Свинец со вкусом меда

У Маркуса жар. У него ломит кости, выворачивает хрупкие суставы наружу и время от времени обдаёт ледяным потом. Он мечется по твёрдому матрасу, забивая тонкое одеяло под коленки. Кора касается тонкой ладошкой его смуглого лба и протяжно вздыхает, когда кончики пальцев обжигает высокая температура тела. Когда она в детстве болела, то мама до утра сидела на краю ее кровати, засыпая в согнутом положении только под рассвет, когда малышке становилось дышать легче, и вместо тихих болезненных стонов из груди вырывалось размеренное дыхание. У Талии были мягкие руки, пахнущие лесной свежестью и средством для мытья посуды. Кора жалась пылающими щёчками к ней, ручками обнимая маму. И только тогда засыпала. — Ты же знаешь, что это не просто простуда? - Айзек появляется в дверном проеме и долго смотрит на подрагивающего во сне Маркуса. Он вертит в руках сломанную пополам сигарету, заметно нервничая. — Ты думаешь, что это облегчит мне жизнь? - она отвечает чуть слышным шепотом, а после нервно закусывает пересохшую губу. В глазах застывают мелкие алмазные капли: она поспешном вытирает их краем толстовки. Ее ледяные пальцы скользят по рукам Маркуса с верху вниз; это было что-то вроде успокаивающего маневра. — Антидота нет. — Заткнись. — Эрика могла бы умереть от очередного приступа эпилепсии, если бы не твой брат. Она была бледная и худая, сгорала как свеча. Ей было больно от чужих прикосновений, но укус... — Не смей об этом говорить даже в слух, - Кора вскидывает ладонь над головой. Она медленно поднимается со стоящего возле кровати стула, с характерным скрипом подвигая его ногой по полу. - Завались и уйди, пока я тебе не сломала еще одну руку. Лейхи качает головой, но ничего не говорит. Он прекрасно понимает, от чего Хейл пытается спасти Маркуса. Айзек помнит, как греб ладонями по рыхленной земле за городом, бился острыми лопатками об топорщащиеся ветви и, плюясь вязкой слюной, просил прощения у Бога. Мозг молил о спасении, но волчье нутро рвалось из клетки. Ребенок этого не вынесет. Но из-под гробовых досок тоже не выбраться. — На кону его жизнь. Кора молчит. Одним взглядом просит убраться подальше от этой комнаты, где стоит запах застывшей крови — то ли Маркуса, которая сочится сквозь сжатые губы струей на пуховую подушку, то ли Айзека, которая пятнами въедается под кожу — и привкус отчаянья — Коры, определенно. Она не знает, что делать. И почему-то помощи хочется просить у Стайлза, который сгорбленный, исхудавший, в растянутой и неделю не стиранной футболке сидит под забором во дворе и раскуривает косяк. Ей хочется спросить, о чем он думает. Ей хочется узнать, почему он здесь, на вытоптанном газоне, пялится на нее через окно взглядом побитого щенка. Но она задергивает гардины и отходит от подоконника, возвращаясь обратно к кровати. Через пять минут она ловит волчьим чутьем, как скрипят его шлепанцы по асфальту и стонет калитка. Коре становится одиноко. Стрелка настенных часов уверенно шагает за полночь. Звенящая тишина вздрагивает от монотонного стука длинных пальцев по обтянутым джинсой коленкам; на улице хлыщет ветер об прогнившие поручни веранды, Брэйден постоянно просила Дерека их заменить. Она говорила об этом каждое утро за завтраком, повторяла, возвращаясь с очередной стычки, даже когда вспоротые раны окрашивали мозолистые ладони в алый, даже когда она запечатывала под кафельными зубами привкус чужого пороха. Брэйден уже нет, а деревянные доски протяжно воют сквозь свистящие серенады ветра. Коре кажется, что это так наемница с ней говорит. Хейл хочется к маме. В детстве, когда ночью мучили кошмары, заставляли проснутся с прилипшей к вспотевшей спине майкой, она тихонько подбиралась к Талие и засыпала у нее в ногах. Она знала, что монстры не придут, когда рядом мама, она оберегает ее сон. Хейл хочется к Питеру. Они не смогли найти общий язык за столько лет родства. Кора никогда не брезговала мелкой работой, не стыдилась коротких официантских униформ в шестнадцать, не боялась переспать ночь в провонявшемся тухлыми консервами мотеле. Питер всегда стелил деньгами, не смущался любопытных взглядов окружающих, которые даже приблизительно не могли представить цену его последнего Роллс Ройса. У них слишком полярно разные взгляды на жизнь. Они отсчет дням ведут по другому. Но почему-то сейчас остро хотелось уткнуться носом в накрахмаленный ворот дяди, пальцами сжимая ткань на его позвонке. Почему-то невероятно хотелось взвыть на плече у того, кто сильнее. Хейл хочется к Дереку. Она безнадежно смотрит на подрагивающие шторы, надеясь словить на них тень от