нужен символ. И она — твой, - МакКолл поднимает голову совершенно инстинктивно, как только знакомый, родной, завязывающий узел внутри запах забивается в ноздри. Она его: каждый дюйм ее бледного, изморенного аконитом тела его; каждая шоколадная родинка под грудью, между сросшимися ребрами; каждый детский шрам, когда самой большой проблемой казалось неумение ездить на велосипеде. Если бы Скотт мог прижать ее к себе так, чтобы они стали одним целым — он бы сделал это. Он скользит влажными от волнения ладонями по ее выпирающим лопаткам, жмется сухими, прокуренными губами в высокому лбу и чувствует, как ее хрупкие ручки окольцовывают его торс, ныряя под пальто. У него промокает ткань джемпера на груди, и Малия не в силах поднять изнуренное лицо с запавшими скулами, чтобы взглянуть в его глаза. Не может, поэтому чуть заметно дрожит, сдерживая слезы, но все равно пачкает его одежду хрустальными каплями. — Жив. Ты жив, - маленькая ладошка ложится на заросшую щетиной щеку, и он накрывает ее своей массивной, смущенно, неловко, поднимая уголки тонких губ. У него запотевают стеклышка от ее рванного, взволнованного дыхания; Скотт кивает, соприкоснувшись лбами. - Мы назовет его Тоби. Хорошо? — Как угодно, Малс. В аэропорту она постоянно держит его за запястье, боясь потерять в толпе. Снова. У них на двоих — одна небольшая спортивная сумка с документами, несколькими сотнями долларов и витаминами для беременных. Малия натягивает капюшон на голову, отшатываясь от каждого охранника. Она хочет сбежать — от людей, от запаха французской туалетной воды и упоминаний о Гиенах. Она заметно нервничает, поэтому выпивает бутылку газировки почти залпом, расхаживая по залу ожидания. — Сядь, пожалуйста. — За нами следят, - Тейт заламывает тонкие пальцы и на мгновение замирает перед Скоттом. У нее напряженна каждая мышца, будто она на передовой Второй Мировой, и выстрелы могут раздаться в любой неподходящий момент. — Хэй, детка, - он тянет ее за руки к себе, усаживая на колени. Малия кусает губы, но покорно опускается к нему на ноги, вопросительно изогнув бровь. - Мы улетим через час. Совсем скоро будем дома. — Кто сказал, что Мексика — это наш дом? — Мой дом там, где ты. Она грызет ногти, нервно стучит пяткой по кафельному полу, а затем вскакивает, возвращаясь к прежнему хождению. Она чувствуется себя застрявшим в капкане волчком, на которой навели дуло охотничьего ружья. Спастись — невозможно. Она вот-вот взорвется, будто стены — свинцовые, пропитаны кровью, и давят ей на хрупкие кости. Малия не готова. Ни к прежней жизни, ни к осознанию действий Лидии: она спасла их, да? Она спасла Скотта, да? Но насколько сильно она уничтожила Стайлза? Тейт останавливается посреди зала, закрыв покрывшееся жирным блеском лицо руками. Слишком сложно, слишком много того, что не бывает у обычных людей. Слишком дерьмово для того, чтобы воспитать хорошего ребенка. Слишком, чтобы взять себя в руки. Вместо нее это делает МакКолл, обхватывая ее тонкие запястья. — Ты выйдешь за меня? — Что? — Малия Тейт, ты выйдешь за меня?