тусклых подфарников его авто. Однако проходит час, второй, третий, но брат не возвращается. Снова, даже когда так нужен. Даже когда в этом чертовом доме, как на минном поле, ей приходится стоять один на один против Смерти. Чужой Смерти. Маркус теряет прежний здоровый цвет кожи. Ему становится хуже, это определит и тот, кто совсем не смыслит в медицине. Простыни под его телом насквозь мокрые, из-за чего на мятом матрасе появляются влажные расплывчатые овалы. Кора стирает полотенцами пот с детского лица и давится горьким вкусом неизбежности. И стоит ей выйти из комнаты, как из ее легких вырывается хриплый всхлип, который она сразу же пытается подавить ладонью. Она содрогается, согнувшись пополам и не позволяя своей истерике нарушить и без того беспокойный сон Маркуса. Она выходит на улицу, где ветер рвет старые скрипучие балки над верандой, и не смотря на противный взвизг древесины, до ее ушей по-прежнему доносится тонкий стон Родригеза сквозь дремоту. — В больнице сейчас таких семнадцать детей. Шестеро не доживут до утра, - Тео садится рядом с Хейл на крыльцо и протягивает ей картонный стаканчик кофе из Pemex [прим.автора: мексиканская сеть заправок]. От него тянет хлоркой и "марвелом" с вишневой капсулой. Он не лезет со своими нравоучениями и взглядами на жизнь, лишь отрешенно пожимает плечами и вытаскивает две сигареты из мятой упаковки со стянутым целлофаном; одну прилепляет к своей губе, вторую протягивает Коре. В абсолютной тишине, которая вздрагивает как натянутая струна лишь от раздающегося вдалеке грома, он чиркает большим пальцем по колесику черной зиппо и, прикрывая загрубелой ладонью начало сигареты, подает огонька сначала ей, а потом себе. — Откуда ты знаешь? - спустя длительное время, спрашивает Кора. Она тяжело затягивается, упершись локтем в колено, чтобы рука не так заметно дрожала. Однако Тео все равно замечает, хоть и не акцентирует на этом внимание; он хмыкает и сплевывает вязкую слюну в траву. — Я был в Четумальской больнице. Пришлось доступно объяснить, что у меня умирает ребенок, - он почему-то издает глухой смешок, и Хейл наконец-то поворачивается, чтобы поближе взглянуть на него, и замечает размазанные плевки крови на щеках и переносице, однако больше не было ни намека на драку. Лишь неотмывшаяся с кожи кровь. Чертовы оборотни. — Однако, лекарства и правда нет. Им остается только наблюдать, как люди умирают на больничных койках. — То есть?.. — То есть Маркус умрет. У него максимум три дня, - Рейкэн не выдерживает драматическую паузу, как в фильмах. Он не подбирает красивых метафор, как в лучших бестселлерах по версии Нью-Йорк Таймс. Он говорит заносчиво-правдиво, перекатывая сигарету из одного уголка губ в другой. Кора вздрагивает. — Зачем ты ездил в больницу? — Я тебе не нравлюсь, знаю, но не считай меня похуистическим мудаком. Это напрягает. Кора отрешённо кивает. Она делает глоток тошнотно-сладкого кофе и ставит картонный стаканчик на бетонную ступеньку возле своих ног. — Я ходил в кружки скорбящих. Искал ответы на вопросы и умиротворение для себя. Хотелось знать, что есть люди, которые страдают больше меня. Это давало возможность смотреть на жизнь по другому. Она щурится при свете тусклого уличного света и подпирает подбородок левой ладонью. Сигарета дымится в сжатых в тонкую бледную кайму губах, застилая тяжелыми никотиновыми облаками ее поникшее лицо. — На одном из собраний психолог сказал, что у него для нас есть одна неутешительная новость. Знаешь, какая? После смерти близкого тебе никогда не станет легче. А если это твой ребёнок, то ты ещё себя и корить до конца своих дней будешь. Ты никогда не видела убитых горем матерей? Они похожи на ходячих призраков. И единственное, ради чего они живут — это рассказы о своих умерших детях. Тео отпивает из ее стакана. Вместе с температурой кофе потерял и свой приятный вкус. Он морщится и сплёвывает вязкую коричневую констинстенцию между треснувшими плитками. — Я не его мать. — Тогда почему ты ревешь? Кора испуганно дергается. Она не сразу осознаёт сказанное Рэйкеном, ещё мгновение хлопает ресницами, а затем осторожно тянется пальцами с сажатой трубкой ”марвела” между к щекам. Пропитавшиеся дымом подушечки чувствуют влажные дорожки на коже. Неужели все это время она сидела и давилась собственными слезами? Ужасное чувство. — Иди в дом. — Останься, - Хэйл хватает его за запястье. - Я не могу больше здесь быть одна. — Буди Маркуса. Я вернусь со Скоттом. Тео проводит загрубелой, мозолистой рукой по ее напряженной скуле и уходит, оставив скуренный до фильтра бычок дымится в траве. — Точно, не умрет.